Кровь нерожденных - Полина Дашкова

— Оксана! Ты что?!

— Ну иду, иду. — Оксана, не торопясь, покуривая на ходу, зашагала к больнице.

Вернувшись в палату, Валя решила на всякий случай посмотреть роженицу, которая уже просто захлебывалась криком. А посмотрев, тихо ойкнула.

— Давай-ка, Надюша, перебирайся на каталочку. Рожать поедем.

В этот момент вошла Оксана, румяная и улыбающаяся.

— Валь, ну ты чего? Еще часа полтора осталось по моим расчетам… — Она сладко зевнула и потянулась.

— Не знаю, как ты там рассчитывала, но уже головка врезалась. — Валя помогла роженице перелечь на каталку.

— Да? Ну ладно, — пожала плечами Оксана. — Рановато что-то. Слушай, а зачем ее с такими почестями, на каталке? Ишь, королева! Сама дойдет! Ну-ка давай, женщина, своими ножками, — скомандовала она, — и орать кончай.

— Ты, Оксаночка, лучше приготовь детский набор. Я сама ее довезу.

— Надо же, какие нежности! — фыркнула Оксана.

Родившийся через двадцать минут мальчик, пухлый, розовый, пописал прямо на Валин халат. Глядя на новорожденного и на его блаженно улыбающуюся восемнадцатилетнюю маму, Валя чуть не заплакала. Это был первый принятый ею, Валей Щербаковой, малыш, и все прошло отлично, как по учебнику.

До конца ночного дежурства оставался час.

— Валь, я пойду домой, ладно? — Оксана зевнула во весь рот. — Ты сама все сделаешь, запишешь. Не могу больше, засыпаю.

— Иди уж, — махнула рукой Валя. Запеленатого, уснувшего наконец малыша она отнесла в палату для новорожденных, уложила в кроватку, постояла несколько минут, любуясь им. Малыш причмокивал и корчил смешные рожицы.

Остальные девять кроваток были пустыми. «Странно, — подумала Валя, — как мало сейчас рожают у нас в Лесногорске. Может, все в Москву едут?»

Она знала, что в этой больнице, в этом отделении, родилась она сама, и почти все ее знакомые, друзья, одноклассники, и те, кто помладше…

«Вот такого же малыша вчера ночью чуть не загубили, — тяжело вздохнула Валя, — наверное, хорошо, что здесь больше почти никто не рожает».

Дома она рухнула в постель и проспала до трех часов дня как убитая, а проснувшись и попив чаю, отправилась в магазин купить какой-нибудь еды к маминому приходу с работы.

Возле универсама Валя встретила своего старого знакомого Митю Круглова. Они выросли в одном дворе, учились в одной школе, только он двумя классами старше. Митя был отличником, не ругался матом, не пил портвейн по подъездам, не нюхал клей и прочую гадость на пустыре за школой. А сейчас вообще стал младшим лейтенантом милиции. Вале он очень нравился, она даже была влюблена в него немножко…

Он шел без формы, в куртке и джинсах, и вел на поводке свою старенькую овчарку Жанну.

— Привет, Валюш! Как дела? — улыбнулся он.

— Спасибо, хорошо. Представляешь, — вдруг неожиданно для себя выпалила Валя, — я сегодня первый раз в жизни сама роды приняла. Ночью.

— Поздравляю. И кто родился?

— Мальчик.

— У тебя сейчас что, практика?

— Да, в нашей больнице, в гинекологии.

— А ты вчера ночью случайно не дежурила?

— Дежурила. Я почти все время ночью.

— К вам женщину ночью на «скорой» привезли. Может, слышала? Полянская Елена Николаевна.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Валя.

— Она к нам в отделение рано утром пришла. Босиком, в больничной рубашке… Заявление такое странное написала. Я ее домой на машине отправил.

— Ох, Митенька, это очень неприятная история. — И Валя выложила ему все, что произошло прошлой ночью.

Митя слушал молча, не перебивая, потом спросил:

— Может, это просто случайность? Какая-нибудь ошибка медицинская? Не верится, что нарочно… Кому это надо и зачем?

— Вот и я все голову ломаю, — призналась Валя. — Кому и зачем?

* * *

— Если я тебя правильно понял, препарата у вас для меня до сих пор нет?

— Ну почему, есть. Это вопрос одного-двух дней.

— Прошло уже больше недели. Ты можешь мне объяснить, в чем проблема?

— Зачем тебе наши производственные тонкости?

— Ваши производственные тонкости мне и правда ни к чему. Мне нужен препарат. А у вас, говнюков, как я понял, все запасы проданы. В общем, так. Даю тебе еще сутки, и то жирно будет.

Хозяин кабинета, пыхтя, поднял свое болезненно-толстое тело из глубокого кресла. Он был огромен и красен лицом. Фамилия Буряк ему удивительно подходила. Он посмотрел на собеседника сверху вниз.

— Что сидишь? Свободен.

