Барон и рыбы - Петер Маргинтер

Мама.

Жарким днем наступившего лета в своем кабинете, расположенном непосредственно рядом с кабинетом барона, Симон с помощью Пепи правил гранки статьи, написанной бароном для «Naval Accounts»,[7] юбилейного сборника британского военно-морского флота. Речь шла о дрессированных акулах и их применении в войне на море, и Симон в очередной раз поражался поистине энциклопедическим познаниям барона во всех областях, хоть как-то связанных с понятием «рыба». Смышленый Пепи медленно и выразительно читал рукопись, а Симон следил с карандашом за печатным текстом. На улице пилило солнце. Бургомистр распорядился о жесткой экономии воды. Выгоревший газон меж посеревших от пыли геометрических фигур из букса звенел от стрекота кузнечиков, но в пруду на другом конце парка, простирающегося позади дворца до фабрики придворного поставщика ваксы и помады для усов, уже пробовали голоса первые лягушки.

Ожидали прибытия барона. Элиас Кройц-Квергейм отбыл несколько дней назад в Нижнюю Баварию, к руинам аббатства Кройцштеттен. Там, в бывшем рыбном пруду опустошенного во время войны за испанское наследство монастыря, превратившемся в заболоченное и заросшее камышом озерцо, о прежнем назначении которого напоминали только его приблизительно прямоугольные очертания, была обнаружена пара карпов докаролингских времен: так, по крайней мере, утверждал Эразм Кацианер из Регенсбурга. Этот достойный ихтиолог выдвинул предположение, что оба карпа были во время христианизации Германии завезены монахами из Ирландии или Шотландии, уже тогда вполне зрелыми — для карпа — рыбами. Барон, знакомый с замшелыми и почти уже не похожими на рыб чудищами только по рисункам, иллюстрировавшим сочинение Кацианера о достопримечательной находке, считал их восходящими всего лишь к эпохе Штауфенов{28} и связывал с эдиктом императора Барбароссы{29}, предписывавшим монахам, занятым разведением рыбы, оставлять самых старых карпов для императорского стола. Ему удалось доказать, что этот закон соблюдался на практике до 1918 года, хотя вскоре после его обнародования выяснилось, что подобные ветераны абсолютно несъедобны. Однако из уважения к авторитету Кацианера он медлил с опубликованием своих результатов, пока не увидит объект исследования собственными глазами, и даже был готов на компромисс.

Когда садовник Платтингер, разравнивавший гравий близ ворот, увидел, как поворачивается ручка калитки, он решил, что прибыл барон, и помчался открывать перед автомобилем большие ворота. Однако вместо барона появился тощий человечек в черном рабочем халате, непременно желавший поговорить с «хозяином». При этом он пугливо оглядывался и норовил проскочить мимо Платтингера в парк.

Правой рукой Платтингер оттолкнул его.

— Господина барона нету, — грубо сказал он.

— Но это очень, очень важно! — Человечек нервно ковырял в остатках зубов. — Если господин барон узнает, что вы меня выгнали, он вам всыплет!

Платтингер смерил его недовольным взглядом и скривился.

— Ну, уж если так важно, так я ужо отведу вас к доктору, господину Айбелю, это баронов секретарь.

И, приписав откровенный испуг человечка собственной значительности, он погнал визитера во дворец к Симону.

Странный посетитель остановился в дверях и глядел то на Симона, то на Пепи, любопытно вытаращившего глаза.

— Оставьте нас, Пепи, — произнес Симон, и Пепи послушно удалился. — Итак, что вам угодно?

Человечек потер грязные руки и перевел дух.

— Итак, что же гнетет вас, г-н..? — переспросил Симон и придвинул человечку стул. Тот сел, зажав руки между острых коленок.

— Как меня звать, вас вообще не касается. Я уже сказал этому вот типу в саду, что мне непременно нужно переговорить с г-ном бароном.

— Я его личный секретарь. Если то, что вы намереваетесь ему сообщить, действительно настолько важно, я уверен, что барон не будет иметь ничего против…

— И речи быть не может! Когда барон вернется?

— Мы полагаем, что еще нынче вечером. Не угодно ли подождать?

Человечек не ответил, но обосновался на стуле с явно недвусмысленными намерениями. Он сунул руки в карманы и уставился сквозь Симона на трубу помадно-гуталинной фабрики. Симон кликнул Пепи.

***

Примерно через час раздался мелодичный звук клаксона баронской «испано-сюизы» — первые такты «Охотничьей песенки» Люлли{30}. Заскрипели ворота, прошуршали по гравию колеса, и сто одна лошадиная сила, примчавшая барона из Нижней Баварии, с удовлетворенным фырканьем замерла. Пепи поспешил вниз, чтобы помочь барону выйти из авто и внести багаж.

