Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце - Пантелеймон Кулиш

Заставя таким образом все государство славословить свое имя, присутствуя невидимо во всех беседах, где царствовали недоверчивость и боязнь, Борис думал вселить любовь к себе посредством привычки, — провести ее к сердцам посредством слуха, как будто люди — бессмысленные инструменты, которые можно настраивать на любой лад; но вселял только ненависть. В то время, как уста произносили установленную формою молитву, в сердцах кипели тайные проклятия. Славили и благословляли царя публично, но тем больше злословили в тайных приятельских кружках, недоступных для доносчиков. Умы были смущены; все чувствовали гнетущую их тяжесть царской подозрительности. Борис с своими хитросплетенными сетями, раскинутыми по всей Руси, с своими лицемерами и доносчиками, рассеянными во всех сходках и беседах, казался ужаснее самого Иоанна Грозного. Недоставало только опричнины, но и она явилась, только в ином, ненавистнейшем для народа виде. Уже давно Борис не доверял москвитянам, не смотря на восторг, с которым они приняли его на царство. Как фигляр, двигающий пружинами, равнодушен к действию своих кукол, так и он, чем с большею хитростью играл чувствами и умами подданных, тем менее верил их искренности; стал редко показываться народу, безвыездно жил во дворце, охраняемом днем и ночью многочисленною стражею стрельцов, и, если выходил в церковь, то не иначе, как окружась густой толпою телохранителей. Но и стрельцов наконец начал он опасаться: не верил, чтобы русская душа не откликалась русской; боялся, чтоб народная ненависть миллионов людей не сообщилась и приближенным к царю тысячам. Итак, оставя стрельцов сторожами второстепенных постов дворца, составил он себе отряд телохранителей из одних иностранцев. Как много придавал он важности этой гвардии, видно из приема в нее тридцати пяти ливонских дворян, бежавших в Россию от польских насилий. Беглые немцы, в бедных, поношенных платьях, были представлены царю в собрании двора. Они стыдились своего убожества и явились на аудиенцию только по милостивому царскому приказанию. «Меня трогает», сказал им царь, «несчастье, которое принудило вас покинуть родину и собственность, и вы получите втрое более того, что потеряли в своем отечестве. Вас дворяне, я сделаю князьями; вас граждане, боярами; ваши жены в моем царстве будут свободны; одарю вас землею, слугами, работниками; одену в бархат, шелк и золото; наполню пустые кошельки ваши деньгами; я вам не царь, не господин, а истинный отец; вы будете не подданные, а немцы, дети мои; никто, кроме меня, не станет судить и рядить ваших споров; дарую вам свободу в богослужении. Присягните только Богом и верою своею не изменять ни мне, ни сыну моему, — не уходить тайно к туркам, татарам, персам, шведам, полякам, — не скрывать, если узнаете какой против меня замысел, — не посягать на мою жизнь ни ядом, ни чародейством.» Эти слова записаны очевидцем сцены, Мартином Бером. Все обещанное было исполнено. Немцев разделили на четыре статьи: в первой были старшие и знатные дворяне, — им, сверх ежемесячного содержания и богатых даров, давалось по 50 рублей (на нынешние деньги 600 р. сер.) годового жалованья и 800 четвертей земли (400 десятин) с сотнею душ крестьян, в потомственное владение. Ко второй статье причислены были дворяне средних лет, — им отпускалось из казны по 30 рублей годового оклада и 500 четвертей земли с 50 крестьянами. В третей статье были, молодые дворяне и заслуженные солдаты, — эти получили по 20 рублей годового жалованья и поместье с 30 крестьянами. Четвертая состояла из слуг, — они получали по 15 рублей годового жалованья и 300 четвертей земли с 20 крестьянами.

Как случалось всегда и везде, где государи вверяли охранение своей безопасности страже иностранных наемщиков, природные подданные пришли в негодование. Разумеется, они сохраняли его в тайне, но тем не менее вредны были царю последствия народного неудовольствия. Ко всему прежнему причлась еще особенная любовь Годунова к немецким его медикам, которые были у него в такой чести, были осыпаны столькими милостями, что казались князьями и боярами. Он видался с ними ежедневно, любил беседовать о политике, о вере и, по их просьбе, позволил даже построить лютеранскую церковь под Москвою. Последнее больше всего не полюбилось православным. Глухой ропот, едва уловимый для слуха шпионов проносился в народе. Шуйский все это принимал к сведению и заботливым оком назирал своего питомца. Донос, о каком-то умысле Юрия Отрепьева, во время ареста князей Черкаских, потерялся во множестве новых изветов и был забыт, между тем как он скитался по монастырям. Борис, за толстою стеною немецких алебардщиков, слабее настороживал теперь слух, не шевелится ли где злой умысел. Монах Григорий безопасно явился в самой Москве, в Чудовском монастыре: путь ему пролагала рука сильная. Он сделан дьяконом и взят в палаты к патриарху Иову для книжного дела. За широкой рясой этого ревностного слуги Борисова, ему нечего было бояться шпионства, проведенного и в самые монастыри. В мирном приюте патриарших палат, отважный, пламенный юноша готовился на дивный свой подвиг и, подобно хищному зверю, выглядывал, как бы схватить страстно алкаемую добычу.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Государственная деятельность Годунова. — Окончательное покорение Кучумовой орды. — Новые города в Сибири. — Подчинение ногаев. — Дела в Грузии. — Отношение Годунова к Персии, Крыму, Турции и государствам Европейским. — Мысль о просвещении России. — Голод. — Мор.— Следствие голода и закрепощения крестьян и вольных слуг. — Заселение литовской украйны. — Разбои. — Самозванец изменяет своей тайне. — Бегство его в Литву. — Он в Киеве. — Он на Волыни. — Учится в Гатчинской школе. — Отправляется на Запорожье.