Собеседник, седовласый рекламный красавец, ослепительно улыбнулся. Его звали Вейс. Собственно, это была его фамилия, но все знакомые называли его только так — Вейс, а те, кто знал его в уголовном мире, вообще считали это кличкой.

— Не волнуйся ты так. Ты бы заранее меня предупредил, а то сразу — вынь да положь! У нас же свои технологии, свои сроки, — пытался урезонить толстяка Буряка Вейс.

— Волноваться тебе надо! — выкрикнул Буряк неожиданно высоким фальцетом. Не предупредили его, бедного! Будто ты не знал, что для меня всегда должен быть запас! Все. Выметайся!

— Нервный ты стал, однако… Когда за Вейсом почти закрылась дверь, Буряк окликнул его:

— Эй, подожди. Извини, я вспылил.

— Ничего, бывает. Это ты меня извини, — пожал плечами седовласый красавец.

Когда он садился в машину, лицо его все еще было бледно.

— В Лесногорск, — сказал он шоферу и, закрыв глаза, откинулся на мягкую спинку сиденья.

Черный «БМВ» выехал за Кольцевую дорогу, мимо окна замелькали унылые мокрые перелески. Октябрь кончался, листья совсем облетели" было голо и сумрачно. Вейс смотрел на косые, почерневшие от ледяного дождя деревянные избы, серые панельные поселки городского типа. Вдоль шоссе еще кое-где неприятно лоснились кучи подмороженных арбузов, жалкие ошметки ушедшего давным-давно лета.

Он думал о том, как хорошо ехать мимо всего этого в чистой, теплой машине, слушать мягкую, успокаивающую композицию Луи Армстронга и знать, что не замараешь замшевых английских ботинок хлюпающей грязью, что не надо тебе под ледяным дождем ждать автобуса вместе с понурыми бабками, тетками, пьяными и матерящимися мужиками, а потом трястись в этом автобусе, в давке, нюхая испарения тел и слушая бесконечный унылый мат.

Да, у него возникла проблема, случился досадный сбой. Но это даже хорошо. Слишком гладко все шло три года. Отлаженный механизм работал сам и сбоев не давал. В таком тихом омуте обязательно заводятся хитрые черти. Чтобы они не заводились, не подтачивали всю конструкцию изнутри, нужны встряски. Хорошо, когда они такие легкие и неразрушительные, как теперешняя.

Буряк, конечно, подождет, и не сутки, а еще неделю. За это время сырье появится, можно будет заткнуть ему пасть. Но главное сейчас — продумать варианты новых источников самому, не сваливать эту головную боль на старушку Зотову. Ей теоретические построения не по зубам. Она — практик, исполнитель. А он, Вейс, теоретик, руководитель, мозг и сердце всего дела.

Но слегка припугнуть Зотову не мешает. Она и только она виновата в этой дурацкой истории со сбежавшей из больницы бабой. Она относится к беременным женщинам как к покорным, бессмысленным животным, которые слепо повинуются любому слову врача и не способны ничего предпринять самостоятельно. Вейс даже зауважал эту неизвестную женщину, решившуюся сбежать из больницы. Здорово она щелкнула по носу надменную Амалию Петровну. И поделом!

В голове мелькнула фраза, которую он с удовольствием скажет старухе, когда войдет: «Милая моя, мы же с вами не в виварии работаем!»

* * *

— Милая моя, мы же с вами не в виварии работаем! — произнес он, переступив порог, и добавил:

— Пусть это будет для вас хорошим уроком.

Зотова рассказала ему все подробно, в лицах изложила свой разговор с капитаном Савченко. Она надеялась, что Вейс поймет: в случившемся нет ее вины. Наоборот, она сделала все, что могла. Единственное, о чем Амалия Петровна умолчала, — об увольнении Симакова. Зачем признаваться в еще одной своей ошибке? Зачем знать Вейсу, что она ввела в дело ненадежного человека?

— Трое ваших ребят уже столько времени гоняются по Москве за этой проклятой бабой. У них есть записная книжка, фотография, ключ от квартиры. Но они оказались полными идиотами, — закончила она свой рассказ, и Вейс заметил, что на словах «трое ваших ребят» она сделала особенное ударение.

— А, собственно, что мы будем делать с этой Полянской, когда ребята возьмут ее? — медленно произнес он после того, как Зотова замолчала. — Ведь у нее, как выяснилось, двадцать шесть недель, а для нас крайний срок — двадцать пять. Может ничего не получиться. — Он не спрашивал Амалию Петровну, а рассуждал вслух, но Зотова восприняла сказанное как вопрос и обрадовалась: он с ней советуется как с равной.

— Во-первых, все может получиться. Одна неделя такой уж большой роли не играет. Да и вообще, с точностью до недели срок можно определить далеко не всегда. Возможно, там именно двадцать пятая, мой человек в консультации, который делал УЗИ, — опытный врач. Во-вторых, я считаю, с этой бабой надо обязательно что-то делать. Ее в любом случае необходимо обезвредить. Она журналистка, у нее могут быть серьезные связи. Заявление в милицию она уже написала, может обратиться куда-нибудь еще.