Золотой немецкий ключ большевиков - Мельгунов Сергей Петрович

III. ЗОЛОТОЙ КЛЮЧ (1917 г.)

1. Пломбированный вагон.

Пройдем мимо февральского переворота. История февральских дней не приоткроет крышки таинственного ларца с немецким золотом. Правда, русский посол в Швеции Неклюдов рассказал в своих воспоминаниях о знаменательной беседе, которую он имел в середине января 1917 г. в Стокгольме с болгарским посланником в Берлине Ризовым, пытавшимся нащупать у него почву для заключения сепаратного мира. Встретив холодный прием, Ризов предостерегающе предупредил своего собеседника: «через месяц или самое позднее через полтора, произойдут события, после которых уверен, что с русской стороны будут более склонны к разговорам». «Предсказания русской революции» озаглавила этот отрывок воспоминаний Неклюдова редакция «Архива Рус. Революции», из которого мы и заимствуем приведенные строки, (воспоминания вышли на английском языке). Таких предсказаний было немало накануне февральских событий – слишком очевидно было, что Россия каким – то роком влеклась к катастрофе. Трудно сказать, намекал ли Ризов на какой-нибудь определенный план извне или передавал только широко распространенную в России молву, отчасти связанную с туманными разговорами о дворцовом перевороте, который должен был произойти «перед Пасхой» – так, по крайней мере, записал почти в те же дни в своем дневнике петербургский посол Англии, оговорив, что сведения он получил из «серьезных источников».

Можно не сомневаться, что немецкая агентура должна была ловить рыбу в мутной воде, провоцировать всякого рода беспорядки и разжигать народные страсти в момент начавшейся смуты. И, конечно, не без основания ген. Алексеев в телеграмме главнокомандующим фронта 28 февраля писал, что «быть может, немцы проявили «довольно деятельное участие в подготовке мятежа». Подобная догадка, однако, чрезвычайно далека от того, чтобы признать февральскую революцию продуктом немецкого творчества, как склонны к тому некоторые из современников-мемуаристов. «Внутреннее» убеждение Гучкова, Родзянко и многих других, что из Германии к нам в заготовленном виде вывезены были даже документы образца довольно знаменитого «приказа № I», не принадлежит к числу серьезных исторических аргументов, заслуживающих рассмотрения по существу[37]. Это аргумент почти того же порядка, что и сообщение, передаваемое в воспоминаниях небезызвестного инж. Бубликова, который в свое время был назначен Временным Комитетом Гос. Думы комиссаром по железным дорогам и сыграл активную роль в дни революционной пертурбации, – ему компетентные люди в Стокгольме говорили, что последний министр внутренних дел царского режима Протопопов сговаривался немецким посланником в Швеции бар. Фон Люциусом об устройстве революции в России для заключения сепаратнаго мира с Германией ….

Историк пока не имеет в своем распоряжении почти никакого материала для того, чтобы конкретизировать даже те догадки, которые могут быть подчас признаками довольно обоснованными – напр., наличие какой-то тайной посторонней руки, направлявшей в определенное русло кронштадтские события первых дней революции и руководившей теми «подозрительными типами», о которых говорят многие очевидцы которые призывали к избиению офицеров, к погрому к захвату казенных денег («народного достояния»). Но что здесь от немцев и что от возможной полицейской провокации, видевшей в анархии разложение революционной стихии? Насколько осторожным приходится быть в этом отношении, показывает та ошибка, которая допущена, была в предфевральские дни лидером думской оппозиции Милюковым и которая не была исправлена им уже в качестве первого историка революции. Я имею в виду открытое письмо его, обращенное к петербургским рабочим и призывавшее воздержаться от участия в день возобновления сессии Государственной Думы 14-го февраля в демонстрации перед Таврическим Дворцом, провокационные призывы которые исходили из «самого темного источника». Недостаточно в то время осведомленный, как политический деятель, о характере рабочего движения, лидер думской оппозиции не разобрался в фактической стороне этого «самого темного момента в истории русской революции» – в действительности указанные призывы, хотя и анонимные, исходили от так называемой «Рабочей Группы», образовавшейся при Военно-Промышленных Комитетах, т. е. шли от соц. – демократических элементов, наиболее умеренных и «оборончески настроенных[38].

