Йота - Валерий Митрохин

- Что-то я не дотумкаю, - продолжал свое Морфий.

- Всё, как условились. Я... Мне удалось его уколоть...

- Он тебя тоже... И, как я понимаю, основательно уколол. Ловкий пацанчик. Моя порода! Приучу гаденыша. Послужите дяде родному. А то, ишь ты, террор объявил. Ты, старик, молоток. Жаль, конечно, тебя. Но ничего не поделаешь. Я хотел помочь. - Морфий полез в карман. - Это твой паспорт. Вот твоя фотка - наклеена, придавлена печатью. И написано: международный. Осталось только заполнить его твоими данными. Но ты сам подкачал, в таком виде тебя никакая заграница не примет. - Морфий бросил на Арусса взгляд, в котором было неподдельное сожаление, и хотел отойти, но неожиданно упал навзничь, так и не сообразив, что произошло. Выстрела он не услышал и никак не ожидал ничего подобного от умирающего лысого бродяжки, мечтавшего выбраться куда-нибудь подальше за границу...

Опять весна, и опять цветут яблони. Вдали - храм, а окрест- домики, домики под красной, оранжевой, розовой, черепицей.

- Где это мы?

Глаза ее светились каким-то таинственным злато-зеленым светом.

- Спасибо тебе, - сказал Арусс.

- И тебе спасибо, - ответила Йота. - Сейчас я уйду. А ты чего хочешь?

- Увидеть землю...

- Зачем? - Йота изумленно посмотрела на Арусса и рассмеялась. - Ты удивительный, однако, тип. Смотри!

И Арусс увидел зависший над оврагом вертолет, бегущих по лесу, отстреливающихся людей, светловолосого парня, сидящего около распростертого тела...

- Сынок! - прошептал он.

Парень поднял голову, и Арусс увидел его сухие, вопросительные глаза.

- Прости меня.

Глаза оставались непонимающими.

Арусс заплакал и прошептал:

- Сильно угнетен я, Господи, оживи меня по слову твоему.

- 3АЧЕМ? - закричала Йота.

Арусс оглянулся. И не увидел ее. Только злато-зеленый свет брызнул в лицо. И пахнуло морским ветерком.

Ведь, понимаешь, что снится тебе это стремительное падение с огромной высоты, а все равно жутко. Постепенно оно замедляется и превращается в полет. И тут же начинает звучать пение. Я давно знаю эту музыку: песня рабов из "Набуко" Верди. Какой совершенный хор! Не земной. Я слышал его Там... Какой хор! Если бы не сигнал, диссонирующий с гениальной мелодией... Звонок! Он все портит. Убивает.

Болит голова. Ноют суставы плеч. Подкашиваются ноги.

А тут еще эти звонки!

"Проснись! Ну проснись же! Па-а-а-па! К телефону тебя".

Какой капризный голос! Или испуганный? Дочка! Слышишь голос, а глаза не открываются. Какое-то вязкое бессилие.

Наконец возвращается способность говорить:

- Ну что там? В такую рань!

- К телефону иди! - Дочка, розовая, дылдастая, вздыбленная какая-то.

- Слушаю... Кто? Понял. Коляню не видел. Давно не видал. В мастерской? Не был. А что? Дома не ночевал? Значит, в мастерской. Нет в мастерской? Странно!

Пошли гудки отбоя.

- Что там стряслось? - Жена, тоже вздыбленная, усталая, словно всю ночь не спала.

- Коляня дома не ночевал.

- Коляня! Никогда бы не подумала. Божий одуванчик! Значит, и он туда же... Твоя школа!

- При чем тут это! Что ты сразу... с утра пораньше начинаешь!

- Да пошел ты! - Жена начинает метаться. - Это тебе звонят ни свет ни заря!

"Господи! Какая же она стала невыносимая! И куда все подевалось? Ведь было же, было, и совсем недавно: и свет, и нежность, и что-то похожее на счастье".

- Мне скоро сорок! Теперь бы только жить да радоваться. А я уже старуха.

Снова звонит телефон.

- Слушаю.

- Привет, Ваня! Что молчишь? Не узнал?

- Узнал! Чего уж...

- Поздравляю тебя!

- С чем это?

- Ни с чем, а с кем.

- Что-о-о?

- А то! Сын у тебя народился.

- Давно?

- Скоро месяц...

- Ты где, где ты?

- Все там же.

- Жди. Я сейчас.

Разлетаются двери спальни.

- Куда это ты так рано? Может, позавтракаешь?

- Да нет! Коляня пропал. Надо... бежать.

- Да не ври ты! Куда денется твой Коляня! Ладно. Беги, беги! И когда уже совсем уберешься отсюда? Надоело!

Никудышная весна. Тоже мне, субтропики. На Набережной пусто. Ветрено. Море бьется о бетон. Пыль соленую несет с мола. Вот и счастливая мамочка.

- Заждался? Извини, что без него. Не хотела будить. Ночь выдалась сумасшедшая.

- Здравствуй, Шура.

- Здравствуй, Ваня. - По лицу жуткие пятна беременности, отвисший живот. Голова недочесанная.

- Что же ты, Шура?

- А что я?

- Ну так вот. Перед фактом ставишь. Нате вам, подарочек! Можно было посоветоваться, решить вместе.

