Масоны - Алексей Писемский

Фразы этой, впрочем, не договорил Егор Егорыч, да и сенатор, кажется, не желал слышать ее окончания, потому что, понюхав в это время табаку из своей золотой, осыпанной брильянтами, табакерки, поспешил очень ловко преподнести ее Егору Егорычу, проговорив:

- Не угодно ли?

- Не нюхаю! - отвечал тот отрывисто, но на табакерку взглянул и, смекнув, что она была подарок из дворцового кабинета, заподозрил, что сенатор сделал это с умыслом, для внушения вящего уважения к себе: "Вот кто я, смотри!" - и Марфин, как водится, рассердился при этой мысли своей.

- Я-с человек частный... ничтожество!.. - заговорил он прерывчатым голосом. - Не мое, может быть, дело судить действия правительственных лиц; но я раз стал обвинителем и докончу это... Если справедливы неприятные слухи, которые дошли до меня при приезде моем сюда, я опять поеду в Петербург и опять буду кричать.

Сенатор величаво улыбнулся.

- Крикун же вы! - заметил он. - И чего же вы будете еще требовать от Петербурга, - я не понимаю!.. Из Петербурга меня прислали ревизовать вашу губернию и будут, конечно, ожидать результатов моей ревизии, которых пока никто и не знает, ни даже я сам.

У Марфина вертелось на языке сказать: "Не хитрите, граф, вы знаете хорошо, каковы бы должны быть результаты вашей ревизии; но вы опутаны грехом; вы, к стыду вашему, сблизились с племянницей губернатора, и вам уже нельзя быть между им и губернией судьей беспристрастным и справедливым!.." Однако привычка сдерживать и умерять в себе гневливость, присутствия которой в душе Егор Егорыч не любил и боялся больше всего, хотя и подпадал ей беспрестанно, восторжествовала на этот раз, и он ограничился тем, что, не надеясь долго совладеть с собою, счел за лучшее прекратить свой визит и начал сухо раскланиваться.

Сенатор, по своей придворной тактике, распростился с ним в высшей степени любезно, и только, когда Егор Егорыч совсем уже уехал, он немедля же позвал к себе правителя дел и стал ему пересказывать с видимым чувством досады:

- Вообразите, этот пимперле* приезжал пугать меня!

______________

* Очень маленькая и самая резвая куколка в немецком кукольном театре, объезжавшем тогда всю Россию. (Прим. автора.).

Правитель дел, считавший своего начальника, равно как и самого себя, превыше всяких губернских авторитетов, взглянул с некоторым удивлением на графа.

- Чем же он вас пугал? - спросил он.

- Да определительно и сказать нельзя - чем, но пугал, что вот он получил здесь какие-то слухи неприятные и что поедет кричать об этом в Петербурге.

Сенатор, в сущности, очень хорошо понял, о каких слухах намекал ему Марфин.

- О ком и о чем слухи? - поинтересовался правитель дел, вероятно, несколько опасавшийся, что нет ли и об его личных действиях каких-нибудь толков.

- Не сказал!.. Все это, конечно, вздор, и тут одно важно, что хотя Марфина в Петербурге и разумеют все почти за сумасшедшего, но у него есть связи при дворе... Ему племянницей, кажется, приходится одна фрейлина там... поет очень хорошо русские песни... Я слыхал и видал ее - недурна! - объяснил сенатор а затем пустился посвящать своего наперсника в разные тонкие комбинации о том, что такая-то часто бывает у таких-то, а эти, такие, у такого-то, который имеет влияние на такого-то.

Тема на этот разговор была у графа неистощимая и весьма любимая им. Что касается до правителя дел, то хотя он и был по своему происхождению и положению очень далек от придворного круга, но тем не менее понимал хорошо, что все это имеет большое значение, и вследствие этого призадумался несколько. Его главным образом беспокоило то, что Марфин даже не взглянул на него, войдя к сенатору, как будто бы презирал, что ли, его или был за что-то недоволен им.

- Могу я докладывать? - спросил он, видя, что сенатор больше уже не желает говорить.

- О, пожалуйста! - ответил тот и для освежения мозга понюхал табаку из своей золотой табакерки.

Правитель дел начал доклад, по обыкновению, стоя.

- Дело по жалобе на устройство городничим Надеждиным рыбных садков в свою пользу! - заговорил он ровным и бесстрастным голосом.

- Проделки этого господина вопиющие! - перебил его сенатор. - Мне говорили об них еще в Петербурге!.. Заставлять обывателей устраивать ему садки, - это уж и не взятка, а какая-то натуральная повинность!

- В Петербурге, мне кажется, ваше сиятельство, ошибочно взглянули на это дело! - возразил с некоторым одушевлением правитель дел. - Городничий вызван нами.

