Воришка Мартин - Уильям Голдинг

– …и ты умрешь.

– Придурок! – в страхе и ярости выкрикнул он. – Чертов кретин!

Слова эхом отозвались в расщелине, голова дернулась, помятая щека оторвалась от клеенчатого рукава. Уже совсем рассвело – вокруг солнечный свет и гомон чаек.

– Хрен вам, не дождетесь!

Он поспешно выкарабкался из щели и поднялся во весь рост. Море и небо были темно-синими, солнце стояло высоко, и его отражение в воде уже не слепило. Ощутив на лице горячие лучи, он потер заросшие щетиной щеки, быстрым взглядом окинул горизонт и спустился в соседнюю впадину. Стыдливо оглянувшись, занялся застежками брюк и вдруг, впервые с тех пор как очутился на скале, разразился хохотом, ломая застывшую маску лица. Затем поднялся к каменному гному на вершине и стал мочиться, направляя струю в море, словно из шланга.

«Уважаемых посетителей просят оправиться перед уходом».

Повозился с пуговицами плаща, с яростью сдернул его. Потянул за тесемки под бушлатом, развязал спасательный пояс, сбросил с себя то и другое. Свалил в кучу тяжелую намокшую одежду и постоял, рассматривая полоски золотого шитья на рукавах, блестящие пуговицы, черную ворсистую ткань кителя и брюк. Затем скинул остальное – китель, шерстяной свитер, рубашку, длинные гетры, нижнее белье – и осмотрел свое тело.

Ноги настолько разбухли от воды, что их было трудно узнать. Разбитый большой палец почернел от ушиба и засохшей крови. Колени сплошь в синяках и ссадинах, с содранной кожей. На правом бедре зловеще синело пятно, словно кто-то приложил к нему руку, испачканную краской. Правый локоть распух и онемел, вокруг виднелось еще несколько синяков. Все тело покрылось пятнами кровоподтеков. Он ощупал щетину на лице. Правый глаз заплыл, щека была горячей и твердой.

Грубая ткань настолько пропиталась влагой, что отжать ее удалось лишь придавив один край ногой и работая обеими руками. Проделав это со всеми вещами, он разбросал одежду сушиться на солнце. Усевшись рядом с каменным гномом, пошарил в кармане кителя и достал пачку размокших документов и коричневую книжечку. Краска, потекшая с корочек, покрыла остальные бумаги словно бы ржавчиной.

Разложив документы вокруг, он принялся за другие карманы. Нашел две монетки по пенсу и одну в два шиллинга, сложил их стопкой на скале. Вытащил из кармана плаща нож с прикрепленным к нему ремешком и повесил через плечо. Нащупал небольшой диск, свисавший с шеи на шнурке, подергал его, криво ухмыляясь, потом поднялся и стал пробираться по камням к запруде с пресной водой. Протиснулся в дыру, наклонился – со дна поднимались красноватые кольца, напоминая о другом конце впадины, перегороженной камнями и закупоренной илом. Затаив дыхание, он осторожно отодвинулся, вылез наружу и стал спускаться к морю, преодолевая барьеры и канавы. Вода стояла низко, и поверхность утесов кишела живым студнем в ракушечных доспехах. Прямо под ногами, вблизи самой кромки, пища подсохла и что-то бормотала, шурша и потрескивая. Морщась от боли, он стал спускаться вниз, перебираясь от одной точки опоры к другой и натыкаясь на острые края ракушек. Мидии никак не хотели отрываться от скалы, пришлось с силой выкручивать и выдирать их, словно кости из суставов, обрывая сухожилия. Он забрасывал ракушки вверх, и они со стуком падали на скалу. Зависнув над волнами, он усердствовал, пока ноги не задрожали от напряжения, потом взобрался на утес, передохнул и снова спустился. Некоторые ракушки достигали четырех дюймов в длину. Задыхаясь от усталости, присел на скалу и занялся разбросанным вокруг уловом. Мидии совсем не походили на нежные красные леденцы – створки раковин были крепко сжаты, точно склеены, не пропуская лезвие ножа. Положив ракушку на скалу, он колотил по ней рукояткой ножа, пока не треснул панцирь. Извлек слоистое содержимое и отвернулся, глядя на море.

– Ничего, в Бельгии едят.

Он заглотнул мякоть. Сжав зубы, взял следующую ракушку. Вскоре на высохшем камне лежала целая кучка желтовато-белой водянистой плоти. Он смотрел на горизонт и усиленно работал челюстями, дергая заплывшим правым глазом. Пошарил вслепую, обнаружил, что кучка иссякла, спустился с утеса и набрал еще. Вскрывая ракушки резкими точными ударами, он покончил с мидиями, оторвал от скалы еще несколько красных леденцов, бросил в рот. Сжевал пучок водорослей, словно лист салата. Зеленое, красное – какая разница. Вернувшись к луже с пресной водой, он протиснулся в щель и какое-то время лежал, глядя на дрожащие блики отраженного света. Осторожно смочил губы, так что слой красного ила едва шевельнулся, и снова лег. Потом выбрался из дыры, вскарабкался на вершину скалы и оглядел горизонт – ровная четкая линия, ни единого пятнышка.

