Прихоти дьявола (СИ) - "oh.san.xo"

Я умру в санджаке Мехмеда, за сотни километров от родного дома и друзей, родни. Я умру с ним, может, даже в один день. Но я точно не дам ему сделать последний жадный глоток воздуха позже меня. Мне хочется увидеть его окоченевшее тело, на чьём лице застыл непритворный ужас и неподдельное желание жить, в очах померкнувшее за секунду до прикосновения костлявой руки смерти. И даже хотелось отчаянно засмеяться, истерично, безумно. Настолько громко, чтобы стены содрогнулись от горячей вибрации, настолько отвратительно, чтобы люди воспринимали мой смех как препротивный скрежет вилки о тарелку. Хотелось смеяться так сильно, чтобы резкая волна сбивала с ног моих мучителей и не только, чтобы в ответ слышался влажный хруст прочных костей.

— Иди ко мне, моя пташка. Не печалься… Хочешь, я позволю гулять тебе на улице в моём присутствии?

Юноша раскинул руки, зазывая меня в объятия. И словно в тумане, будучи в вечном бреду, я неспешно подошла к нему, тепло прижавшись к горячему сильному телу. Уперев стеклянный взгляд в сторону, я даже смогла обнять его в ответ, до конца всё же не понимая, что делаю. Я словно была одурманена чем-то таким, что просило тепла и ласки, даже от такого человека, как Мехмед. В последнее время он словно старался меня защитить, позволял больше и расширял границы дозволенного, что не могло меня не радовать. И как бы то не было прискорбно, в дни, когда меня пожирало сумасшествие и одиночество, именно шехзаде находился рядом со мной, отпаивая сладковатым горячим молоком и рассказывая невероятные вещи с охоты.

— Хочешь, мы прямо сейчас соберёмся и выйдем на улицу?

Кивая, я прижимаюсь к нему сильнее, словно он был моим единственным спасением от тоски и горя, которыми сам меня и наградил за неповиновение. Теперь Мехмед не казался мне таким жестоким. Несмотря на то, что я уже год взаперти, он всё же давал мне иногда почувствовать свободу. Удивительно, что я даже не обратила внимания на то, как быстро осень сменилась зимой, а та — весной, которая теперь сияла за моим окном. Почему я не обратила внимания на то, что картинка на улице всё же менялась, и время текло также покорно, как и ранее? Почему я так свято верила в то, что сейчас октябрь, а не тёплый светлый апрель? Наверное, именно поэтому время мне и неподвластно — я не умею замечать подобных перемен, а потому и не в силах ими управлять.

— Тогда переодевайся. Только учти, что любая твоя попытка сбежать превратится в мучения на ближайшие несколько месяцев. Человек со сломанными ногами ни дня не проведёт без боли, ведь так?

— Убей… Убей его… Он лжёт….

Вновь эти голоса. Я помотала головой в попытке избавиться от этого надоедливого шума, но в ответ лишь получила отчаянный волчий вой, скрежет острых зубов и издевательский смех, словно этот фантом наблюдающего смеялся над моими неудачными попытками хоть как-то прийти в чувства. Мехмед погладил меня по голове, скользнул вниз по шее и огладил спину, кончиками пальцев надавливая на каждый выступающий позвонок. Смех усилился, вой волков не давал мне сделать даже спокойного вдоха, ведь казалось, что вместе с разгорячённым кислородом я наполняю свои лёгкие запахом животной крови. Я крепко зажмурила глаза и вжалась в тело шехзаде, словно искала защиты у него, сильного и отчаянного.

Жестокого и ненастоящего.

Я боялась раскрыть глаза, ведь снова сковал страх увидеть то, чего на самом деле и не было. В попытках успокоить сбившееся дыхание, наладить биение сердца и вернуть его прежний спокойный ритм, я не почувствовала, как губы шехзаде мягко коснулись моей макушки, оставив на ней невесомый след от поцелуя. Сотни эмоций пронзили моё нутро, тысячи игл сосредоточились где-то в центре замутнённого ума. Два желания боролись во мне отчаянно, с упорством и стремлением быть единственным победившим: порыв отстраниться и ударить Мехмеда за подобную наглость. И жажда ощутить его ближе, глубже, на уровне двух искалеченных душ.