- Знаю я! - подхватил сенатор, очень довольный тем, что знал это.

- Он был у меня!.. - доложил правитель дел, хотя собственно он должен был бы сказать, что городничий представлялся к нему, как стали это делать, чрез две же недели после начала ревизии, почти все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю дел даже ранее, чем к сенатору, причем, как говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни в руки Звездкина.

- Городничий мне доставил, - продолжал он, - собранные им удостоверения от местных обывателей, - вот они!

И правитель дел показал целую кипу бумаг, при одном виде которых сенатор обмер.

- Но что такое в них говорится? - поспешил он спросить.

- Говорится во всех одно и то же! - отвечал правитель дел и, взяв будто бы на выдержку одну из бумаг, начал ее читать буквально:

- "Я, нижеподписавшийся, второй гильдии купец и рыбопромышленник, сим удостоверяю, что по здешним ценам устройство рыбного садка, с посадкою в оный рыбы, стоит пять рублей на ассигнации".

- Как пять рублей?! - воскликнул сенатор. - А в Петербурге что он стоит?

- В Петербурге дороже, да там и велики они очень, а садок городничего всего сажень в длину и в ширину.

- Фу ты, боже мой! - произнес сенатор, пожимая плечами. - Вот и суди тут!.. Как же все это не противно и не скучно?..

Правитель дел молчал, вовсе не находя с своей стороны в службе ничего ни противного, ни скучного.

- Бросить это дело; оно выеденного яйца не стоит!.. - приказал сенатор.

Правитель дел поспешно написал на первоначальной бумаге резолюцию: оставить без последствий, и предложил ее к подписи сенатору, который, не взглянув даже на написанное, подмахнул: "Ревизующий сенатор граф Эдлерс".

- Далее какие дела?.. - сказал он.

- Далее дело об кадке капусты и об заседателе земского суда Дрыгине.

При этом ответе правитель дел не удержался и усмехнулся.

- Как об капусте и об Дрыгине?.. Что такое это? - проговорил сенатор с недоумением: он этого дела уже не помнил.

- Господин Дрыгин сам здесь!.. Угодно вам его видеть? - доложил правитель дел.

- Но, может быть, он какой-нибудь грубый, пьяный? - заметил с брезгливостью сенатор.

- Напротив, он из отставных военных! - сказал правитель дел.

Сенатор поуспокоился.

- А в чем Дрыгин обвиняется? - нашел он нужным узнать.

- В том, что при проезде через деревню Ветриху он съел там целый ушат кислой капусты.

Сенатор окончательно был озадачен.

- Mon Dieu, mon Dieu!* - произнес он, вскидывай глаза к небу.

______________

* Боже, боже! (франц.).

Правитель дел поспешил позвать заседателя из залы, и когда тот вошел, то оказался тем отчисленным от службы заседателем, которого мы видели на балу у предводителя и который был по-прежнему в ополченском мундире. Наружный вид заседателя произвел довольно приятное впечатление на графа.

- Вы обвиняетесь в том, что при проезде через деревню Ветриху съели целый ушат капусты, - следовало бы договорить сенатору, но он не в состоянии был того сделать и выразился так: - Издержали ушат капусты.

- Ваше высокопревосходительство! - начал Дрыгин тоном благородного негодования. - Если бы я был не человек, а свинья, и уничтожил бы в продолжение нескольких часов целый ушат капусты, то умер бы, а я еще жив!

Сенатор покраснел.

- Почему же на вас такой извет? - сказал он, стараясь не утратить некоторой строгости.

- Деревня Ветриха, как, может быть, небезызвестно вашему высокопревосходительству, принадлежит губернскому предводителю, который давно мой гонитель...

Проговорив это, Дрыгин почтительно склонил перед сенатором голову.

Здесь я, впрочем, по беспристрастию историка, должен объяснить, что, конечно, заседатель не съел в один обед целого ушата капусты, но, попробовав ее и найдя очень вкусною, велел поставить себе в сани весь ушат и свез его своей жене - большой хозяйке.

- А между тем, ваше высокопревосходительство, - продолжал Дрыгин с тем же оттенком благородного негодования, - за эту клевету на меня я отозван от службы и, будучи отцом семейства, оставлен без куска хлеба.

Сенатор взглянул на своего правителя.

- Отозван-с! - подтвердил тот, угадав взгляд начальника.

- Вы можете отправляться к вашей должности! - отнесся сенатор к Дрыгину, который вспыхнул даже от радости.

- Ваше высокопревосходительство! - начал он, прижимая руку к сердцу, но более того ничего не мог высказать, а только, сморгнув навернувшиеся на глазах его слезы, поклонился и вышел.