Между ангелом и бесом - Ирина Боброва

Он придвинул поближе серебряные чарки, плеснул своей фирменной и, подняв, с чувством сказал:

— Хорошо воют, собаки! Ну, за животных!

— За них, — поддержал черт, опрокидывая свою порцию.

Язык заплетался от выпитого, в голове шумело, лицо собеседника плавало в тумане, но Гуча, блаженно улыбаясь, слушал бесконечный монолог волшебника о его хобби. Правда, смысл до него уже не доходил. Вскоре два пьяных голоса присоединились к вою собак за окном, затянув заунывную песню.

Полночь. Лик луны, мудрый, чуждый земной суете, хмуро смотрел на глупую землю. Белые лучи высвечивали что-то странное и страшное в такой знакомой днем местности, покрывая мертвенной белизной едва заметные вдали скалы, делая серебряной лентой реку и призрачными — деревья. Старая мудрая луна видела всех насквозь — и человека, и зверя, проникала в суть вещей и поступков, и от этого хмурилась еще больше, темнела ликом и роняла холодную росу. Слезы луны очищали и заставляли замереть все живое, стирали печать усталости с лиц спящих, навевали сны. Одним — щемящие душу, печальные, другим — разгульно-радостные, третьим — кошмарные. Тем же, кто не спал, эти слезы виделись светляками, показывали путь, манили в неведомые глубины темного, как душа человека, леса.

Две безымянные башни торчали на горизонте, словно клыки опасного зверя. Они сливались с горами, и все это вместе походило на хищную, усеянную острыми зубами челюсть, вызывая в случайном путнике желание забиться в какую-нибудь щель.

Рыжая собака и снежно-белый волк сидели на берегу реки и выли на луну, и каждый изливал в этом вое свою неприкаянную человеческую душу, которая в людской жизни не выставляется на всеобщее обозрение. Там все подчинено правилам и условностям, и вот одна из них — мужчине не пристало плакать. Но наши бедолаги не были теперь людьми, а потому выли, выплескивая копившиеся годами обиды, боль от несправедливости и неприятия, горечь непохожести, чуждости своей среде.

Луна, слушая жалобы страдальцев, старалась утешить их и наставить на путь истинный, советовала заглянуть себе в душу, разобраться в ней. Понять, наконец, неотвратимость наказания. Она говорила о причинах и следствиях, о добре и зле, о том, что мир хорош и полон радости, что им плохо по их же собственной вине, но поджигатели не слушали ее — они упивались своим горем.

И тогда луна рассердилась. Закрылась облаком спрятала от недостойных свой чистый лик, наслала на них тьму, мрак без проблеска света, И нечисть, которая только того и ждала, ожила, повылезала невесть откуда. С диким воплем пронеслась во тьме ведьма. Зашуршали в лесу чудовища. Белесыми силуэтами промелькнули вдали привидения.

Несчастные оборотни отступили к реке. Что-то огромное, черное поднялось в промежутке между башнями и, гулко сотрясая землю, пошло на них. Пес пятился до тех пор, пока его задние лапы не оказались в воде, тогда он присел, опустив хвост в реку. Волк же, охваченный ужасом пополам с восторгом, точно завороженный замер на месте, не отрывая глаз от невероятной, немыслимой картины. Страшное видение, приближаясь, постепенно обрело узнаваемые контуры и превратилось в великана.

Волк зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Собака попробовала тявкнуть, но сорвалась на визг.

Неизвестно, чем бы кончилась ночная встреча, если бы кто-то не схватил Рыжего пса за хвост. Нервы несчастного Самсона и так были натянуты, как струна. Острая боль в ненужной пятой конечности была последней каплей, переполнившей тазик его смелости. Он с визгом сорвался с места. Волк, выйдя из ступора, кинулся за ним. Несчастные бежали к единственному островку безопасности — свету, что лился из окошка в избушке отшельника. Там они забились под крыльцо и под заунывные звуки пьяной песни уснули.

Великан остановился, прислушался и повернул назад к горам, проворчав громовым шепотом:

— Собак развелось, как… людей. Ни днем, ни ночью покоя нет.

Топот его огромных ног еще долго сотрясал ни в чем не повинную землю.

Утро солнечным зайчиком промчалось по отдохнувшему миру.

— Вставайте, — звенел первый лучик проснувшегося светила.

Все задвигалось, зашуршало, зашевелилось. Ночные страхи опали с рассветной росой.

Старая дверь надрывно заскрипела и выпустила в ясный день из угара пьяной ночи больного с похмелья Гучу, всклокоченного, помятого. Во рту стоял отвратительный вкус, очень хотелось пить. Аминат участливо поддержал неопытного дегустатора под локоть.

