После бури. Книга вторая - Сегей Павлович Залыгин

Омск для переговоров прибыли четыре члена томской Сибирской областной думы, он всех четырех и арестовал!

Председателя думы Якушева он, правда, вскоре из под ареста выпустил без последствий, министров Крутовского и Шатилова выпустил тоже, но взял с них подписку, что они слагают с себя министерские полномочия и впредь политикой заниматься не будут, четвертого же, министра внутренних дел, известного в Сибири географа, этнографа и поэта Новоселова Волков расстрелял.

А теперь на омской площади вот как было: Якушев стоял в правительственной группе рядом с Ванькой-Каином, а Волков командовал парадом и вальяжно этак проезжался перед ними на сером, с едва приметными яблоками коне.

В толпе около театра от одного к другому переходил рассказ: нынче утром, когда поезд Уфимской директории прибыл на омский вокзал и воинские почести были оказаны Бондарину всего-навсего двумя взводами чехов, Волков, небрежно козырнув уфимцам, будто бы довольно громко сказал: «Вот оно, воробьиное правительство: дунуть – и улетит!»

Между тем наступал высший момент торжества: главнокомандующему российскими военными силами подали коня, он легко вскочил в седло и под громкое «ура» тронул вдоль фронта.

Он держался в седле безупречно, держал узду одной рукой, но так, что конь шел, закинув голову назад и пританцовывая, лицо у главковерха было вполоборота к фронту, другая рука у козырька.

— Бондарин... Бондарин... Бондарин! – восклицали кругом, и супруги, новые знакомые Корнилова, встали на сиденье своей пролетки и поочередно смотрели в бинокль; и кучер их в кожаном картузе, стараясь не заслонить вид хозяевам, привстал тоже, и Корнилов, опираясь ногой на приступку, хотя это и было очень неловко, потянулся вверх.

Да, это был Бондарин, военный министр директории, с нынешнего дня главковерх.

— Скажите, капитан, это правда, что генерал Бондарин принимал отречение от престола у императора Николая? – с любопытством спросила Корнилова милая и нечаянная его знакомая.

Конечно, она знала, что это правда, но что-нибудь о Николае, а может быть, и о Бондарине ей хотелось же у капитана узнать.

Корнилов ответил:

— Сущая правда! Это было второго марта прошлого года, а потом акт отречения еще три дня хранился у Бондарина.

— А теперь Бондарин – главный генерал! Вы его раньше никогда не знали? Не встречали?

— Никогда! К сожалению... К большому сожалению!

— Как вы думаете, капитан, сможет он победить красных?

Алеша, муж, легонько ее подтолкнул – она слишком далеко зашла в вопросах. Корнилов смутился, но отвечать ему не пришлось – Бондарин стал говорить речь.

Говорил он, оборотясь лицом к фронту, около театра, несмотря на очень сильный голос, слова были слышны далеко не все: великая Россия... великая беда... великая задача... Каждый солдат, каждый офицер, каждый гражданин России... Поставить превыше себя самого... превыше политики... превыше дня сегодняшнего...

Когда речь кончилась, главковерх отъехал чуть в сторону и войска под музыку и громовые «ура» пошли маршем к улице Любинской, Корнилову протянули бинокль.

— Вы посмотрите, посмотрите, капитан, какое лицо? Ну прямо-таки императорское лицо! А говорят, из мужиков? Вы не знаете, капитан, он из мужиков или нет, главковерх Бондарин?

— Из мужиков! – подтвердил Корнилов.

А лицо у Бондарина – в бинокль отчетливо это было видно – гораздо серьезнее, чем у бывшего императора Николая Второго. Все обычное, а в то же время и необычная правильность и оправданность всех черт. Лишнего ничего!

Бородка, безусловно, к месту.

Так рассмотрел Корнилов в бинокль. «Ну что же, – подумал он, – если этот человек когда-то подвигнул меня идти на войну с кайзером... Этот мог. Этот действительно мог!..»

Войска шли и шли строевым шагом, особенно стройно саперы и артиллеристы. Взвод тяжелой артиллерии замыкал шествие.

— А вы знаете, капитан, – снова сказал женский голосок, – а я, кажется, немножечко прослезилась. Скажите, заметно по мне или незаметно, что я немножечко прослезилась?

— Раиса! – с некоторым осуждением, и даже заметным, произнес муж. – Раиска!

— Ну, ничего-ничего, Алешенька! Не каждый же день так случается. Сказать хочется, а слов нет, вот и говорю какие придется слова! Что за беда? Разве в этом беда?

— Беда!.. – вздохнул муж Алеша. – Слов, знаете ли, капитан, нынче такое множество, что их никто уже и не понимает, как следует понимать по тому образу, по которому они когда-то были созданы. Ей-богу! И я скажу вам, у нас в Сибири у людей нынче только два занятия: слова и воровство! Ни одному слову, ни одной подписи, ни одной бумаге, ни одному чеку и векселю, ни одним деньгам верить в действительности нельзя, совершенно невозможно, а честному человеку больно становится оттого, что он не приспособлен природой для воровства! Вот какие нынешние дела! Конечно, Россия большая, одна Сибирь чего стоит, но и ее в конце концов разворовать вполне возможно, так что, по мне, все равно, кто правит, какое правительство, лишь бы не было воровства! Россию только тот и спасет, кто спасет ее от нынешнего воровства. Тогда Россия воспрянет. Без этого – никогда!

Вот он каким, оказывается, был, этот невзрачный чиновничишка с худеньким вытянутым личиком, с гладенько причесанными негустыми и светлыми волосенками под сбившейся набок фуражкой.

Фуражка была, разумеется, без кокарды, но, показалось Корнилову, от бывшего акцизного ведомства.

— Но ты же надеешься, Алеша? – спросила Раиса. – Я же знаю, ты всегда надеешься?

— Ну как, поди-ка, не надеяться, милая моя! Чем надежда меньше, тем больше заключает в нее человек... Будьте здоровы, капитан. Будьте счастливы!

Корнилов-то думал: может, пригласят к обеду? Может, спросят, куда, в какую сторону ему идти, да и подвезут по пути?

Нет, не пригласили, не подвезли.

И так-то стало ему трудно и так нехорошо оттого, что его не пригласили, что он снова остался один в городе Омске, что одному ему снова нужно идти по улице Любинской по Железному мосту и дальше, вплоть до громоздкого, с колоннами здания бывшего Кадетского корпуса... Там, во дворе, в одном из многочисленных, нескладного вида флигельков, он и проживал нынче с целой оравой разного ранга офицеров, по разным же причинам собравшихся здесь со всей России, казалось даже, со всего света.

А что ему было нужно, так это поговорить, отвести душу с милой женщиной Раисой, но только не оставаться одному и не идти во флигель Кадетского корпуса, где, он знал, возможны только три варианта времяпрепровождения: либо офицеры, двадцать человек в одной комнатушке, напьются и начнут