Атаман ада. Книга первая. Гонимый - Виктор Усачёв

– Ну вот, Маша, приходится вас оставить, – сокрушался супруг, однако втайне радуясь тому, что, помимо дел, вволю наиграется в карты.

– Да надолго ли? – равнодушно спросила жена.

– Думаю… на две-три недели. Да ещё с винокурней надобно решить дела: оборудование, то, сё…

– Но ты, надеюсь, помнишь о своём обещании?

– Конечно помню, дорогая, – поспешил заверить свою половину супруг. – Как приеду – сразу в Одессу, всей семьёй.

На том и расстались.

А Григорий пребывал в совершенном волнении от предстоящей встречи. Для начала критически осмотрел себя в зеркале: лёгкая щетина («Придётся дважды бриться»), широкий лоб с намечающимися взлизами («Эхе-хе… красавѐц»), излишне подчёркивающими округлость головы… вообще он себе не понравился. А одежда?! У него даже не было приличного костюма… в чём перед барыней предстать?! В таком обтёрханном виде?

Переступая во второй раз порог усадьбы, Григорий фактически себя уничтожил душевными муками, терзаясь по разным пустякам.

В огромном доме, среди всевозможных залов, комнат, гостиных, спален и прочая, комната барыни выглядела скромно, но уютно: на стенах – картины с сельскими пейзажами, два шкафа с фолиантами книг, изящный стол со стульями на изогнутых ножках, два кресла, да небольшой диван. Видно было, что хозяйка здесь отдыхала душой. Да и сама она, в длинном светлом платье с глухим воротом, с копной аккуратно уложенных волос, была предупредительна и приветлива, сразу развеяв мучения и страхи Григория, не знавшего, куда деть ноги в сапожищах (правда, начищенных до блеска).

– Садитесь, господин Котовский.

– Я п-премного благодарен, барыня…

– Называйте меня просто по имени-отчеству, – перебила она.

– К-как вам будет угодно-с…М-Мария Семёновна, – выдохнул Григорий. – Т-только, пожалуйста, уж и вы м-меня Григорием…

– Вот и славно… Григорий. Пожалуй, начнём… я тут подобрала словари, пособия.

Их занятия носили непринуждённый характер, да и учеником Григорий оказался хватким и подготовленным. Сама Мария Семёновна держала себя просто, но на едва уловимом расстоянии, таком, что Григорий сразу это почувствовал, успокоив (с некоторым разочарованием) свои терзания, а может быть и тайные надежды.

Почти месяц продолжались занятия, и Григорий, благодаря своей знатной учительнице, заметно продвинулся в освоении чужого языка. Эти занятия окрыляли, возносили его, он жаждал встреч. Для него это были встречи с прекрасным, как ему казалось, совершенным существом, эталоном женщины. Своей смущённой душой он чувствовал её недоступность и «дальность», но одно лишь общение доставляло столь великую радость в его однообразной жизни, что он готов был сворачивать горы (работал так, что даже управляющий не понимал, как он всё успевает) …о-о, если бы она знала!

Но вся эта идиллия закончилась с возвращением хозяина.

Скоковский приехал злым и раздражённым. В помещичьем клубе в Бендерах, где остановился на пару дней, он в дым проигрался в карты. И теперь ему всё было противно: и дорога, с её ухабами и колдобинами, доставляющими боль воспоминаний; и дальний лес, в который норовили забраться бездельники-молдаване, чтобы порубить его деревья; и постылая степь с холодом необжитых пространств; и предстоящее однообразие деревенской жизни… и даже семья, которую он месяц не видел – всё доставляло раздражение и неприязнь.

«Канальи! – невесть про кого угрожающе думал он. – Кругом одни канальи! Кнута на вас нет!»

Челядь, испытав на себе не раз крутой нрав хозяина, особливо когда он не в духе, попряталась кто куда. И лишь особо доверенные лица, управляющий и камердинер, могли безбоязненно входить в его кабинет, не боясь быть битыми или обруганными.

Управляющего Скоковский слушал рассеянно, думая о своём, а посему грек быстро отчитался и ушёл по своим делам.

Камердинер Иван, по совместительству сплетник, наушник, соглядатай, доносчик… короче, глаза и уши хозяина, видя его скверное настроение, решил начать с главного… о-о, он давно имел зуб на хозяйку за её высокомерие и холодность! Поэтому, рассказав две-три сплетни для приличия, как бы между прочим «вспомнил»:

– Да, барин, мало не забыл-с… тут новенький, Котовский, чегой-то зачастил-с до нашей барыни. Запираются у ней в комнате-с вечерами…

– Что-о?! – аж привстал Скоковский. – Запираются?! И…и что? Ну, говори!

