пронежность. гвоздем в либидо - чушъ

– Там описывается один тевтонский орден утомленных, который является приемником еще более древнего ордена уставших, который… И так до самой Месопотамии. Так вот, мудисты не от муд произошли и не от мудрости, а от усталости. «Мюден» со старонемецкого – усталый, утомленный.

Жанна недоверчиво покусывает куриную ножку.

– А чего хотели эти уставшие?

Ленчик пожал плечами и презрительно улыбнулся.

– А чего все мужики хотят? Бабу, естественно. Самую лучшую.

– Ленечка, – взмолилась Жанна, начиная что-то подозревать, – ты скажи, как в книжечке написано.

Ленечка грустно посмотрел на Жанну, отхлебнул винца и потыкался вилкой в тарелке.

– Дословно не скажу, но это связано с рождением Бога, точнее с той, которая должна Его родить.

Жанна вспомнила знаменитые приколы мудистов, когда они отлавливали незнакомую девушку, мудотруба залезал к ней под юбку и играл на своем инструменте. Конечно, подавалось это как озорство и сексуальная революция, но по сути это была проверка женской сексуальности на соответствие некой частоте.

– И то, что Главмуд оставил потомство – очень странно, – вслух размышляет Ленечка, – потому что уставшие – по сути евнухи в гареме своего господина. Они ищут Деву, но никогда не прикасаются к ней. Значит, что-то произошло, и это связано с твоим Майклом.

Потом Ленечка сказал, что ему еще в Павловск ехать, он, де, устроился в тамошний музей: часики чинит и заводит по вторникам. Денег не много, но зато доступ к запасникам музея, а там такие сокровища, что дух захватывает. И Жанна осталась одна. Она доела цыпленка, допила вино как из бутылки, так и из Ленечкиного бокала, повалялась в сытости на диванчике и вымыла посуду. Закрывая Ленечкину комнату, Жанна подумала, что больше никогда сюда не вернется, но тут же отогнала эту вздорную мыслишку, закрыла входную дверь и опять подумала, что Ленечка чего-то не договаривает, спускаясь по лестнице Жанна поняла, что Ленечка попросту соврал, потому что сегодня понедельник. И Жанна с подрамником под мышкой заспешила к метро.

3

Женька, вся такая бескомпромиссная в пеньюаре от Версаче рывком открыла входную дверь, имея намерение зашибить всякого, кто посмел потревожить ее в столь поздний час, и отшатнулась, словно увидела перед собой по крайней мере черта. Анька прижималась щекой к откосу, отрешенно шарила глазами и молчала.

– Ну и? – наконец поинтересовалась Женька.

Анька уронила взгляд, попыталась усмехнуться:

– Ну и… ну, – говорит и ее глаза предательски блестят.

Женька задумалась всего на мгновение, а затем схватила Аньку за грудки, протащила через порог, прижала к стенке, и орет:

– Что случилось?

Ноги у Аньки подкосились и она, выпав из Женькиных объятий, очутилась на полу:

– Все!!!

Женька рухнула следом, обняла Аньку как Иван Грозный убитого сына и безмолвствует, Анька же, истекая невидимой кровью, пялится в неопределенном направлении, чувствует тепло Женькиного тела, слышит стук ее сердца и теряется в догадках, кто она, где она, почему она… и потерявшись окончательно, смежила веки, улыбнулась и уснула. Женька отнесла любимое тельце в спальню, торжествуя и презирая себя одновременно, осторожно раздела, укрыла невесомым одеялом и вышла вон.

Потом Женька сидела на кухне и пила виски, и курила, и думала. Вот так среди ночи к тебе приходит счастье, – Женька сбросила пепел на пол и всплакнула, потому что счастье было таким жалким, бледным, растерзанным. И Женька снова отхлебнула из квадратной бутылки, красными глазами уперлась в потолок, надеясь найти какие-нибудь жизнеутверждающие смыслы, но ничего кроме одиночества там не нашлось. И оно уставилось на Женьку пронзительным взглядом, а потом мягко спустилось вниз и накрыло своим белесым крылом как фатой и своей единственной ногой сжало Женькино сердечко, которое как метроном отсчитывало такты, но не сделало живой. И Женька, слушая этот «тук-тук», поняла, что она всего лишь кукла с погремушкой в груди, что ее жизнь закончилась так и не начавшись, что ничего не исправить, если только Анька не смилостивится. И Женька замотала башкой, прогоняя наваждение, вцепилась в бутылку и вливала в себя этот виски словно расплавленный свинец. И стало хорошо. И Женька размазывая слезы по точеному своему фейсу, весело раскачивалась на стуле, предаваясь воспоминаниям, не допуская мысли о своей причастности.

Это импритинг, но не любовь, – как говорил ее куратор. Просто Анька появилась в ее жизни в нужное время и в нужное время… когда Женька вылупилась из скорлупы своей женственности… и влюбилась, как утенок в первого встречного. Анька – всего лишь игра случая, на ее месте мог оказаться любой… Женька согласно кивала, но не верила. И пусть Анька казалась обычной девчонкой, которых немало рассыпано в окрестностях Питера, но именно ее любовь была так необходима Женьке. И Женька, оставаясь здравомыслящей замужней женщиной, психоаналитиком, осознавая свои фиксации, инверсии и даже контрперенос, занимаясь самоанализом и исповедуясь куратору, медленно и неуклонно проваливалась в свой до последнего времени латентный гомосексуализм.

