Девочка в реакторе (СИ) - Котова Анастасия

— Что-то случилось? — почувствовав резкую смену настроения, Мила подошла к мужу и обняла его сзади, обхватив худыми руками плотную грудь. Вдохнула резкий запах тройного одеколона и продолжила: — Звонили из института?

— Да, зовут на расчеты. Не понимаю, у них полно блестящих теоретиков, а они позвали экспериментатора.

— Может, потому и позвали? — девушка пристально вгляделась через плечо в его хмурое лицо.

— Вас уже ждут, — когда машина подъехала к жилому дому и любезно сообщила о своем прибытии, просигналив на весь двор, Александр, перекинув через правую руку пальто — “не доверяю я погоде, она у нас дама легкомысленная”, — вышел на улицу. Сделал ладонь козырьком и вгляделся в абсолютно чистое небо.

Но не успел он сделать и шага, как солнце закрыла огромная грозовая туча, взявшаяся непонятно откуда. Птицы, что мирно щебетали, тут же взмыли вверх, превращаясь в мелкие темные точки. Ветер, поднимающий пыль у дороги, разогнал навязчивую духоту.

— В институт, — коротко бросил Боровой, напоследок хлопнув дверцей.

***

— Сынок, ты хочешь что-то сказать, — после долгого изнурительного разговора в институте Александр отправился в больницу. Матушка продолжительное время лежала, охваченная параличом. Вечером дежурный медперсонал уходил, и за престарелой женщиной ухаживать было некому.

Боровой переступил порог палаты, где мама лежала одна, изучая пустым взглядом потолок, и, присев на краешек кровати, он погладил морщинистую руку.

— Да-а все в порядке, мам. Для меня самое главное твое выздоровление, — Александр взял со стоящего рядом столика тарелку с дымящейся манной кашей и, зачерпнув белую субстанцию, поднес ложку к ее пересохшим от жажды губам.

Он понуро опустил взгляд, когда матушка, поведя головой, отказалась от еды. Обтянутое кожей лицо заставило его прерывисто выдохнуть, чувствуя, как рвущиеся наружу эмоции терзают сердце, становясь непосильным грузом. Где-то в глубинах разума шикнула мужская гордость, не давая чувствам волю и не позволяя разразиться бурными рыданиями.

Ему так и не удалось узнать мать до конца, все еще ощущая себя брошенным ребенком. “Я не такой как все!” — каждый день замечая жалость в глазах ровесников, живущих в полных семьях: матери, прошедшие войну и оставляющие детей на пьющих отцов, вернувшихся с фронта. Эти дети не чувствовали то, что чувствовал мальчишка, с завистью и съедаемой сердце болью поглядывающий на них.

“Откуда у тебя появились такие мысли?” — когда матушка, спустя несколько лет, появилась на пороге отчего дома, распахнув ранее невиданные теплые объятия, прижала его к своей груди, такой большой и женственной, он почувствовал себя маленьким мальчиком, ощущая, как руки заледенели и безжизненно повисли, будто лохмотья, а по телу прошлась дрожь, покрывая кожу мурашками.

— Мам…

Женщина распахнула глаза, прежде прикрытые от ослепляющих лучей солнца, проникающих в палату через окно. В теплую пору темнело поздно, и солнце еще долго возвышалось над еле заметной линией горизонта. Проплывали седые облака, грозя обернуться проливным дождем.

— Я буду заботиться о тебе, как и прежде. Я не имею на тебя обиды, — на этом слове Александр заботливо погладил маму по почти безжизненной руке. Ее прерывистое дыхание разрывало молчание, временами возникающее между слов, показывая, что жизнь в бренном теле еще есть, держась за тоненькую ниточку и балансируя на грани, — как бы отец не пытался разубедить меня в обратном.

— Пока тебя не было, — еле слышно начала матушка, с трудом моргнув налившиемися свинцом глазами, — я увидела чудное создание, девочку. Она такая маленькая и беззащитная. У нее роскошные длинные волосы, словно в прядях затаились глубины ночи, — ее бледное лицо озарила улыбка. — Дитя стояла возле моей кровати, пока я просила прощение у Господа за все свои грехи. Ее глаза блестели синевой, она была счастлива…

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — Александр от отчаяния всплеснул руками.

