Леди и джентльмены - Джером Джером

Элспет соответствовала самым высоким устремлениям Сирила, и он поклонялся любимой с нескрываемым восторгом, нередко на грани манерной претенциозности, однако она принимала бурное выражение чувств с такой же очаровательной естественной грацией, с какой Артемида, должно быть, выслушивала признания Эндимиона.

Формальной помолвки между ними не было. Казалось, Сирила пугала перспектива материализовать любовь мыслью о браке. Элспет представляла для него скорее идеал женственности, чем конкретную особу из плоти и крови. Его любовь можно назвать религией, не запятнанной темной земной страстью.

Опыт и понимание человеческой сути помогли бы мне заранее предвидеть исход событий: в венах моего друга текла обычная алая кровь; к тому же — увы! — свои стихи мы всего лишь сочиняем, а не живем в них. Но в то время мне и в голову не приходило, что среди действующих лиц может появиться еще одна женщина. Ну а если бы кто-то сказал, что новой героиней окажется Джеральдин Фоули, то я воспринял бы известие как оскорбление здравого смысла. Эта сторона истории до сих пор остается для меня загадкой.

Непреодолимое влечение к Джеральдин, стремление постоянно быть рядом, смотреть, как ее лицо покрывается густым румянцем, зажигать в темных глазах огонь — вопрос совсем иной и вполне объяснимый. Жестокая покорительница сердец была невероятно хороша собой, обладала той дерзкой чувственной красотой, которая одновременно и манит, и пугает. Но если рассматривать неотразимую особу в иных аспектах, помимо животных, то придется назвать ее отталкивающей. В тех случаях, когда усилие казалось оправданным, она умела изобразить некое своенравное обаяние, однако игра неизменно оставалась грубой, нарочитой и могла обмануть лишь глупца.

Сирил, во всяком случае, иллюзий не питал. Однажды на вечеринке в цыганском духе, участие в которой грозило запятнать репутацию, он беседовал с мисс Фоули довольно продолжительное время. Я устал ждать и подошел, чтобы поговорить с приятелем. Джеральдин тут же удалилась, поскольку относилась ко мне с неприязнью ничуть не меньшей, чем я к ней, — факт, который можно считать благоприятным.

— Мисс Фоули предпочитает общаться с одним джентльменом, а не с двумя, — заметил я, глядя вслед.

— Боюсь, просто не находит в тебе необходимой доли привлекательности, — со смехом ответил Сирил.

— Она тебе нравится? — поинтересовался я несколько прямолинейно.

Он посмотрел в ту сторону, где Джеральдин стояла, разговаривая с невысоким чернобородым человеком, с которым только что познакомилась. Не прошло и нескольких мгновений, как она взяла собеседника под руку и покинула зал в его обществе. Сирил повернулся ко мне.

— Воспринимаю ее как воплощение темного, низменного женского начала, — ответил он тихо, как того и требовали обстоятельства. — В далекие времена она была бы Клеопатрой, Федрой, Далилой. Ну а в наши дни, за неимением лучшего, остается всего лишь «хваткой дамочкой», стремящейся прорваться в высшее общество. Ну и, разумеется, дочкой старика Фоули. Пойдем домой, я устал.

Упоминание об отце не было случайным. Мало кому приходило в голову связать умную красавицу Джеральдин с «мошенником Фоули» — предавшим иудейскую веру и даже отсидевшим срок в тюрьме мелким торговцем. К чести отца, необходимо заметить, что он старался не компрометировать дочь, а потому никогда не появлялся рядом с ней. Но каждый, кому довелось хотя бы раз встретиться с мистером Фоули, безошибочно определил бы родственную связь: в чертах дочери явственно проступало испещренное морщинами хитрое, жадное, жестокое лицо. Казалось, по необъяснимой художественной прихоти природа решила создать из одного материала и уродство, и красоту. Где проходила грань, отделяющая ухмылку старика от улыбки девушки? Даже глубокий знаток анатомии не смог бы дать точный ответ. Тем не менее первая вызывала отвращение, в то время как за вторую мужчины были готовы на все.

В ту минуту ответ Сирила вполне меня удовлетворил. Он часто встречался с Джеральдин, что казалось вполне естественным. Пикантная особа слыла признанной певицей, а наш круг общения относился к разряду «литературно-артистических». Стоит, однако, честно признать, что она никогда не пыталась пленить романтически настроенного молодого человека и даже не старалась выглядеть особенно любезной. Скорее, упорно демонстрировала свою естественную природу — иными словами, выставляла напоказ самые сомнительные качества.

