Балтийское небо - Николай Корнеевич Чуковский

зашел к нему в хвост. А ты аккуратненько бросил его.

— Я сбил «Юнкерс», — сказал горбоносый, глядя на Рассохина прекрасными, слегка навыкате глазами.

— Плевать я хотел, что ты сбил «Юнкерс!» — крикнул Рассохин. Он побледнел от гнева, и все щербинки у него на лице стали еще заметнее. — Ты погнался за «Юнкерсом», а его застрелили. Не бывает таких случаев, когда можно оставить ведущего! Не бывает!

— Я сбил «Юнкерс», — повторил горбоносый упрямо и обернулся.

Он, видимо, уже очень много раз повторял эту единственную фразу.

Рассохин ударил веснушчатым кулаком по столу. Он хотел крикнуть, но бешенство перехватило ему горло, и он почти прошептал:

— Пошел вон!

Горбоносый свернул свой кожаный шлем в жгут и вышел из комнаты, протискавшись между Кабанковым и Луниным.

— Капитан, — сказал Кабанков, видимо страдавший, что всё это происходило при постороннем человеке. — К вам прибыл товарищ майор из дивизии.

Рассохин, жмурясь от света лампы, глянул в дверь и тут только увидел Лунина. Заметив майорские нашивки у него на рукавах, он неторопливо встал со стула и оказался человеком среднего роста, очень плотным, широким. Он глядел на Лунина с тем же выражением бешенства, с каким только что глядел на горбоносого.

— Явился в ваше распоряжение, товарищ капитан, — сказал Лунин, вытягиваясь и поднося руку к фуражке.

Рассохин не сразу понял и долго рассматривал сопроводительную бумажку, выданную Лунину в штабе дивизии. Наконец догадался и сел. Лунин снял фуражку и вытер платком вспотевший лоб.

— Вы летчик? — спросил Рассохин, разглядывая лысеющую голову Лунина и всю его несколько грузную фигуру.

— Летчик, — ответил Лунин.

Глаза Рассохина сузились и стали насмешливыми:

— Из гражданской авиации?

— Из гражданской.

— На истребителях летали?

— Очень мало. В запасном полку.

— В бою были?

— Не приходилось.

О своем участии в гражданской войне Лунин поминать не собирался.

— Так вас к нам на пополнение? — спросил Рассохин уже совсем издевательски. — Вместо Никритина?

Лунин молчал.

— Почему же вас одного? — продолжал Рассохин. — Нас осталось пять человек. Они вам об этом не говорили?

Лунин молчал.

Рассохин тоже замолчал и задумался. И вдруг сказал совсем по-иному, спокойно и без всякой насмешки:

— Дадим товарищу майору самолет Никритина. А, Кабанок?

— Другого нет, — сказал Кабанков.

— Байсеитов! — крикнул Рассохин.

Горбоносый летчик вошел в комнату, вытянулся и уставился на Рассохина черными упрямыми глазами.

— Вот майор Лунин будет летать на самолете Никритина, — сказал ему Рассохин. — Но я тебя ему не дам! Ты его погубишь. Ты, Байсеитов, всякого погубишь! Я тебя никому не дам, я тебя себе возьму. Ты будешь моим ведомым вместо Серова.

Байсеитов ничего не сказал и только посмотрел себе через плечо, как будто искал кого-то у себя за спиной.

— А вам, майор, я, так и быть, отдам Серова, — продолжал Рассохин. — Он мой ведомый с первого дня войны и ни разу меня не подвел. — Голос Рассохина стал мягким. — Серов!

Вошел один из тех летчиков, которые слушали за дверью, — тот, что постарше, сутуловатый. Он казался неуклюжим в своих огромных мохнатых унтах.

— Ну, Коля, мы с тобой расстаемся, — сказал Рассохин. — Теперь твоим ведущим будет майор Лунин. Он прибыл к нам командиром звена, на место Никритина.