— Заходи еще, — сказал он. — Ты хоть и бывший черт, но человек хороший! А за парней не волнуйся. Вылезайте, хулиганы!

Из-под крыльца с виноватыми мордами вылезли горе-мститель и сто подельник.

— Вот ведь черт! — удивился волшебник.

— Что? — вскинулся Гуча.

— Да я не тебе, так, к слову, — пояснил старик. — Хотел же второго в осла превратить, а он, ишь, как обернулся, видать, нутро-то не такое простое, как кажется. Ну да ладно. А ты мне другой раз на пути не попадайся!

Аминат погрозил крючковатым пальцем Самсону достал из кармана мешочек и, вытащив оттуда шепотку травы, что-то прошептал над ней. Потом дунул — и ароматное облако окутало провинившихся. Через минуту на земле сидели совершенно голые люди: Самсон, Бенедикт и толстый, пузатый, краснорожий мужик с волосатыми руками.

— Боже мой! — застонал Гуча, — В глазах троится.

— Ба! — воскликнул волшебник. — Старый знакомый! Ну как, видел, где раки зимуют?

Толстяк встал на корточки и принялся биться лбом об землю, приговаривая:

— Видел, господин волшебник! Прости, господин волшебник! Отпусти, господин волшебник, жена заждалась! Хозяйство, детишки, трактир — все на ней. Отпусти, господин волшебник!

— Да кто тебя держит, я же в сердцах тогда сказал, на наглость твою обозлился. Пристал, понимаешь как банный лист. Продай ему рецепты да образцы чтобы торговлю оживить. Это о нем я вчера рассказывал. — Аминат хлопнул растерявшегося черта по плечу. — Забирай своих молодцов, а мне работать надо, ходят тут всякие, отвлекают! Ишь…

Отшельник отступил в избу. На головы растерянной компании полетели узел с одеждой и Гучина торба.

— Прикройтесь, бесстыдники! Устроили у меня тут склад вторсырья, секонд-хенд, понимаешь. — Старик с ворчанием вышвырнул еще один сверток, и дверь, громко хлопнув, закрылась.

Четверо мужчин ошарашено смотрели на нее, изумляясь перепадам настроения у негостеприимного хозяина. Гуча опомнился первым.

— Ну, что рты разинули? Старый человек, шумные компании не любит, а ну оденьтесь, устроили бес платный стриптиз. — Черт тактично отвел глаза и неожиданно для себя добавил: — Понимаешь.

Несчастные кинулись одеваться, путаясь в рукавах и штанинах и от этого смущаясь еще больше. Одевшись, люди разобрали поклажу и зашагали прочь от негостеприимной избушки и ее чудака хозяина, но не успели они сделать и десять шагов, как вновь услышали противный скрип несмазанных петель. Они остановились, не зная, чего еще ждать от чудака отшельника. Из избы на крыльцо выдвинулась большая котомка, в которой жалобно позвякивали бутылки.

— На вот, это тебе за моральный ущерб, — пробормотал старик, не показываясь.

Трактирщик резво подбежал, схватил подарок и осторожно попятился, кланяясь и часто-часто говоря:

— Спасибо, господин волшебник! Уважил, господин волшебник! Всю жизнь помнить буду, господин волшебник!

Ответом ему был лязг засова. Опомнившись, толстяк побежал догонять спутников.

Шли молча. У Гучи с похмелья болела голова, и он решил отложить головомойку на потом. Самсон и Бенедикт все еще переживали ночное приключение. А толстый трактирщик подсчитывал будущий барыш, бережно прижимал к груди драгоценную ношу и обливался холодным потом при каждом неосторожном шаге.

Тропка, петляя, уводила их от жилища Амината. Промелькнули на горизонте две полуразвалившиеся башни, осталась в стороне река, лес опять раскинул над путниками свои прохладные своды, становясь с каждым шагом все гуще и гуще.

Путники выбились из сил, но терпеливо ждали, когда Гуча разрешит отдохнуть. Остановились далеко за полдень. Молодежь, пряча глаза, кинулась собирать хворост для костра, а черт, сев напротив толстяка, наконец, спросил:

— Ты кто будешь, добрый человек?

— Джулиус, трактирщик, питейное заведение держу. Сам король Евдоким Третий заходит ко мне пива попить.

— Что же это за королевство такое демократичное, где правитель по кабакам шляется? — полюбопытствовал Гуча, разворачивая карту.

— А вот это. — Джулиус ткнул пальцем в надпись «РУБЕЛЬШТАДТ».

— Так… — задумчиво произнес черт, чувствуя, что в голове зреет идея. — А что, король ваш давно женился?

— Очень давно и овдовел давно. У него уже дочь невеста, годков двадцати девушка.

— И что, до сих пор не замужем?