Брачный сезон. Не позвать ли нам Дживса? (сборник) - Пелам Вудхаус

– Старался возбудить в ней ревность?

– Вот именно. По-моему, неглупая мысль.

– Очень даже неглупая.

– И я подумал: если я начну увиваться за Гертрудой, возможно, Коротышка еще передумает. И стал увиваться.

– Понимаю. Рискованное, однако, дело, а?

– Рискованное?

– Что, если ты перестараешься и окажешься чересчур обаятельным? Ведь ты разобьешь ей сердце.

– Кому? Коротышке?

– Да нет, своей кузине Гертруде.

– О, с ней все в порядке, она влюблена в Коротышкиного брата. Сердцу Гертруды опасность не угрожает. Может, выпьем за успех моего предприятия, как ты считаешь, Гасси?

– Блестящая мысль, Эсмонд.

Я был, как вы легко поймете, страшно доволен. Грозная тень Эсмонда Хаддока больше не висела над жизнью Китекэта. Китекэту незачем беспокоиться из-за прогулок среди роз. Можно безо всяких опасений хоть на целый день выпустить Эсмонда Хаддока в розарий, где пребывает Гертруда Винкворт, и не опасаться никаких последствий. Я поднял стакан и осушил его за счастье Китекэта. Не берусь утверждать, что на глаза мои навернулись слезы умиления, но вполне возможно, что и навернулись.

Жалко было, конечно, что, не знакомый по условиям игры с Коротышкой, я не мог тут же на месте осчастливить Эсмонда Хаддока и вернуть в его жизнь померкший солнечный свет. Для этого мне достаточно было бы пересказать ему то, что я слышал от самой Коры Коротышки, а именно: что она его по-прежнему любит. Но пришлось ограничиться советом, чтобы он не терял надежды, а он сказал, что вовсе и не теряет, ни за какие графины.

– И я скажу тебе, Гасси, почему я не теряю надежду. Пару дней назад случилось одно многозначительное событие. Она обратилась ко мне с просьбой спеть песню на этом ее дурацком концерте, который она устраивает в деревне. Вообще-то, понятно, я такими делами не занимаюсь, но тут особые обстоятельства. Я ни разу в жизни не пел на деревенских концертах. А ты?

– Я – да. Много раз.

– Кошмарное, должно быть, испытание?

– Да нет, мне понравилось. Публике, может, и не очень сладко приходилось, но я получал удовольствие. Значит, ты волнуешься перед выступлением, Эсмонд?

– Честно сказать, Гасси, бывают минуты, когда от одной мысли об этом меня прошибает холодный пот. Но я напоминаю себе, что я – здешний молодой сквайр и пользуюсь любовью местных жителей, и поэтому все должно сойти благополучно.

– Правильный подход.

– Но тебе, наверно, интересно, почему ее просьбу, чтобы я выступил на этом ее концерте, будь он неладен, я назвал многозначительным событием? Сейчас объясню. Я вижу здесь недвусмысленное свидетельство того, что старая любовь не умерла. Нет, ведь правда, иначе с чего бы Коротышка стала просить меня выступить? Я, Гасси, возлагаю большие надежды на эту песню. Коротышка – эмоциональное, отзывчивое существо, и когда она услышит, как оглушительно меня приветствует восхищенная публика, на нее это подействует. Она смягчится. Растает. Я даже не удивлюсь, если она прямо так и скажет: «О, Эсмонд!» – и бросится мне на шею. Конечно, при условии, что меня не освищут.

– Тебя не освищут.

– Ты так думаешь?

– Никогда в жизни. Пройдешь на ура.

– Как ты меня утешил, Гасси!

– Стараюсь, Эсмонд. А что ты будешь петь? «Свадебную песнь пахаря»?

– Нет. Мне специально сочинили песню, слова тети Шарлотты, музыка тети Мертл.

Я поморщился. Не понравилось мне это. За время нашего с тетей Шарлоттой знакомства я что-то не заметил в ней признаков божественного огня. Конечно, не хотелось выносить приговор, не послушав, но я готов был на любое пари, что произведение, вышедшее из-под ее пера, будет, безусловно, не ахти.

– Слушай, – вдруг говорит Эсмонд Хаддок, – давай сейчас пройдемся вместе по моей песне, а?

– С большим удовольствием.

– Только сначала еще по глотку?

– Да, сначала еще по глотку. Благодарю.

Эсмонд Хаддок осушил стакан.

– Запев не будем трогать, там всякая чепуховина, «солнышко искрится, и щебечут птицы», все в таком духе.

– Согласен.

– Главное в этой песне – припев. Поется так. – Он набычился, как чучело лягушки, и заголосил: – Алло, алло, алло!

Я поднял руку:

– Минуточку. Что это должно означать? Телефонный разговор?

– Да нет же. Это охотничья песня.

– Ах, охотничья? Тогда понятно. А то я подумал, может, что-то наподобие шансонетки «Позвоню я моей милашке». Все ясно.

Он начал сначала:

Алло, алло, алло!В лесу уже светло.Поскачем на охоту мы, пам-пам,Время подошло, Гасси.

Я опять поднял руку:

– Это мне не нравится.

