Горящие огни - Белла Шагал

- Дети, потише! - умоляет он нас. - Уймитесь, довольно! Разнесете всю синагогу!

Но мы не можем остановиться. У нас идет кругом голова, гудят ноги.

Домой плетусь еле-еле, отстав от братьев, с рваным флажком в руке.

На другой день в доме с утра начинается праздничное оживление. Ждут гостей, готовят закуски.

В синагогу все идут чуть ли не бегом. Службу стараются закончить как можно скорее. И, не успев договорить последние молитвы, мужчины собираются в группки и вполголоса совещаются:

- Ну, решили? К кому первому идем на киддуш?

- Ш-ш-ш!

- Реб Шмуль-Ноах зовет всех к себе, - шепчет кто-то

- О! Там будет что выпить. Что скажете, реб Гершель?

- Это вы меня спрашиваете? Ну так я вам скажу пойдемте сперва к реб Шмулю-Ноаху! - отвечает тощий красноносый старик.

Вся синагога высыпает на мостовую.

- Что вы тянетесь? Давайте поживее! У нас еще мною заходов!

- Сегодня евреи пьют!

Православные горожане улыбаются. Даже церковь будто отодвигается, уступая дорогу веселой толпе.

Вся община заваливается к нам. В доме яблоку негде упасть.

- С праздником! С праздником! С праздником, сударыня!

Женщины отступают в сторонку. Лавина устремляется к столам.

- Ну-ка, чем тут угощают?

Гости потирают руки, разбирают стулья, оценивающе оглядывают блюда.

Накрытый как на свадьбу стол ломится от закусок.

Нарезанные ломтиками пироги, медовое печенье, пряники, маринованная селедка, печеночный паштет, яйца с гусиным жиром, холодец из телячьих ножек, жареное коровье вымя. А бутылки с вином и ликерами выстроены, точно солдаты на смотру.

- Что вы толкаетесь? Дайте место другим.

Вокруг стола настоящая давка.

- Вечно вы лезете первым! Кажется, вас тут Тору читать не вызывают возмущаются одни.

- Да его к выпивке тянет! Пропустите! - смеются другие.

- Тихо! А вот и сам реб Шмуль-Ноах! Ваше здоровье, реб Шмуль-Ноах! Будьте здоровы, господа!

Папа, как всегда, приходит из синагоги последним.

В длинном праздничном пальто, в цилиндре, он кажется шире и выше.

- Будьте здоровы! Будьте здоровы! С праздником!

Папа снимает громоздкую шляпу и остается в ермолке.

- Благословение над вином уже прочитали?

- Как же без вас, реб Шмуль-Ноах?

Несколько человек разом встают, чтобы читать киддуш.

- ...сотворивший плод виноградный... [Последние слова благословения над вином: "Благословен Господь Бог наш Царь Вселенной, сотворивший плод виноградный".]

Гости смакуют вино и ликеры. Отведывают каждого блюда.

- За ваше здоровье, хозяйка! Селедочка у вас - это, я понимаю, селедка!

- А телячий холодец - просто чудо!

Мама сияет от удовольствия.

Неожиданно встает шамес и тоном распорядителя спрашивает:

- Кто прочитает молитву над пожертвованиями?

Поднимается почтенный старик, покашливает, оглаживает длинную седую бороду, поправляет усы, как будто они мешают ему открыть рот, и, завороженно раскачиваясь, начинает:

- Благословен Ты...

Шамес обходит всех и громко, нараспев, словно оглашает список свадебных подарков, называет имя каждого жертвователя и обещанную сумму.

- Ну вот, все равно что холодный компресс ко лбу приложил! Где тут можно еще выпить? Передай-ка мне вон ту бутылку! Нечего ее загораживать!

Пустые бутылки катятся на пол, откупориваются новые, как будто пир начинается сначала.

Вино разливают по рюмкам и стопкам, расплескивают на скатерть. Вдруг длиннобородый старик стучит по столу:

- Тихо!

Он закрывает глаза и вздыхает так глубоко, словно собирается исторгнуть из груди кусок сердца. Вздох обегает столы, подхваченный всеми собравшимися. А потом медленно, поднимаясь со вздохом со дна души, начинает звучать хасидская песнь.

Сначала тихо. Старик качает головой, морщит лоб. Подрагивают усы и губы. Все взгляды, все мысли прикованы к нему. На бледных лицах легкий румянец, глаза полузакрыты. Один за другим к поющему подстраиваются новые голоса, а мелодия забирает все выше и выше.

Пение разбухает, разрастается, разгорается, как пламя. Люди плывут в нем. Они раскачиваются, закрыв глаза, похлопывают в такт по столу, словно желая и его заставить вступить в хор, оторваться от земли.

Вопль ужаса сливается со скорбным причитанием, стоном, мольбой. Песнь полнится непролитыми слезами. До хруста сжимаются пальцы, взмывают руки. Кто-то изо всех сил вцепился себе в бороду, как будто удерживает готовое разорваться сердце.

И вдруг плач обрывается.