Симон встречал барона в большом зале. Барон не снял еще автомобильных очков и шлема с наушниками. Пепи успел доложить о посетителе, подозрительном типе, желавшем что-то сообщить ему, и притом только лично.

— Где же он? — спросил барон и сунул Симону шлем и очки.

— А каролингские{31} карпы?..

— По-моему, они альтонские{32}, — ответил барон. — Но это терпит. Где этот человек?

***

Человечек, до того сидевший неподвижно, вскочил, халат его задрался от низкого поклона.

— Оставьте нас! — приказал барон секретарю и слуге.

Симон направился в свою комнату и переоделся к ужину. Он как раз застегивал круглые серебряные пуговицы жилета, когда ворвался Пепи и потащил его к барону.

Барон бегал по кабинету. На столе лежала стопка книг, и, бегая взад и вперед, он добавлял к ней все новые тома. При этом он громко ругался по-гэльски{33}, сыпал ужасными, почти доисторическими проклятьями, к которым еще его матушка, урожденная леди оф Айрэг энд Шэн, прибегала тем охотнее, что знала — никто их не поймет. Барона тоже никто не понимал, но тон не оставлял места сомнениям. Мрачная личность исчезла.

— Немедленно укладывайтесь, Айбель, — то есть, разумеется, вы можете оставаться, если поездка кажется вам чересчур рискованной. — Барон продолжал швырять книгу на книгу, шаткая башня росла, вскоре рядом с ней поднялась другая. — Человек, что ждал меня, это служитель Вондра, мой осведомитель в министерстве внутренних делишек. Вытряхивая сегодня мусор из корзины в комнате для секретных совещаний — знаете, на пятом этаже под Михаэлерплац, — он, как обычно, сортировал и разглаживал их содержимое и обнаружил там этот листок! — Барон обвиняющим жестом поднял грязную бумажку. — Один из трех участников совещания завернул в него свои бутерброды. Всем известно, что в секретнейшие проекты и документы частенько заворачивают бутерброды с сыром и колбасой. В таком виде — для маскировки — перегруженные работой господа чиновники берут их домой для дальнейшей проработки. Совершенно очевидно, что так было и на этот раз. В бумажонке говорится, что я обвиняюсь в заговоре и государственной измене в связи с враждебными выдрам инсинуациями, что начато следствие и что в Австрии конфискуется все мое имущество. Пара часов — и мне вручат официальный ордер: целая орава полицейских, и каждый — с палочкой сургуча в руках. Может, еще и наручники прихватят! Ни к чему доказывать вам, что все эти обвинения — и в целом, и в частном — высосаны из пальца. За те полгода, что вы у меня на службе, вы могли удостовериться, что я, хотя и прямо высказываю свои политические убеждения, просто не имею времени участвовать даже в самых безобидных акциях. А кругом замышляется такое, о чем выдролюбы и малейшего представления не имеют! Так вот! Я стал для оппозиционеров камнем преткновения, поэтому меня следует лишить всех прав, уничтожить, изгнать из отечества, да еще, чего доброго, с ведома правительства, в обмен на сомнительные уступки! — Барон умолк и оперся о стол. — Надо бежать. Граульвиц останется на посту, Платтингеры тоже. Укладывайтесь же, но ограничьтесь самым необходимым! Пепи уже собирает мои вещи, возьмите у него чемодан! Как только будете готовы, встречаемся у автомобиля.

Симон взлетел по винтовой лестнице, покидал на кровать содержимое шкафа и стремительно набил приготовленный Пепи чемодан. Немного поколебавшись, прихватил для чтения в пути тоненький переплетенный в кожу томик стихов обоих графов цу Штольберг-Штольберг и «Кабинет муз»{34} Жана де Бюссьера, положив их поверх вещей в чемодан, закрыл его и крепко затянул ремнями. В последний момент сунул туда же стихи Козегартена. В большом зале, возле горы чемоданов, мешков, портпледов и футляров они встретились с бароном. Главный багаж стоял перед открытым сейфом: два водонепроницаемых чемодана с кранами для залива и слива воды, в них пребывали самые крупные — по восемнадцать каратов — золотые рыбки и серебряные окуни. Пепи подал барону дорогую трость из рога нарвала, нагрузился двумя чемоданами, тремя мешками и футляром с удочками и, пыхтя, потащился вниз по лестнице к «испано-сюизе», еще покрытой нижнебаварской пылью.