- "Вот я в беззаконии зачат, и в грехе родила меня мать моя". Так, что ли? От этой печки плясать будем? - Шура сдернула с горла косынку. Расстегнула малиновый плащ. Оказывается, он малиновый, а когда подходила, казался серым.

- Ну и весна нынче! - попытался перевести разговор на другое. - Апрель называется.

- Это мое дело: быть или не быть ребеночку. Ты, конечно, извини, что я решилась, тебя не спросясь...

- Я мечтал. Я даже просил Бога, - ответил он.

Ее трясло. Она не могла и слова выговорить, только мычала. Он гладил ее по спине, плечам, голове, целовал мокрые руки. А когда она смогла идти, повел ее на пирс и умыл морской водой.

- Пошли к нам, - горячо прошептала она. - Увидишь маленького, бабку, деда... Увидишь, какое гнездышко у твоего птенчика. Золотое место - Кизиловая горка. Прямо над морем. Пошли же...

- Меня сегодня ни свет ни заря взбалмошили. Жена приятеля позвонила. Да ты его знаешь: Коляня. Дома не ночевал. Я знаю, где он - в галерее. Выставка там сегодня открывается, вот он и пашет всю ночь. Там и его картинки будут. Слышь, Шурик, пойдем, а потом - будь по-твоему - к тебе, к вам. Надо Коляню предупредить, что он в розыске. Жена у него несусветная. Скандал может учинить. К тому же увидишь одну вещицу. Коляня нас с тобой изобразил.

- Когда это было, что-то не помню.

- Однажды застал нас в мастерской, когда мы уснули, и набросал, а потом доделал по памяти.

- Голыми?

- Да не волнуйся ты. Мы там неузнаваемы. Знаешь почему? Он написал нас не в том возрасте. Мы на картине старше, чем есть. Так что никто и не узнает.

- А я вспомнила. Ты мне тогда еще это колечко подарил...

- Колечко? Не помню... Покажи-ка.

- Ну как же, из моржового клыка. С глазком. Ты тогда еще присказку говорил: "Смотри в оба, зри в три!"

- Моя работа! Но, убей, не помню, когда делал, когда дарил...

- Правда? Ну, ты даешь...

- Я давно замечаю в себе какие-то чудеса с памятью. Помню, чего не было, и не помню, что было.

Они шли по Набережной. Ее черно-блескучие волосы играли. Глаза светились синим огоньком. Пигментные кляксы исчезли.

- Жуткая, Ваня, новость. Слышала, когда ехала сюда в троллейбусе: якобы из больницы мертвяк сбежал.

- Чушь какая-то. Вечно люди выдумывают...

- Я тож так думаю, Ванечка.

Внезапно он остановился. И, встревоженно глянув на Шуру, сказал:

- Шурик, подожди меня тут минуту. Я загляну в мастерскую. Может, Коляня там?

- Ты ж говорил, предполагал...

- Все-таки я сбегаю, тут рядом. Подожди.

- Тогда и я с тобой.

- Не стоит. Я мигом. А потом - в галерею.

- Нет уж. Я с тобой.

- Ладно. Пошли.

Достав из тайничка свой ключ, Иван открыл мастерскую. Шура вошла первая.

- Тут человеческим духом пахнет, - сказала она. И направилась на кухню.

Иван же прямым сообщением бросился на половину Коляни, открыл шкаф. Там висел серый окровавленный импортный плащ.

- Арусс, Ваня! - кричала с кухни Шура. - Чайник совсем еще горячий.

- Значит, все в порядке, ничего с Коляней не случилось плохого, - ответил Иван, оглядываясь и запихивая злосчастный плащ в один из старых вместительных этюдников Коляни.

Тут и раздался звонок. Иван не успел дух перевести, как Шура уже впускала в мастерскую незнакомого парня. Он бесцеремонно обежал все комнаты мастерской, ринулся к шкафу, заглянул в него, потом представился:

- Следователь Синаний Валентин Антонович, лейтенант милиции. А вы, как я понимаю, Арусс Иван Митрофанович?

- Вот именно.

- Мне поручен розыск без вести пропавшего художника Коляни Степана Степановича...

- Чем могу - помогу. - Арусс оглядывал молодого сыщика. И он ему не понравился. То ли из-за отсутствия военной выправки - был этот Синаний низкорослый и щуплый, - то ли потому, что начал с обыска, не представив никакой на то санкции.

- Когда вы последний раз видели своего товарища?

- В последний раз? Затрудняюсь сказать.

- Да жив Коляня, - вмешалась Сандра. - Только что здесь был. Чайник на плите горячий. Чашка, из которой он пил кофе, немытая.

- Чашка? Это интересно. - Синаний бросился на кухню. Где же она? Чашка немытая?

- В буфете, - ответила Сандра. - Я ее помыла и спрятала. Не разводить же мух.

- Жаль! - вышел из кухни Синаний. - Можно было бы дактилоскопировать чашечку.

- Да не волнуйтесь вы, - продолжала Сандра. - Сейчас мы его вам покажем. Мы знаем, где он. Пойдемте с нами. Правда, Ваня?

- Конечно. Отчего же не пойти? Выставка ожидается что надо, - пробормотал Арусс и бросил взгляд на старинный этюдник Коляни.