Мы были заняты до сих пор царем Борисом, как человеком; обратим теперь внимание на его деятельность государственную. С этой стороны он не обманул надежд земли своей. Глядя на государство, как на наследственную собственность своего рода, Борис неусыпно заботился о лучшем его устройстве, о заселении пустынь, об увеличении источников обогащения, поощрял торговлю, устраивал речное судоходство.

Хозяйственная деятельность его обратилась преимущественно на зауральские страны, богатые предметами заграничной русской торговли. Предстояло — уничтожить царя Кучума, еще державшегося на берегах Оби с толпою своих приверженцев, и обрусить Сибирь построением городов и введением правильных торговых сообщений. То и другое было достигнуто, к славе царствования Борисова. Воевода Воейков разбил Кучума на голову, захватил в плен все его семейство и отправил в Москву; Кучум сам-треть бежал к ногаям и погиб в степях. Покорив таким образом окончательно всю обширную северную Азию, Борис построил в ней города: Верхотурье, Мангазею, Туринск и Томск. Объявлены особенные льготы купцам, промышленникам, ремесленникам и всякого свободного звания людям, желающим туда переселиться. Много нашлось охотников поискать счастья в дальных странах; сибирские татаре, остяки, вогуличи скоро перемежились людьми с русскою речью и с русскими понятиями о царе и государстве. Азиатская торговля пошла год от году сильнее и прибыльнее казне.

Другой заботою царя на востоке было подчинение ногаев. Эти полудикие ордынцы разделялись на три улуса, из которых только один принадлежал России. Он назывался волжским, или уральским, и кочевал в астраханских степях, у моря, по Тереку, Куме и Волге. Другой улус, азовский, кочевал у Азова, завися от турков и крымцев; третий, альтаульский, занимал степи у Синего моря, или Арала, и был в тесных связях с Бухариею и Хивою. Борис вооружал своих ногаев против азовского улуса, ссорил, посредством астраханских наместников, его старшин между собою, напускал на него донских казаков и довел до того, что азовский улус обеднел, запустел и крымский хан лишился в нем сильного орудия против России. Альтаульский улус, напротив, Борис старался привлечь в подданство России ласками; поддерживал дружеские связи его с волжскими ногаями, а этих между тем заохочивал к вывозу в Россию бухарских и хивинских товаров позволением торговать в Астрахани без всяких пошлин.

Далее по той же черте, Борис желал примкнуть к своему государству единоверную Грузию, которая чувствовала симпатию к христианской державе и с каждым годом подпадала более и более под власть иноверных соседей, турков и персов. Еще в царствование Фёдора грузинский царь Александр поддался России, в надежде спасти еще царство от угрожающего ему магометанства и порабощения. Приняв это подданство, московское правительство должно было защищать Грузию от двух сильных её соседей, и, как ни тяжело было двигать войска в такую даль, однакож русские, по воле царя Бориса, принялись за дело единоверцев дружно: укрепили Тарки, заложили крепость на Тузлуке; работали и в тоже время сражались, оттесняя в дальние ущелия дагестанских горцев. Персы и турки между тем употребляли свои средства не дать России утвердить владычество её между Каспийским и Черным морями. С одной стороны персидский шах Аббас вооружил против Александра сына его, магометанина, — несчастный старик погиб самою горькою смертью; с другой турки вытеснили русских из крепостей; семь тысяч их, пробираясь из Дагестана в Астрахань под начальством Бутурлина, были окружены кумыками, лезгинцами, аварами, сражались отчаянно и пали в сече. Борис не оставил бы ни шаха, ни турков без отмщения, но это происходило в 1605 году, а тогда ему было уже не до Грузии. После же гибели дома Годуновых, Россия более столетия не заботилась об этой стране, и закон Магометов до конца уничтожил в ней христианство.