– Что именно?

– Да вот «пам-пам» это.

– Просто такой аккомпанемент.

– И еще мне не нравится «Гасси». Получается ритмический перекос.

– А я разве спел: «Гасси»?

– Да. Ты спел: «Поскачем на охоту мы, пам-пам, время подошло, Гасси».

– Оговорился.

– В тексте этого нет?

– В тексте, конечно, нет.

– Я бы посоветовал на концерте этого не вставлять.

– Не буду. Поем дальше?

– Давай.

– На чем я остановился?

– Лучше начни сначала.

– Правильно. Еще глоток портвейна?

– Разве только самую малость.

– Так. Начинаем опять с самого начала, опускаем запев про солнышко и птичек и так далее, и вот: «Алло, алло, алло! В лесу уже светло. Поскачем на охоту мы, пам-пам, время подошло. Настал наш день, солнце и тень, алло, алло, алло!»

Кажется, мои дурные предчувствия насчет Шарлотты оправдывались. Это никуда не годилось. Будь ты хоть тысячу раз молодой сквайр, но кто вздумает выступить на деревенском концерте с такой ахинеей, тот неизбежно будет освистан.

– Все не так, – сказал я.

– Все не так?

– Ну подумай сам. Ты поешь: «Поскачем на охоту мы», – публика воодушевляется и готова слушать, что дальше, а ты опять за свое «алло, алло, алло». Возникает чувство разочарования.

– Ты так считаешь, Гасси?

– Я в этом убежден, Эсмонд.

– Тогда что же ты посоветуешь?

Я немного поразмыслил.

– Попробуй, например, так: «Алло, алло, алло! Уже совсем светло. Настигнем лису в полях и в лесу. Подтягивай крепче седло. Изведем всю породу звериному роду назло, назло, назло!»

– Вот это здорово!

– Сильнее впечатляет, а?

– Гораздо сильнее.

– А как у тебя там дальше?

Он опять набычился, как надутая лягушка.

Охотники трубят в рога,Через канавы и стога —По лисьему следу! Трубите победу!Алло, алло, алло!

Я прикинул на глазок.

– Первые две строки приемлемы. «Стога – рога». Вполне сносно. Молодчина Шарлотта! Не подкачала. Но дальше не годится.

– Тебе не понравилось?

– Слабовато. Совсем никуда. Не знаю, кто у вас в Кингс-Девериле толпится на стоячих местах позади скамеек, но если такие же небритые бандиты, как те, каких приходилось наблюдать в зрительных залах мне, то ты просто спровоцируешь их на грубые выкрики и лошадиное фырканье. Нет, надо придумать что-нибудь получше. Постой-ка. Пора – ура – дыра… – Я снова потянулся за графином. – Придумал!

Пора, пора, пора,Выезжаем с утра.Пускай порвем мы брюки —Дрожите вы, зверюки!Ура, ура, ура!

Я более или менее рассчитывал сразить его наповал, и как рассчитывал, так оно и вышло. На миг он от восторга лишился дара речи, а потом сказал, что это сразу подымает всю вещь на недосягаемую высоту и он просто не знает, как меня благодарить.

– Потрясающе!

– Я надеялся, что тебе понравится.

– Как это тебе удается сочинять такое?

– Да так как-то, знаешь ли, само в голову приходит.

– Может быть, теперь пройдемся по всей авторизованной версии, а, старина?

– Да, никогда не откладывай на завтра, дружище.

Интересно, что, оглядываясь назад, всегда можешь точно указать момент, когда, в попойке ли или в каком-нибудь другом начинании, перешел некую грань. Взять, например, этот наш вечер совместного пения. Чтобы придать исполнению живинку, я взгромоздился на стул и стал размахивать графином на манер дирижерской палочки. И это, как я теперь вижу, было ошибкой. Дело действительно сразу пошло на лад, это факт, но у наблюдателя могло создаться ложное впечатление, будто перед ним картина пьяного дебоша.

А если вы вздумаете возразить мне, что в данном случае никакого наблюдателя не было, я спокойно отвечу, что вы не правы. Мы уже прошли «пускай порвем мы брюки» и приближались к вдохновенному финалу, когда за спиной у нас раздался голос.

Он произнес:

– Ну, знаете ли!

Это можно, конечно, сказать по-разному. Но в данном случае оратор, вернее, ораторша – а это была леди Дафна Винкворт – произнесла вышеприведенную фразу в стиле брезгливой вавилонской царицы, которая забрела к мужу в пиршественную залу, как раз когда вавилонская оргия начала набирать обороты.

– Ну, знаете ли! – промолвила почтенная дама.

Мне бы после Коротышкиных рассказов о теткопочитании Эсмонда Хаддока следовало быть готовым ко всему, но надо признаться, его обращение с вошедшей меня покоробило. Он повел себя как низкий раб и трусливый червь. Вероятно, взяв пример с меня, он тоже успел залезть на возвышение, правда, не на стул, а на стол, и размахивал бананом, который сейчас заменял ему плетку, но, заметив леди Дафну, скатился на пол, как мешок с углем, и вид у него стал такой виноватый, заискивающий, что противно было смотреть.