Седовласый старик вскидывает голову, точно в этот самый миг Всевышний просиял для него на небесах:

- Друзья! Есть же на свете милостивый Бог! Что вы печалитесь? Ведь сегодня Симхат-Тора! Раввин велел нам плясать и веселиться!

И сразу же тут чья-то рука, там чья-то нога отлетают от тела и взлетают в воздух.

Стол отодвигают к стене, стулья растаскивают в стороны. Грохот такой, что задрожали стены. Скатерть съехала вниз, и на пол посыпались стопки, куски пирогов. Мужчины пускаются в пляс. Притопывают на месте, трясут фалдами, становятся в круг.

Широко раскинув руки, закидывают их на плечи соседей. Руки сплетаются, плечи смыкаются плотно-плотно. Вцепились так, будто боятся попадать и разбиться вдребезги по одиночке. Не глядя друг на друга, не помня себя.

Скачут и скачут скрипучие сапоги.

Танцоры изнемогают.

Вот новая спина вклинивается в круг, еще кто-то со свежими силами бросается в пляску, как в костер.

И весь хоровод оживает. Не осталось ни одного сидящего. Даже стол пританцовывает и норовит подобраться поближе к буйной компании.

- Реб Шмуль-Ноах! Хозяин! А вы что же? Давайте с нами!

И мой папа, всегда такой солидный и спокойный, вступает в круг.

Цепочка мужчин размыкается и подхватывает его с двух сторон. Я смотрю на него из своего уголка. Выискиваю его среди танцующих. Вот он - чуть набок голова, прикрытые глаза, длинная борода по ветру. Кружится, кружится, как во сне, того и гляди, растает от удовольствия.

Папа пляшет.

Как же мне устоять на месте!

- Мама, можно мне тоже?

Женщины стоят вдоль стенки и радуются. Хоть раз в году их мужья повеселятся.

- Мама, ну позволь! Я тоже хочу плясать! Вместе с папой в кругу!

- Да что ты, детка! Тебя затопчут! Сама же видишь...

Тощий длинный человек с воплем врывается в дом. Кувыркается через голову и приземляется на ноги. Ужом пробирается сквозь толпу и влетает на кухню.

- Народ, расступись! Дорогу!

- Ой, горе мне! - взвизгивает кухарка. - Да это реб Лейзер! Что вам понадобилось на кухне?

Она узнала нашего соседа по двору. Однако тощий ее не слушает, будто она не к нему обращается.

Схватив длинный ухват, он вытаскивает из печи большой глиняный горшок. В нем "кулай" - темное варево. Горшок опрокидывается и выливается на соседа. Черный, как негр, он бежит назад, в столовую, и вызывает бурю веселья.

У захмелевших гостей заплетаются и подгибаются ноги. Наконец они без сил валятся на стулья.

Минуту полулежат, как в обмороке, закинув голову.

А потом кто-то, спохватившись, кричит:

- Нам еще к реб Менделю идти.

Все вскакивают, словно их стегнули кнутом, и на полусогнутых выходят на улицу. С ними уходит и папа.

Возвращается он с первой звездой, пошатываясь, крепко выпивши.

Ему стыдно зайти в дом. Дойдя до кровати, он падает как подкошенный.

И нам всем за него неловко.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

После Дней покаяния тянутся нудные, глухие будни. Пресные, пасмурные, серые и короткие. На улице без конца идет дождь, идет и идет, будто забыл, что пора и честь знать. Знай себе лупит да брызжет в оконные стекла. Блестящие капли скатываются слезинками окна плачут.

В доме темно даже днем. Ведь день тускнеет, не успев заняться.

Большие часы тикают еле-еле, медленно ворочают стрелками, тянут время, хрипло бьют.

Не знаешь куда деваться от скуки. В шуме дождя слышится какой-то стон.

- Хая - ною я на кухне. - Кто-то скребется в дверь, открой.

- Отстань ты! Никого там нет. Кому охота выходить в такой ливень?

- Разве ты не слышишь? Колотят в дверь!

- Ничего удивительного - ветер с дождем хлещет уж который день!

- Да нет же! Это люди - кто-то топает ногами во дворе!

- Ну что мне с тобой делать? Гляди, дурочка, никого там нет... ой, что это? - Хая застывает перед окном, раскрыв рот.

С темного крыльца злобно сверкают два глаза: волк, что ли? Две кудлатые бородищи врываются в дверь.

- Разбойники! - Я тяну Шаю за рукав.

- Кого там принесло на нашу голову? - сердится Хая с перепугу.

- Капуста. Капусту свежую привезли. - Бороды встряхиваются и обдают нас тяжелым духом

Два здоровых, промокших насквозь мужика волокут огромные мешки. С обоих льет ручьем. В сапогах чавкает вода.

В дверях они застряли и растерянно чешут в затылках, вдруг оказавшись на сухом полу.

- Ну что раскорячился? Не видишь двери? - Оба топчутся на месте и толкаются. - Тьфу ты! Дурья башка!

Мешки тяжеленные, словно набитые камнями. Мужики отдуваются, от них валит пар, прихожую как дымом заволокло.