Отголосок (ЛП) - Блэр Э. К.

Мои глаза ― постоянный оттенок розового, а слезы из глаз нежно обжигают кожу вокруг них. Макияж только приносит дополнительное раздражение и жалит кожу, поэтому я использую только пудру, чтобы выглядеть настолько презентабельно, насколько это возможно.

Но я должна задаться вопросом, почему меня вообще заботит, как я предстану перед другими. Я в тысяче милях от Америки. Мне больше не нужно притворяться или бороться, потому что я уже потеряна.

Я больше не хочу быть Ниной. Я не хочу быть глупой миссис Вандервол. С этим покончено. Нечего терять, потому что все уже потеряно. Возможно, я смогу перестать бороться, перестать лгать, перестать бояться и прятаться. Первый раз с тех пор как мне было восемь лет и меня оставили гнить в Позене я, наконец, могу сейчас дышать. Я бы хотела знать, как. Прошел почти двадцать один год, пока я задыхалась, и когда смотрю на Айлу и вижу, что годы отметили ее лицо морщинками, я говорю ей немного больше правды.

― Я ходила к дому, которым он владел.

Она тянется через стол и кладет свою руку на мою.

― Ты сказала, что потеряла его. Что произошло? Он оставил тебя?

― Да, ― я задыхаюсь, пытаясь сдержать слезы. ― Он умер.

― Благослови тебя, милочка. Мне жаль.

Тяжело сглотнув, мы сидим некоторое время, затем она разрывает тишину и говорит мне:

― Я потеряла своего мужа восемь лет назад. Ничего не сравнится с потерей человека, которому вы отдали душу. Когда ты вкладываешь все, что у тебя есть ― все, кем ты являешься ― в одного человека, который обещает заботиться о тебе, ты становишься тенью этого человека, совершенно уязвимой по отношению к нему. И когда он уходит, он забирает и тебя с собой, но, тем не менее, ты остаешься здесь, продолжаешь жить своей жизнью, как будто у тебя есть что—то, ради чего жить.

― Тогда зачем продолжать жить?

― Ну, ― начинает она, оглядываясь на каминную полку, где в линию стоит много фотографий в деревянных рамках. ― Для меня это моя семья. Мои дети. Это заняло время, но, в конечном итоге, я нашла силу, чтобы взять себя в руки и жить для них.

Я сканирую пространство, занятое семейными портретами, и когда поворачиваюсь к Айле, она улыбается, спрашивая:

― У тебя есть дети?

Ее вопрос сильно бьет по мне. Я не уверена, как ответить, потому что прошло не так много времени, с тех пор как у меня был ребенок. Малыш. Маленький малыш, который рос в моей утробе, и сейчас она пуста. Поэтому я просто говорю:

― У меня нет семьи, только я.

― Твои родители?

Качая головой, я повторяю.

― Только я.

Вместо того чтобы сказать мне, как она сожалеет об этом факте, она делает все возможное, чтобы приободрить.

― Ты так молода. У тебя есть время пожить. Я была старой женщиной, когда мой муж ушел, но ты... на твоей стороне молодость. Ты еще можешь пожить. Ты красива, ты снова полюбишь, и у тебя есть время создать свою собственную семью.

― Я не думаю, что достаточно сильная, чтобы снова влюбиться. ― А также я не заслуживаю любви после всего, что сделала.

― Может, не сейчас. Потребуется время, чтобы раны затянулись, но оно придет, когда ты будешь достаточно сильной.

Я достаточно умна, чтобы понимать, что раны не затянутся, но я киваю и изображаю небольшую улыбку, прежде чем встаю.

― Мне нужно снять эту мокрую одежду, ― говорю я и покидаю комнату.

После горячего душа, я забочусь о порезах на своих руках и потом задаюсь вопросом, почему я даже не задумалась это сделать, когда вынимаю бутылку со снотворным из сумки с туалетными принадлежностями. Я продолжаю желать хоть какое—то освобождение, какой—то комфорт, но это было здесь все время. Прямо в этой бутылочке.

Какой смысл в жизни, когда она не имеет ничего, кроме гнусной ненависти?

