Взрослые люди - Марие Ауберт

себе вина.

Это неправильно. Почему другим так легко дается то, что мне дается так тяжело, не знаю, в чем дело, то ли это какая-то формула, код, известный другим, который они выучили еще в детстве, в то время как я даже не подозревала о его существовании.

Потом мы с Кристоффером выпиваем еще вина, Марта пьет яблочный сок, мы откидываем спинки кресел и приносим пледы, на улице почти полностью стемнело, мы следим за лодками, бороздящими фьорд.

— Завтра мама будет жаловаться на всех жителей Бэрума, на то, что они мешают отдыхающим своими гоночными катерами, — говорит Марта.

— А Стейн скажет, что в большинстве своем бэрумцы — совершенно обычные люди, — произношу я.

— О, представляешь, — Марта глядит на меня и хлопает в ладоши, — я научилась управлять большим катером. Хочу позвать завтра маму на прогулку и удивить ее.

— Вот как, — говорю я.

На самом деле большой катер не такой уж большой, двадцать футов, но мы все равно его так называем, потому что он больше маленькой гребной лодки, с которой мы ловим рыбу. Мама, Кристоффер и я умеем им управлять, а Марте это всегда было неинтересно, она предпочитала лежать с журналом на пляже или в саду.

— Она очень способная, — произносит Кристоффер. — Прирожденный моряк.

— Мне показалось, пора научиться управлять им, — говорит Марта. — Это занятие для взрослых.

Глаза Кристоффера блестят, как обычно, когда он напивается, он по-доброму смотрит на меня, он такой же серьезный, как и на кухне сегодня вечером. Я возвращаю ему взгляд, улыбнуться мне не удается, и я быстро отпиваю из бокала, а он подмигивает мне. Я отправляюсь в туалет и едва успеваю добежать, я смотрю на себя: щеки обвисли, лицо красное, как колбаса. Я беру себя в руки, улыбаюсь своему отражению, слегка втягиваю щеки, вот так. Когда наступает очередь Марты идти в туалет, Кристоффер заявляет, что я выгляжу очень расстроенной.

— Иди, я обниму тебя, — говорит он.

— Да ладно. — Я смеюсь, он обнимает меня обеими руками и прижимает к себе.

Я касаюсь щекой его щеки, он небрит, какая пульсирующая близость, у меня болит грудь, и, когда Марта возвращается и говорит, что хочет пойти спать, а Кристоффер говорит, что нам стоит подумать о завтрашнем дне, я страшно расстраиваюсь, сама не понимаю почему, ведь сидеть здесь дальше нет никакого смысла. Я допиваю бутылку в одиночестве, пролистывая список контактов в мессенджере, и в конце концов отправляю сообщение мужчине, с которым встречалась пару лет назад, даже не помню, как закончились наши отношения, наверное, просто изжили себя, и потом посылаю такое же сообщение другому мужчине, с которым встречалась еще раньше, а вот этого делать не стоило, он даже не слишком мне нравился. «Привет! Как дела? — написала я обоим. — Я на даче. Думаю о тебе».

Ответа нет. Я всегда так делаю, не знаю почему, я не думаю ни об одном из них и все равно делаю подобные вещи, цепляюсь за людей и царапаю их только для того, чтобы кто-то знал обо мне, ответил мне. Я лежу на кровати и смотрю в телефон. Запах постельного белья. Рука прикасается к моей обнаженной коже. Следы от сучков на деревянном потолке. Я лежала в этой кровати, когда мне было шестнадцать лет, двадцать пять, тридцать пять.

Я погружаюсь в дремоту, вижу, как темнота надо мной шевелится, слышу крик чайки вдалеке, от звуков расходятся круги, они становятся все шире и шире, и дверь очень медленно открывается, и кто-то двигается по комнате, поднимает одеяло, и я отползаю подальше и освобождаю место, и вот мы лежим на боку, на мне ничего нет, и рука поглаживает грудь, я просыпаюсь, кровать моя пуста, я вся в поту, в доме тихо, в окна падает серый свет раннего утра, я онанирую, не задумываясь о том, что делаю, а потом лежу без сна. Не знаю, о ком я думаю, думать не о ком.

Когда я с кем-то делю постель, когда я крайне редко делю с кем-то постель, я веду себя как голодная собака, я быстро раздеваюсь, хочу сделать все и сразу, исцарапанный подбородок, язык по горлу, твердые пальцы внутри меня, ощутить гладкость кожи, ее тепло, мне хочется завернуться в чужую кожу. Потом я прижимаюсь к нему и прошу меня обнять, я устраиваю на себе его тяжелую руку, пока он засыпает, он не хочет обниматься, он хочет спать, но я не могу перестать просить об этом, умолять. Один мужчина даже не желает валяться со мной в постели, он несется в ванную через две минуты после того, как кончит, потом садится полуодетым на диван в гостиной и ждет, что я тоже оденусь и уйду, несмотря на то что его подружка уехала на все выходные. Я пытаюсь выправить ситуацию в свою пользу и сочувственно спрашиваю, не страдает ли он паранойей, может, ему тяжело, да, отвечает он, я ему не верю, но готова согласиться с таким объяснением и даже обнимаю его на прощание, чтобы утешить, после чего позволяю выставить себя за дверь, выкинуть на тротуар посреди ночи, ловлю такси и еду домой. Другой мужчина добродушно похрюкивает, когда я стараюсь прижаться к нему как можно плотнее, господи, как же ты надоел, я чувствую, как прижатый к моей попе член съеживается, и не могу заснуть в тяжелом, насыщенном сексом воздухе и встаю, потому что мне надо в туалет по-большому. Я долго сижу на горшке, задница горит, подмышки воняют потом, а липкое влагалище натружено и неприятно пахнет резиной и острым желанием, я заглядываю в мусорное ведро, куда он выкинул два завязанных узелком презерватива, вижу следы крови на одном из них, и думаю, что еще слишком рано, я принимаю душ и возвращаюсь в постель чистой и теплой, убираю с одеяла свои мокрые трусы и упаковки от презервативов, ложусь рядом с ним, в тепло, кладу на себя его руку, теперь можно поспать, он храпит мне в ухо и не просыпается, а я не могу заснуть.

* * *

Я ПРОСЫПАЮСЬ РАНЬШЕ всех. В доме тихо, на часах шесть утра, а я чувствую себя усталой, голова трещит от выпитого вчера алкоголя, но я больше не могу заснуть. В конце концов, я встаю и совершаю пробежку по узкой тропинке, ведущей мимо всех причалов, ноги устают, но я справляюсь. Я встречаю только одного бегуна, мы киваем друг другу, я довольна темпом. Сейчас я бегаю быстрее, чем в тридцать, но не быстрее, чем в двадцать,