Документы еще не просохли, но он поднял коричневую книжечку и раскрыл. Внутри, под прозрачной пленкой, смутно виднелась фотография: аккуратная прическа, уверенная улыбка, белый шелковый шарф… Мелкие детали исчезли. Молодой человек, чья улыбка едва пробивалась сквозь туман и пятна, был так же далек, как прадеды и прабабки на древних фотоотпечатках, подцвеченных сепией.

Он старался разглядеть черты, которые скорее помнил, чем видел. Угадывая под улыбкой на снимке гладкую кожу, притронулся к заросшей щеке, пригладил свалявшиеся волосы, осторожно ощупал распухшее веко. Рядом с фотографией виднелась надпись, но совсем смазанная и размытая. Он положил книжечку обратно и снова нащупал диск на шнурке. Потянул за него, подняв к здоровому левому глазу, и немного отвел, чтобы прочитать.

КРИСТОФЕР

ХЭДЛИ

МАРТИН

Мл. лейт., Резерв ВМС

Англиканец

Он разбирал надпись по буквам, шевеля губами. Потом, уронив диск, посмотрел на разбитые колени с белой коркой соли, на волосатый живот – и удивленно произнес хриплым голосом:

– Кристофер Хэдли Мартин. Мартин. Крис. Это же я!

Он вырвался наконец из костяной сферы черепа, вступив во владение всем телом. Он снова существует – всплыл на поверхность оживших глаз, обрел воздух и свет. Сверху падают солнечные лучи, внизу искрится море. Под ногами твердая скала, покрытая белыми слоями птичьего помета, реальная точка в океане, имеющая широту и долготу. Здесь вдоволь пресной воды и моллюсков, а за горизонтом проходят настоящие корабли. Он быстро поднялся на ноги и побрел вокруг скалы, переворачивая разбросанную на солнце одежду. Понюхал трусы, рассмеялся. Вернулся к документам, поворошил их. Поднял монеты, подбросил в руке и уже собирался было зашвырнуть в море, но остановился.

– Слишком театрально.

Он посмотрел на спокойное море.

– Я из себя героя не строю. Но у меня есть здоровье, образование и разум. Меня так просто не возьмешь.

Море не ответило. Он глуповато ухмыльнулся.

– Настоящим удостоверяю свою решимость выжить… Говорю сам себе, ясное дело. – Он окинул взглядом скалу. – Первым делом надо обследовать владения.

Скала из неведомого острова превратилась просто в скалу. В лучах солнца, когда мучительный холод отступил, ее можно было не только увидеть, но и понять. Загадочные впадины представляли собой выветренные концы вертикальных пластов, а стенками служили уцелевшие слои более прочной породы. Когда-то, под действием внезапных судорог земных недр, сдавленный и разогретый слой первобытных отложений прорвался, и его обломок вознесся вверх, вспарывая ил и глину, словно растущий зуб, прорывающий мякоть десны. Менее спрессованные слои постепенно разрушились, превратившись во впадины с зазубренными краями, похожие на истрепанные книжные страницы. Стенки кое-где разрушились, и их куски разбросало по дну впадин. Скалистый склон уступами спускался вниз, расщелина за расщелиной, с запада на восток.

Стены отвесных утесов подточила вода, их разъели в кружево обширные колонии живых организмов. Вершину скалы устилала затвердевшая белая масса, покрытая зловонной водой, а ниже – там, где синели ракушки разбитых мидий, – поверхность оставалась чистой или была облеплена моллюсками и водорослями. Дальше шла полоса мелководья, за ней торчала скала поменьше, потом еще одна и еще несколько, вытянувшиеся в слегка изогнутую линию, за которой отмель заканчивалась, и море круто поднималось вверх, встречаясь с небом.

Мрачно вглядываясь в гряду скал, он поймал себя на мысли, что видит в них зубы. Вот они, один за другим возникают из челюсти… нет, не так – опускаются, вернее, сглаживаются в бесконечном, медленном движении. Старые зубы, коренные, совсем стертые за ту вечность, в течение которой перемалывали то, чем питаются скалы.

Он в раздражении помотал головой. Дыхание перехватило от внезапной боли в шее.

– Нет, такой долгий процесс не может иметь отношения к…

Слова оборвались, он взглянул в небо, оглянулся через плечо. Повторил:

– Такой долгий процесс…

В звуках, вылетающих изо рта, слышалось что-то странное, и дело было вовсе не в хрипоте от возможной простуды или надрыва голоса.