Однажды, выходя из зрительного зала после какой-то премьеры, мы встретили мисс Фоули в фойе. Я шел на некотором расстоянии от Сирила, однако, как только он остановился, чтобы поговорить, толпа подтолкнула меня ближе и поместила непосредственно за спинами собеседников.

— Придете завтра к Лейтонам? — тихо поинтересовался мистер Харджон.

— Да, — ответила Джеральдин. — Желательно, чтобы вас там не было.

— Почему же?

— Потому что вы дурак и давно мне надоели.

В обычных обстоятельствах я принял бы реплику за безобидное подшучивание — дамы нередко прибегают к остроумию подобного сомнительного свойства. Однако лицо Сирила вспыхнуло гневом и обидой. Я не сказал приятелю ни слова, потому что не хотел признаваться, что подслушивал. Постарался доказать себе, что парень попросту развлекался, однако объяснение не убеждало.

Следующим вечером я и сам пришел к Лейтонам. Семейство Грантов оставалось в городе, и Сирил обедал у них. Случилось так, что знакомых оказалось немного, да и те не вызывали острого интереса. Я уже собрался незаметно исчезнуть, как дворецкий объявил о появлении мисс Фоули. Поскольку я стоял возле двери, ей пришлось задержаться и вступить в разговор. Мы обменялись обычными в таких случаях банальностями. Джеральдин редко разнообразила тактику: или отправлялась с мужчиной в спальню, или вела себя попросту грубо. Со мной она, как правило, разговаривала, не глядя в лицо, а кивая и улыбаясь окружающим. Должен признаться, что в жизни не раз доводилось встречать женщин столь же дурно воспитанных, однако далеко не таких красивых. Мисс Фоули удостоила меня лишь мгновенного взгляда.

— А где же ваш друг, мистер Харджон? — осведомилась она. — Мне казалось, вы неразлучны.

Я не смог скрыть изумления.

— Он приглашен на обед и вряд ли появится.

Она рассмеялась. Смех, несомненно, составлял ее главный недостаток: слишком уж откровенная жестокость сквозила в низком, хриплом рычании.

— А по-моему, появится.

Утверждение возмутило. Самоуверенная хищница собралась пройти дальше, но я решительно преградил путь.

— Что заставляет вас так думать? — спросил взволнованно и даже испуганно.

Джеральдин посмотрела мне прямо в глаза. Да, ей была присуща единственная добродетель, свойственная животным, но не людям, — правдивость. Мисс Фоули прекрасно знала о моем негативном отношении — вернее было бы сказать, ненависти, вот только это слово сейчас не в моде — и не пыталась сделать вид, что отвечает любезностью на любезность.

— Потому что здесь я, — ответила она. — Почему вы не спасете друга? Неужели не в состоянии повлиять? Обратитесь за помощью к какому-нибудь святому. Этот джентльмен мне совсем не нужен. Вы же слышали вчера, что я сказала. Если и выйду за него замуж, то исключительно ради положения и денег, которые он заработает своей медициной, если не будет валять дурака. Передайте мои слова, отрицать ничего не стану.

Она отправилась приветствовать ветхого лорда с томной улыбкой, а я остался на месте, глядя вслед растерянно и, боюсь, глупо — до тех пор, пока какой-то бодрый молодой остряк не подошел и не поинтересовался с улыбкой, что со мной приключилось: уж не увидел ли я, часом, привидение?

Ждать было нечего; любопытства я не испытывал. Чтото подсказывало, что мисс Фоули говорила чистую правду. И все же я не ушел и своими глазами увидел, как Сирил явился и принялся, как пес, увиваться вокруг Джеральдин в ожидании ласкового слова или хотя бы взгляда. Она, конечно, помнила о моем присутствии, и наличие заинтересованного свидетеля, несомненно, придавало сцене особую пикантность. Поговорить с приятелем я смог лишь значительно позже, на улице — догнал и тронул за рукав. Он вздрогнул. Ни один из нас не отличался актерским мастерством. Он, должно быть, многое прочитал на моем лице, а я, в свою очередь, понял, что отношение к событиям от него не укрылось. Мы молча пошли рядом: я раздумывал, что сказать и что принесут мои слова — пользу или вред? А еще мечтал оказаться где угодно, только не на этих молчаливых, но полных невидимой жизни улицах. Заговорили мы лишь неподалеку от Альберт-холла, причем Сирил не выдержал первым.

— Думаешь, я сам себя не убеждал? — начал он. — Думаешь, не знаю, что я полный идиот, негодяй и лжец? Так зачем же, черт возьми, обо всем этом говорить?