— Есть, товарищ капитан, — сказал Серов.

Видно было, что он огорчен. Но, вероятно, он не хотел обидеть Лунина и вдруг улыбнулся ему доброй улыбкой.

— Ужинать, — сказал Рассохин, посмотрев на часы.

В столовую пошли вчетвером: Лунин, Серов, Байсеитов и младший лейтенант Чепелкин — тот молодой летчик с девичьими щеками, который расспрашивал Кабанкова, сколько минут прожил Никритин после посадки. Байсеитов шел немного в стороне от остальных и вдруг запел с легким кавказским акцентом:

Иль погибнем мы со славой,

иль покажем чудеса!..

Он всё еще внутренне хорохорился и, видимо, ожидал, что товарищи с ним заговорят. Но все молчали, замолчал и он. Через каждые несколько шагов он поворачивал голову и глядел назад.

Лунин нес свой чемодан и ни с кем не заговаривал. Он понимал, что все они думают о погибшем. Один только Серов искоса поглядывал на него.

— Извините, товарищ майор, — спросил он наконец, — вы тот известный летчик Лунин?

Лунин никогда не считал себя известным и решил, что Серов принял его за кого-то другого.

Серов смутился, но всё-таки неуверенным голосом назвал один перелет, еще конца двадцатых годов, и спросил, не участвовал ли в нем Лунин. Лунин подтвердил, что участвовал.

— Ну, вот видите, я же сказал, что это вы! — воскликнул Серов обрадованно. — Никакого другого Лунина нет. Я многих ваших учеников встречал. Вы тот самый известный Лунин.

Возле столовой их обогнал Рассохин. Он очень спешил. Но, поровнявшись с Луниным, спросил:

— Вы вологодский, майор?

— Вологодский.

— Я сразу узнал. С первого слова. И я вологодский. Земляки.

— Я тоже сразу узнал, — сказал Лунин.

Рассохин опять улыбнулся, прибавил шагу и убежал от них. Он, видимо, хотел смягчить резкость, с которой встретил Лунина. Но глаза его по прежнему были насмешливы.

Столовую они называли по-морскому — камбуз. Этот камбуз находился в маленькой дачке с кривыми березками перед верандой, белевшими во тьме. Внутри окна были затемнены синей бумагой, сияла керосиновая лампа, освещая два небольших стола, стоявших в виде буквы Т. Накрыто было на шесть человек. Байсеитов, Чепелкин и Серов уверенно сели на свои места — в самом конце.

— Хильда! — крикнул Чепелкин. — Поскорей!

Лунин колебался, не зная, какое из свободных мест нужно занять. Серов указал ему стул между собой и Байсеитовым. Хильда, девушка-эстонка, маленькая, с беленьким милым личиком, как у куклы, внесла поднос с тарелками. Полк первые месяцы войны провел в Эстонии и вывез ее оттуда.

Она остановилась в дверях, смотря на Лунина, сидевшего между Байсеитовым и Серовым. В глазах ее был ужас.

— Лейтенанта Никритина не будет? — спросила она.

Серов отвернулся.

— Не будет, — ответил Чепелкин угрюмо.

Слезы побежали у нее по лицу, и она не могла их вытереть, потому что руки ее были заняты. Она поставила поднос на край стола, закрыла лицо фартуком и убежала на кухню. Но через минуту она вернулась, умытая, спокойная, и поставила перед каждым тарелку мяса с рисом.

Ели молча все, кроме Байсеитова, который, ни к кому в отдельности не обращаясь, всё пытался завести разговор.

— Ничего нет лучше вольной охоты! — говорил он, блестя глазами. — На охоте сам себе господин. Почему нас теперь не пускают на охоту? Эх, поохотился я на немцев в Эстонии! Немецкие мотоциклисты едут цепочкой по дороге из Пярну в Таллин. Я выскакиваю из-за леса, пикирую, бью по передним. Передние валятся, загораживают