— Переодевайся, Лале. — Он выпустил меня из нежных объятий и отстранился, сделав едва заметный шаг назад. Словно зритель в кукольном театре, он уселся на диван, безмолвно наблюдая за тем, как я собираюсь переодеваться, чтобы впервые за долгое время поддаться воздействию прохладного воздуха, смешанного с пряным цветочным ароматом и весенним запахом влюблённости. Я предвкушала эти тёплые прикосновения солнечных лучей, за которыми я соскучилась сильнее, нежели по длинным разговорам и друзьям, коим дела до меня уже явно не было. Заботу и интерес ко мне проявлял только шехзаде. Не Влад, вечно холодный и равнодушный, что в душе таит цветочные сады, наполненные жаждой тепла. Не Аслан, солнечный рыжий юноша, чья улыбка способна вытянуть из самой бездны отчаяния, пропасти неверия, в которой я каждый день теряла саму себя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я плавно стянула с себя рваное платье, что цветом своим походило уже не на изумруд, а на болото, загрязнённое всевозможными человеческими и не только отходами. Мехмед прожигал меня взглядом, и я прекрасно это ощущала, ведь все места, которых он призрачно касался, пылали, покрывались кровоточащими ядовитыми язвами.

— Надень то белое, что я прислал тебе из Эдирне. Думаю, оно подчеркнёт твои… достоинства. Хоть их мало осталось.

Недовольно фыркнув и вновь окунувшись в реальность, где все ненавидят меня и где я ненавижу всех, я потянулась за тем подарком в сундуке, который отставила на долгое время, поклявшись себе никогда больше в него не заглядывать. Там лежали различные украшения, что уже наверняка покрылись внушающим слоем пыли, лежали дорогие ткани, которые юноша привозил мне каждый раз, когда возвращался с походов или охоты. Я уже не могу сказать, как давно он был в Эдирне, но достаточно, чтобы обо мне уже в столице все забыли и Мехмеда больше не расспрашивали. Хотя, дядюшка Мурад даже не знает, насколько близок он был к истине, когда прислал под этот дом своё войско, что по моей памяти так и не вошло в эту комнату. Может, мужественные воины и обыскивали это злосчастное жилище, заглядывая в каждый уголок, но они явно смотрели невнимательно, если я до сих пор здесь, переодеваюсь под пристальным мужским взором и отсчитываю минуты до того момента, как сумею вырваться из затхлого здания и насытить свой организм свежим весенним воздухом. Как же отвратительно я выглядела сейчас: мои короткие волосы не украшали меня и не делали более женственной, новое белоснежное платье на мне болталось, как на высохшем пугале, а зажившие ранки цеплялись за полупрозрачный шлейф рукавов и бесстыже представали в худшем своём свете для всех желающих. Трусливо огладив короткую шевелюру, такую, как у Мехмеда, моё тело поддалось вперёд, словно меня что-то толкнуло в спину с совершенно дикой неприязнью.

Машинально обернувшись, пришлось метнуть суровый изучающий взгляд в сторону того, кто позволил себе такую минутную слабость, незримую дерзость. Ничего не было. И никого. Это просто был порыв моего тела к спасению. Организм кричал и вопил, как умалишённый — это возможность спастись. Первая и, вероятно, последняя попытка спастись сейчас окажется в моих руках. С нетерпением прикусив нижнюю губу и оставив на ней небольшие вмятинки от зубов, я прищурилась, стараясь совладать с разбушевавшимися внутри эмоциями, кои накалились подобно металлу под прямым действием огня.

Схватив за руку шехзаде и с томным ожиданием в груди, сжигающим меня дотла, я потащила его в сторону двери, выжидая, когда же она откроется и я смогу выпорхнуть за пределы полюбившейся темницы, подобно мотыльку, единственная цель которого теперь — излучать свет и жить так, как ему было положено. Минуя коридоры и лестницы, я чувствовала знакомый прилив сил в ногах и трепет в груди, словно сердце старается выглянуть из-за рёбер, чтобы убедиться в неподдельности того, что я вижу перед собой. Краем глаза замечаю хозяйку дома, что учтиво преклонилась перед шехзаде и недовольно зыркнула на меня, глядя, с каким нескрываемым счастьем я направляюсь в сторону улицы, куда мне позволили выйти всего на несколько минут.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Это однозначно был некий триумф. Достижение, отпечатавшееся в моём сердце сладким ожогом. И теперь я готова была этот день холить и лелеять в своей голове, беречь его, как зеницу, ока.