– Чем занимаются, про то неведомо-с, – развел руками камердинер, но при этом многозначительно глядя на барина.

– Т-ты думаешь, что…

– Думаю, амурами-с.

Скоковский рухнул на стул, закрыв рукой глаза.

«Неблагодарная… тварь! – яростно думал он. – Как смела она! В моём доме!»

Мария Семёновна у себя в комнате, полулёжа на диване, читала какой-то французский роман. Как вдруг дверь резко распахнулась, и в комнату прямо ворвался пышущий яростью супруг.

– Милостивая государыня, – начал он, задыхаясь от гнева, – потрудитесь дать объяснения.

Когда муж так «официально» начинал, значит быть скандалу.

– В чём я должна объясниться? – как можно спокойнее спросила, вставая с дивана, супруга.

– Ах, какое милое непонимание… бросьте! Вы отлично знаете, что я имею в виду! Не успел я уехать, как вы завели… завели… любовника! И где?! В моём доме!

– Да как вы смеете, сударь! – возмутилась супруга.

– Смею, сударыня, ещё как смею… и кого?! Какого-то мужика, без роду и племени! Этого… этого… практиканта, сосунка!

– Да будет вам известно, сударь, – холодно сказала Мария Семёновна, – что мы с господином Котовским занимались немецким языком… и ничем более!

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Скоковский. – Скажите, какая невинность – немецким… в запертой комнате! Вы мне… вы мне, сударыня, нанесли жестокое оскорбление в моём доме своей… своей изменой! И вы за это ответите…

– Вы что-то путаете, сударь, – возразила супруга. – Это у вас в каждой деревне по несколько девок, это у вас в Бендерах содержанки и это у вас…

– Ма-а-а-лчать!! – уже не владея собой, закричал Скоковский, замахнувшись рукой.

Мария Семёновна, бледная, но решительная, резко шагнула к нему и спокойно сказала:

– Ударишь? Попробуй, ударь дворянку – ну?!

Скоковский сразу струхнул, вспомнив о её могущественных родственниках.

– Не-ет, сударыня, не-ет, – процедил он сквозь зубы. – Я ударю… но не физически, я ударю ещё больней.

Ворвавшись к себе в кабинет, он сей же час потребовал управляющего, и, лишь только тот появился, так люто глянул, что грек со страху прямо прирос к полу.

– Где, где этот молокосос?! – заорал хозяин.

– О…о ком изволит говорить барин? – поспешно спросил грек, одновременно радуясь, что хозяйский гнев направлен не на него.

– О Котовском… где эта каналья?!

– Послан мною в Бэндэры… продать партию свиней.

– Вот как… свиней! Ну, я покажу этой свинье как… как…

Скоковский осёкся, искоса глянув на управляющего – не всё надо знать слугам, все они канальи! Но его месть будет жестокой… о-о, он сумеет придумать месть! Он уже совершенно не владел собой, он готов был уничтожить молодого нахала, наставившего – он ни минуты не сомневался в этом – ему рога… о-о, дорого же заплатит этот практикант!

Управляющий совершенно не понимал, чем провинился Котовский, но раз барин так считает… то он готов выполнить его любое распоряжение по этому практиканту, потому и смотрел на своего хозяина преданно и выжидательно.

Наконец, с трудом взяв себя в руки, помещик махнул рукой, подзывая его к себе, и вполголоса сказал:

– Слушай сюда… сделаем так…

Григорий, тем временем, ни о чём не подозревая, возвращался, как всегда верхом, из Бендер, радуясь удачной продаже партии свиней. В кармане у него лежали 77 рублей! Несомненно, управляющий будет доволен. Но все мысли его были только о ней – сегодня он успеет на занятие, сегодня вновь он увидит и услышит её!

Прибыл он уже под вечер, во дворе поместья было необычно тихо, не было привычной суеты, но это его, занятого своими мыслями, никак не насторожило.

Но только он вошёл, ведя в поводу коня, в конюшню, как на него разом набросились слуги, повалили и, стащив верхнюю одежду, начали вязать. Григорий, ошеломлённый таким неожиданным нападением, даже не успел оказать никакого сопротивления. Его, связанного по рукам и ногам, бросили на грязный пол, крепко держа за руки и за ноги.

И тут появился барин с арапником. Хлестнув наотмашь Григория по спине, он приказал:

– Всыпать мерзавцу!

И тут же один из слуг начал охаживать Григория кнутом.

– Б-барин! – закричал Григорий. – За что?!

– За что?! И ты, сукин сын, смеешь ещё спрашивать?! За твои занятия… немецким. Ты у меня сполна получишь!

Григорий всё понял, и ему стало горько и обидно… за неё. Он даже не чувствовал боли, пусть бьют, лишь бы её не трогали… о-о, как жестоко ошибается барин!