И Женька опять приложилась к бутылке, надеясь хотя бы опьянеть, но чудовищная ясность ума разъедала мозги, и Женька, бешено раскачивалась на стуле, повторяла про себя: «сука, сука, сука, сука». Потому что это не любовь, а чей-то заказ, и если в тот раз Женька смалодушничала, то завтра обязательно прикончит Аньку… потому что любит ее больше себя самой… И Женька, оплакивая свою любовь, оттолкнула себя что есть силы от этой ненавистной планеты и, запрокидывая подбородок, неслась навстречу своей судьбе, довольно удачно ударившись затылком о каменную столешницу кухонного гарнитура.

Потом Женька смотрела на себя откуда-то сверху и хохотала, а рядом кто-то молчал, смуро наблюдая за происходящим…

Анька проснулась внезапно. Утро, солнце, мягкая постель, чистое белье, красивые интерьеры, что еще нужно для счастья? Ах да, неплохо бы еще под боком иметь родственную душу в красивом фантике. Но упаси боже от позитивистов и прочих жизнелюбцев, они как трансвеститы верят в свою исключительность, украшают себя цитатами, и вся их любовь к ближнему означает самопрезрение. Анька зевнула, потянулась и решила, что мизантропы тоже не в теме, потому что их нелюбовь – значит столько же. Тогда в чем прелесть фантика? На кой ляд тебе эта родственная душа, отношения с которой попахивают моральным инцестом. «А любовь? – размышляет Анька, счастливо щерясь, – А за что люди любят людей?» И она, не стесняясь своей наготы, поперлась на кухню, думая задать этот вопрос всезнающей подруге.

Женька валялась на полу в какой-то луже, рот открыт, руки разбросаны по всей кухне. Анька вздрогнула, но пустая бутылка расставила все по местам: подруга, уложив Аньку спать, расчувствовалась и наклюкалась до чертиков, свалилась под стол и описалась. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Валяйся сейчас Женька грудой мясных кусочков, нарубленных случайным маньяком, то Анька бы и бровью не повела, но Женька, эта абсолютная женщина, умная, чувственная, красивая и стильная, предстала вывернутой наизнанку, и Анька, ужасаясь и зажимая рот ладошкой, плакала, причастная тайне, пропитываясь Женькиной сущностью, как тампон менструальной кровью.

Потом Женька застонала, и Анька, очухавшись, схватила ее за руки и поволокла по направлению к ванной комнате. Конечно Анька верила в силу холодной воды, магию ванны-джакузи, и колдовство минеральных солей, но еще больше Анька верила писающему мальчику. Вообще, эта безделка висела на дверях их с мамочкой туалета сколько Анька себя помнит. Откуда взялся этот мальчик, Анька никогда не заморачивалась, а просто справляла свои физиологические надобности под его, мальчика, покровительством. Правда, как-то раз мамочка обмолвилась, что это не просто образчик наивного искусства, а память об одном хорошем человеке, и Анька, взглянув на мамочку с пристрастием, заключила, что этот хороший человек был к тому же ее любовником. А потом мамочка вышла замуж и писающий мальчик оказался неуместен на дверях туалета их новой квартиры, и Анька ссудила его Женьке под каким-то благовидным предлогом.

Женька выворачивалась, цеплялась за воздух, мычала, шипела и брыкалась, отмахивалась от чертиков, которыми, судя по ее размашистым движениям, кишмя кишел весь этот свет. Анька стойко сносила побои, но когда отхватила кулачком по шнобелю, ее словно подменили: громогласно чертыхнувшись, она отшвырнула Женькино тело так, что оно, перевернувшись несколько раз в воздухе, отлетело в дальний конец коридора не как материальный объект, а как физическое недоразумение, начхав на всякие условности вроде законов механики и гравитации, и под яростным Анькиным взглядом зависло, готовое распасться на квантовые составляющие или разбежаться электро-магнитной волной по просторам вселенной. Анька, чуждая всякому морализаторству, сумрачно прикидывает как ей поступить с враждебной сущностью, но в этот момент писающий мальчик обернулся и весело помахал свободной рукой. Анька ничего не понимая, делает встречную отмашку, впадает в странную прострацию, которая мало чем отличается от нирваны, а на другом конце вселенной тело Женьки благополучно достигает поверхности пола… Анька умирает вследствие активации летальной сунь – джин, но сломанный в детстве нос не позволил вероломной ци просочиться из канала трех обогревателей в смежные области, и Анька, отказавшись дышать, смотрит на странную палочку в руках карапуза, который оказался вовсе не тем, кем казался. И языки искупительного огня вылизывают Аньку со всех сторон, и Анька хохочет, отрекаясь от своей бренности, и знакомая сука скулит поодаль, оплакивая всех, но карапуз вдруг замахал своей палочкой и затушил этот вселенский костер, на котором сжигали всех несогласных… Анька вздрогнула, взмахнула своими легкими и ожила, зайдясь жутким кашлем…