Клуб города N - Владимир Куличенко

- Если коротко сказать, я ищу тишину, - молвил я безо всякой иронии.

- Ну и как - нашли-с?! Чего-чего, а тишины у нас вдосталь! Не возьмусь утверждать того же об ином.

- Что вы имеете в виду?

- Видите ли, молодой человек, одного взгляда на вас достаточно - и для этого вовсе не обязательно обладать обостренной проницательностью, достаточно одного взгляда на вас, чтобы определить: этого молодого человека истязает неутолимая духовная жажда, ваши глаза не останавливаются на поверхности предметов, ибо вы не ищите суть вещей. Даже слишком часто в ваших глазах возникает отчаяние, ибо вы ищете нечто, что, вероятно, сами затрудняетесь определить. Смею надеяться, вы посчитаете извинительной мою откровенность... Светило Бехтерев говорит: "Опыт показывает, что самонаблюдения недостаточно даже для изучения собственной психической жизни". Теперь вы понимаете, что я пригласил вас не из пустопорожнего любопытства. В японскую кампанию я встречал офицеров с таким неуловимым и беспокойным, как у вас, взглядом. Должен сказать, что большинство из них закончили плохо.

- Вы желаете мне в чем-то помочь?

- Раньше всего, хочу вас выслушать, коллега.

- Право, Петр Валерьянович, - развел я руками, - едва ли меня можно отнести к психопатическим субъектам, хотя признателен вам за участие, - я не удержался от едкого замечания.

- Напрасно вы обижаетесь.

"Что ему надобно? Чего он хочет?" - смятенно подумал я.

- Впрочем, не стану мучить вас расспросами, - сказал Сумский. Нынешняя молодежь страшится и избегает правды, да-с, - заключил он как бы с сожалением и указал на стол: - Покорнейше прошу садиться.

- Позвольте спросить вас, Петр Валерьянович? - неожиданно для себя сказал я, когда мы сели.

- Разумеется.

- Верите ли вы в потустороннюю силу?

- Если мы допускаем существование Бога как естественное, то что же тогда сверхъестественное? Что может быть выше и непостижимей? И как понять "потусторонняя"? По какую ту сторону, молодой человек? - вопросительно глянул на меня Сумский. - Та сторона - это, извините меня, только смерть, о которой вы почти не задумываетесь, а я слышу ее дыхание, ее присутствие возле своего одра каждодневно. Так что не верить в нее нельзя.

- Речь идет скорее не о смерти, - пояснил я. - Затруднительно выразить словами, но в мире несомненно есть сила, которая угнетает человека, как бы присматривает, надзирает за ним, принуждает сверяться с чем-то, лишает его радости и заставляет задумываться о целесообразности его бытия. Человек видит себя как бы пришпиленным мотыльком: крыльца у него еще дергаются, а он уже фатально осужден. То есть я говорю о силе, которая и придает обреченность нашему существованию.

- Сие и есть предчувствие смерти, милейший Павел Дмитриевич,- ощущение, так сказать, своей конечности.

- Но у человека имеется и предчувствие спасительного выхода, прорыва в иной свет.

- И вера в светочей, указующих ему истинную дорогу, - согласился доцент, - но едва ли нас с вами позволительно к ним причислить... Спиритус этиликус, - Сумский наклонил графин, чтобы наполнить лафитники, и я услышал спиртовой запах. - За вечную жизнь, Павел Дмитриевич! За неугасимую лампаду людских сердец! - и на одном дыхании молодецки опрокинул водку в рот.

- В древних хирургических папирусах сказано: "У него трещина височной кости, у него течет кровь из ноздри и уха. С этой болезнью надо бороться". Но сказано и другое: "У него размозжена височная кость, у него течет кровь из двух ноздрей и из уха, он бессловесный, и он страдает оттого, что свело его шею. Эта болезнь неизлечима" Я, признаюсь, имею обыкновение выпивать за первую оптимистическую часть, то бишь за то, чтобы бороться с болезнями, но кто-то может, если ему угодно, выпить и за вторую половину, - Сумский с хитрецой подмигнул и опрокинул следующий лафитничек в разъятый рот. - Да-с, любезнейший Павел Дмитриевич, все медики пьяницы, все как один, уж вы меня не переубедите...

Голова у него была маленькая, колобком, с заостренными кверху ушами-лопухами, за которые он заправлял пряди желто-седых волос. В разговоре он двигал ушами, как крыльями, на бледно-морщинистом лице сновали черные, молодые озорные глазки. Мне казалось, что он норовит задать главный вопрос, ради которого и позвал меня, что некое, способное многое прояснить, словцо вот-вот сорвется с его языка, но Сумский балагурил, сыпал прибаутками, заботливо следил, чтобы моя рюмка не пустела. "Ядреная водка у него!" удивлялся я, чувствуя, как стремительно наливается свинцом голова.

А Мария все подавала и подавала. Уже отведали гусиных потрохов, телячьих мозгов, закусили оладьями с клюквенным вареньем, а Мария несла чесночный соус к пельменям и творожные блинчики. Звуки доносились до меня уже приглушенно; я удивленно наблюдал, как заходили, заизвивались, пружинисто-резиново запрыгали чашки и блюдца на скатерти, запыхтел парком гусар-самовар, застукал в отполированном медном сапожке, лихо подкрутил ус и пустился вприсядку заварочный чайник, потянулись хороводом ложки и вилки в бумазейных салфетках-юбках. "Диво дивное!" - восторгался я, наблюдая этот маскарад, борясь с хмельной истомой, и сквозь дурман расслышал: "Постели молодцу в гостиной".

Чьи-то руки заботливо подхватил меня, но я заупрямился, захорохорился, тряхнул головой и сам вошел в покой, где враз подломились ноги, и повалился в пуховики... как в колодец. Однако в том колодце не все было тесно, беспросветно, но прежде чем тьма начала рассеиваться, моя ладонь ощутила чье-то бережное касание. "Юлия?" - прошептал я, увлекаемый за руку в захламленный, заставленный до потолка разбитой мебелью коридор, с истертыми паркетными шашками, по которым, дробно постукивая коготками, оскальзываясь, сновали крысы. Юлия вела меня за собой, - не оглядываясь, склонившись, в траурном одеянии похожая на монастырскую послушницу.

Совы хлопали крыльям, над нашими головами, из углов доносился истерический хохот, сатанинские смешки, и чьи-то горевшие пронзительным синим огнем раскосые глаза сверкали в оконце. Я вступал, робея. Опять зашумели крылья, задребезжали стекла, заколотились бешено двери о косяки. Юлия вдруг исчезла, я видел впереди Сумского, с идиотской ухмылкой прыгавшего неуклюжим скоком, криво вывернув голову. Я не поспевал за ним. Неожиданно доцент с истошным визгом впрыгнул в какую-то дверь, и меня будто сквозняком увлекло за ним.

Трудно было определить размеры помещения, в котором я очутился. Стены съедала тьма, а с невидимого потолка свисали на шнурах лампы под багряными абажурами. У дверей раскладывали пасьянс трое престарелых инвалидов... Сумский сноровисто вскочил на столик и, всласть хохоча, принялся водить задом с волосатым хвостом по крышке стола, разметая карты. Один из карточных игроков ухватил хвост, и сразу Сумский блаженно завизжал, точно его щекотали, брыкнул ногой с копытцем и был таков. А хвост остался в руке картежника.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});