Расшифровывая уже позднейшие «догадки» историка, один из биографов Милюкова, вернее автор юбилейной статьи, пытавшийся изобразить только одну из «самых блистательных», но и «парадоксальных» страниц этой биографии (роль Милюкова при попытке сохранить монархию в дни февральского переворота) замечает: «Мысль его достаточно ясна: он подозревал, что таинственным источником, из которого шло руководство (курсив мой. С. М.) рабочим движением был германский генеральный штаб»[39]. Характерно, что записка Охранного Отделения от 1-го февраля приписывала инициативу демонстрации 14 февраля главарям прогрессивного блока.

Если «германская деньги» и «сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту», то искать эти деньги, конечно, надо в среде деятелей той группы руководителей рабочего движения, которая «вместо хождения к Таврическому Дворцу с резолюцией в Думу» пропагандировала уличное выступление «под красным знаменем революции», чтобы «одним ударом снести Государственную Думу и царское самодержавие» (Шляпников). Но большевистские круги в России в те дни были еще невелики и неавторитетны, – очевидно, в их распоряжении и не было тогда каких-либо значительных денежных средств. Только революция, когда «пудовик» свалился с сердца ген. Людендорфа, тайно мечтавшего о смуте в России, изменила всю конъюнктуру, и по праву новую главу нашего повествования можно назвать «пломбированным вагоном» – слишком велико было значение этого акта в последующих судьбах страны.

В мою задачу не входит подробное повествование о тех обстоятельствах, которые сопровождали воззвание Ленина в Россию после февральского переворота. По чьей инициативе возникла среди русских эмигрантов, находившихся в Швейцарии, мысль о проезде через Германию? Большевики любят подчеркивать, что инициатива была Мартова, предложившего добиваться обмена политических эмигрантов на интернированных в России немцев, так как интернационалисты, внесенные в международные контрольные списки, пропускались, при «попустительстве» Временного Правительства, Францией и Англией. I

Исполнительный Комитет Совета Р. Д. в Петербурге получил от имени образовавшегося в Берне Эмигрантского Комитета через Копенгаген телеграмму, в которой заключалась угроза, что если проект обмена на интернированных немцев не будет осуществлен, то «старые борцы» сочтут себя в праве «искать других путей для того, чтобы прибыть в Россию и бороться…. за дело международного социализма». Намек был ясен. Но все-таки это было будущее, которого выжидать ленинцы не намеревались, ибо полагали, что отсрочка «грозит причинить величайший вред русскому революционному движению». Когда прошло две недели и ответа из России, но было, «мы решились сами провести названный план» – так заявили в официальном коммюнике, напечатанном в «Известиях» («Как мы доехали»), представители прибывшей в Петербург 3 апреля первой группы эмигрантов из «запломбированного вагона» – их было 32 человека во главе с Лениным. «Другие эмигранты – замечало, коммюнике – решили, подождать, считая еще недоказанным, что Временное Правительство так и не примет мер для пропуска всех эмигрантов».

Итак «решили сами провести названный план» то есть проект соглашения двух правительств о взаимном обмене заменить односторонним согласием Германии пропустить через свою территорию интернационалистов – формальных граждан воюющей державы. Предварительные переговоры о возможности соглашения при посредстве отчасти министра швейцарского правительства Гофмана повел одни из руководителей Цимморвальда швейцарский с. – д. Гримм – тот самый, который позже появился в России, как посредник по сепаратному миру, и был выслан Временным Правительством[40]. Ленин сообщил посреднику, что его «партия решила безоговорочно принять предложение (с чьей стороны?!) о проезде русских эмигрантов и тотчас организовать эту поездку». Численность этой «партии» была не очень велика – на первых порах Ленин насчитал «10 путешественников» (напечатано во II т. «Лен. Сборн.»). Другие отказались следовать прямолинейной линии большевиков: «меньшевики требуют санкции Исполн. Ком. С. Д.» – телеграфировал Ленин Ганецкому. По-видимому, при таких условиях Гримм уклонился от ведения переговоров[41], и на сцене появился другой швейцарский интернационалист Фриц Платтен, в руки которого перешло все «дело». Платтен – продолжает цитированное коммюнике – «заключил точное письменное условие с германским послом в Швейцарии, главные пункты которого сводились к следующему: 1) „едут все эмигранты без различия взглядов на войну, 2) вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности… 3) едущие обязуются агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-германцев, интернированных в Россию“.