Боги и чудовища - Шелби Махёрин

ореол. Я отбросил последнее воспоминание об Анселе и посмотрел Лу прямо в глаза.

– Я бы никому не пожелал такой смерти. Даже себе. Не теперь.

– Он пожелал ее.

Хотя сердце у меня сжалось, а в глазах неприятно защипало от мысли о его имени, я склонил голову.

– Да. И за это я буду чтить его до конца своих дней. За то, что он решил помогать тебе, сражаться рядом с тобой. За то, что он решил противостоять Моргане вместе с тобой. Он был лучшим из нас.

Улыбка Лу наконец растаяла, и я взял ее за руку. И хотя рука была ледяной, я не выпустил ее.

– Не нужно терзаться чувством вины. Ансель сам принял такое решение. Не ради тебя или меня, но ради себя. Итак, – твердо сказал я прежде, чем она успела возразить, – твоя очередь. Спрашивай.

Лицо Лу оставалось непроницаемым. Бесстрастным.

– Я не хочу умирать.

Я растер ее ледяную руку, пытаясь согреть.

– Знаю. Но если бы тебе пришлось выбирать…

– Я бы не выбрала смерть, – сказала она.

– Всех нас ждет смерть, Лу, – мягко произнес я.

Она наклонилась поближе, проведя рукой по моей груди.

– Кто сказал, Рид? – прошептала Лу мне на ухо. Она коснулась моей щеки, и на секунду я растворился в ее голосе. Если закрыть глаза, я могу притвориться, что со мной рядом прежняя Лу. Могу притвориться, что эти ледяные руки принадлежат ей – сквернословящей воровке, дикарке, ведьме. Я могу притвориться, что ее дыхание пахнет корицей, а длинные каштановые волосы струятся по плечам. Могу притвориться, что все это хитроумная шутка. Неуместная шутка. Лу бы засмеялась и щелкнула меня по носу. Сказала бы расслабиться. Но вместо этого она коснулась моих губ своими. – Кто сказал, что мы должны умереть?

Тяжело сглотнув, я открыл глаза, и чары рассеялись.

Имя мне – Легион

Лу

Когда теряешь свое тело или скорее осознание собственного тела, хорошего в этом мало. У меня нет глаз, чтобы видеть. Нет ушей, чтобы слышать. Нет ног, чтобы ходить и нет зубов, чтобы есть. Я просто парю во тьме. Только… можно ли парить без тела? Или я всего лишь существую? Эта тьма и не тьма вовсе. А значит…

О боже. Теперь я существую внутри Николины ле Клер.

Нет. Это она существует во мне. Эта дрянь похитила мое тело.

Надеюсь, у меня сейчас идут месячные. Будет ей поделом.

Я с нетерпением жду ее ответа, но не слышу призрачного смешка на свою резкость. Еще попытка. На этот раз громче. Я выкрикиваю свои мысли – а можно ли думать без мозга? – в бездну.

«Я знаю, ты слышишь меня! Надеюсь, моя утроба восстала против тебя!»

Тьма словно шевелится в ответ, но все так же молчит.

С трудом сосредоточившись, я пытаюсь ее толкнуть. Она не шевелится. Я пробую снова, уже сильнее. Ничего. Не знаю, как долго это длится. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я вновь обрела сознание. Время здесь ничего не значит. Такими темпами я верну себе тело лет через триста и очнусь в могиле уже даже не скелетом, а пылью. По крайней мере, моя мать не сможет убить скелет. А еще у скелетов нет утробы.

Кажется, я схожу с ума.

С последним яростным толчком я противлюсь приступу гнева. Чувства здесь кажутся… другими. Они дикие и необузданные, ведь их больше не сдерживает тело. Иногда в подобные мгновения я чувствую – какой бы я сейчас ни была, – что окунаюсь в них, погружаюсь. Словно сама превращаюсь в эмоции.

Риду бы здесь точно не понравилось.

Мысль о нем проникает мне в подсознание, и новое чувство грозится поглотить меня. Тоска.

Заметил ли он, что я сама не своя? А другие? Понимают ли они, что со мной случилось?

Я вновь сосредотачиваюсь на Николине, на тьме, чтобы тоска не поглотила меня полностью. Нет никакого толку терзаться этим, и все же от очередной мрачной мысли холод пробирается сквозь туман и мое сознание: как они смогли бы что-то заметить? Ведь еще до того, как Ля-Вуазен и Николина предали нас, я была сама не своя. Я все еще чувствую все трещинки и рваные края в своей душе, которые сама же и создала.

И одна рана болит сильней всех прочих.

Я невольно отшатываюсь от нее, но рана отдается его глазами цвета виски, загнутыми ресницами и мягким, мелодичным смехом. Она ноет ощущением того, как он обнимает меня длинной рукой за плечи, сжимает в теплой ладони мою руку. Она пульсирует сочувствием, притворным акцентом и украденной бутылкой вина, застенчивым румянцем и шутливыми днями рождения. Она горит преданностью, которой уже нет в этом мире.

Он так и не дожил до семнадцати лет.

Ансель пожертвовал всем, пробил во мне брешь, и я позволила Николине проникнуть в эту брешь. Вот как я отплатила ему – утратила саму себя. В глубине сознания бурлит отвращение к себе, черное и ядовитое. Он заслуживал лучшего. Он заслуживал большего.

И я бы подарила ему все это. Пусть Бог, или Богиня, или темнота моей гребаной души будут свидетелем, я бы подарила ему это. Я бы сделала все, чтобы его смерть не была напрасной.

«О, браво», – пробормотал в ответ незнакомый голос, напугав меня.

Чернильный туман сжимается от моего испуга, но я отчаянно отталкиваю его, пытаясь понять, что еще таится во мраке рядом со мной. Это не Николина. И точно не я. А значит… здесь еще кто-то есть.

«Кто ты? – спрашиваю я с притворной бравадой. Материны титьки, сколько же людей или духов, сущностей или еще чего может уместиться в одном теле? – Чего ты хочешь?»

«Не пугайся. – Уже другой голос. Такой же незнакомый. – Мы не можем тебе навредить».

«Мы – это ты».

«Или скорее, – добавляет третий, – мы – это она».

«Это не ответ, – отрезаю я. – Кто вы такие?»

Короткое молчание.

«Мы не помним», – наконец говорит четвертый голос.

«А уже скоро не вспомнишь и ты». – Пятый.

Будь у меня тело, холод пробрал бы меня до костей.

«Сколько… сколько вас тут? – тихо спрашиваю я. – Неужели никто не помнит своего имени?»

«Имя нам – легион, – отвечают в унисон голоса, не сбившись с ритма. – Ибо нас много».

Боже мой. Голосов куда больше, чем пять. Скорее их пятьдесят. Черт, черт, черт. Я смутно припоминаю отрывок из Библии Архиепископа, которую он одолжил мне в Башне. Человек, который