Мое тело немеет. В этот момент я ничего не чувствую, когда обдумываю свое освобождение. Я больше ничего не хочу от этой жизни. Я никогда не захочу ее.

Я выхожу из своего тела, стою рядом с жалкой женщиной, чьи кости в данный момент выступают через бесцветную кожу, потому что она отказывается заботиться о себе. Я смотрю на нее, медленно увядающую. Она перестает перекатывать бутылку с таблетками в руке и смотрит на нее, прежде чем открывает крышку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

― Сделай это, ― призываю я. ― Освободи себя от страданий.

Я знаю, что она меня слышит, когда грациозно двигается, вытаскивая таблетки на свою ладонь, и затем поднимает голову и осматривает комнату, ничего особенно не замечая.

― Просто сделай это, Элизабет. Все, чего ты хочешь, ждет тебя. Все они ждут тебя.

И затем она делает это, подносит руку ко рту, заглатывает таблетки и делает большой глоток воды из стакана с прикроватной тумбочки. Я иду к ней, когда она ложится на кровать, и провожу рукой по ее волосам, успокаиваю ее как родитель ребенка. Я знаю ее тягу к нежной привязанности. Она выглядит умиротворенной в тишине комнаты, мягкое ритмичное дыхание. Я замечаю, что слезы собираются в ее голубых глазах, но она не плачет, и я знаю, что она готова.

― Я просто больше не могу это делать, ― она шепчет себе и закрывает глаза, когда перестает бороться.

Порой, для некоторых людей, сказка существует только в смерти.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Открыв глаза и обнаружив себя в той же комнате, в которой отключилась, провалившись в сон, я рассмеялась от того, насколько жалкой я была. Я даже не могла покончить с собой; вместо этого я просто заснула. Но я все еще здесь, меня приветствует новый день после провальной попытки суицида.

Все внутри меня было скованно, но все же мое тело продолжало двигаться.

Как вы думаете, возможно ли чувствовать, не испытывая эмоций?

Возможно, и я живое тому доказательство.

Я отстраненно выполняю все те же действия, что выполняла накануне, перед тем как снова оказалась около Брансуик Хилл. Я провела здесь множество часов, сидя перед воротами и оплакивая мою потерянную любовь.

И на следующий день я вернулась.

И днем позже.

И на следующий день после того дня я снова обнаружила себя там.

И даже после того дня я снова очутилась там же.

Я отказываюсь ломать жалкий установленный порядок привычных действий, потому что насколько бы расстроенной я себя ни чувствовала, будучи в особняке, это позволяет мне чувствовать связь с Декланом. А мне нужна эта связь, потому что больше ничего меня здесь не держит. Именно по этой причине я все еще цепляюсь за неудавшуюся сказку, которой никогда не суждено воплотиться в реальность.

Уже на протяжении недели я прихожу сюда на целый день, рыдая, умоляя, вымаливая у Господа возможность вернуть его обратно, потому что я до конца так и не осознала, что он умер, покинул меня. Теперь Айла смотрит на меня с жалостью каждый вечер, когда я возвращаюсь в гостиницу, чтобы принять душ и отдохнуть. Мы не очень много общаемся, но это исключительно по моей вине. Я позволила стене, которую я выстраивала всю свою сознательную жизнь, рухнуть, и теперь я ощущаю всем существом, что никогда, за всю свою жизнь, я не чувствовала себя настолько слабой и жалкой, как сейчас. Даже когда меня насиловал мой брат, когда я была ребенком. Или же когда я, связанная, была заперта в шкафу на протяжении многих дней.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Нет.

Это намного хуже.

Я еду в полной тишине по Абботсфорд—роуд, и когда уже была готова повернуть, я быстро сбрасываю скорость, потому что вижу, как машина новых владельцев дома подъезжает к воротам. Они не были там с того момента, как я стала появляться у ворот особняка. Холодок пробегает по моему телу, когда я проезжаю мимо ворот и следую по извилистому серпантину дороги, пока моя машина не скрывается из виду. Я едва соображаю, что вообще происходит, поэтому, повинуясь движениям моего тела, быстро паркуюсь и выскакиваю из машины.