— По твоим глазам я вижу, что тебя что-то беспокоит, — матушка, словно очнувшись от бреда, снова продолжила беседу, как ни в чем не бывало, — давай на прощание поговорим с тобой, как самые близкие люди. Не спеши, — дрожащей рукой она оборвала возражения, рвущиеся с губ сына, — я все понимаю. Ты до сих пор переживаешь из-за моего отсутствия в своей жизни, хоть и хорошо это скрываешь. Не терзай свою душу, расскажи все как есть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— В Чернобыле произошла авария. Меня отправляют туда в командировку.

— Чернобыль. Она из Чернобыля, — снова эта безумная и одновременно счастливая улыбка. — Сашенька, возьми-ка Библию и открой “Откровения” Иоанна Богослова, — матушка, в очередной раз обретя адекватность, рукой указала на шкафчик, где лежала ее дорожная сумка.

Александр, пораженный поведением матери, вытащил из шкафчика, стоящего рядом с кроватью, большую дорожную сумку в сеточку и, открыв ее “молнию”, достал очень старую книгу, от которой веяло мудростью, многовековым знанием и — таинственностью. Боровой понятия не имел, что там написано, ибо с самого детства хранил холодную отстраненность к религии.

— Читай.

— (10) “Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод”

(11) “Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они сделались горьки”

— Солнышко мое, поезжай туда. Мне скоро будет лучше. Надо ехать, я знаю это, я чувствую. Чернобыль — твоя звезда, нельзя уйти от судьбы, твое место там. — На этой фразе матушка закашлялась, облизнув пересохшие губы. — Не бойся за меня. Помни молитву, что я тебе на листочке записала. Благослови тебя Бог! И не обижай ту девочку. То, что она совершила, не со зла. Ее обидели, она всего лишь защищалась.

На следующий день Александр отправился в Чернобыль.

***

“Ракета”, небольшое судно на подводных крыльях, отошла от пристани и двинулась вверх по Днепру. Александр всматривался вдаль, на позолоченные верхушки монастырей и церквей, блестевших от ярких солнечных лучей. Медленные волны нехотя бились о судно. Запах воды больно ударил ему в нос, вдыхая полной грудью воздух и смакуя предсмертные слова матери.

Боровой возвышался над палубой, переодетый в рабочий костюм защитного цвета, скрывая под толстым слоем ткани белое солдатское белье и нитяные носки, держа в руке “лепесток”. Второй, такой же, лежал в конверте, который он спрятал в карман куртки.

— Нам сказали надеть это… приспособление, — к нему подошла Мила, отправившаяся вместе с ним в Чернобыль, и покрутила в руке респиратор, пытаясь детально его рассмотреть, — якобы оно защитит дыхание от попадания каких-то там частиц. Я не понимаю, как им пользоваться-то!.. — вспылила она, вновь и вновь расправляя “лепесток”, при этом смешно морща нос.

— Не волнуйся, я тоже не знаю, как им пользоваться. Половина наших их надели как бог на душу положил. Выглядит это так себе, но что поделать, инструкций нам никто не давал.

Супружеская пара, обменявшись напоследок парочкой фраз, отправились к остальным. Всю дорогу они молчали, сидя на затянутых белым материалом и полиэтиленом сиденьях, прислушиваясь к редкому шептанию среди молодых солдат и ученых. “Ракета” же, подойдя к устью Припяти, миновала причаленные к берегу судна, служащие жильем для рабочих, и встала у пристани.

— Добро пожаловать в Чернобыль!

***

— Вам помочь, бабуля?

Автомобиль, везший важных гостей в город, находящийся в нескольких километрах от атомной станции, остановился, когда на дороге, таща на хрупких женских плечах, появилась бабушка “божий одуванчик”. На вид ей можно было дать все сто из-за сгорбленности и шаркающих по асфальту ног.

— Помоги, коль не шутишь, — старушка заулыбалась, осмотрев высокого молодца с ног до головы.

Тот, вместе с водителем, пришедший ему на выручку, ловко подхватили обычный мешок из-под картошки и потащили в сторону грузовика, что стоял и терпеливо ожидал оставшихся в городе людей. Под конец мешок порвался, и куча нищенского тряпья высыпались на землю.