Банкир дьявола - Кристофер Райх

— В какую сторону? — спросил Чапел, переводя взгляд с Бабтиста на Леклерка, а затем снова на светящийся экран.

Внезапно красная точка начала двигаться.

— Вот мерзавец! — не сдержался Леклерк. — Всего-то дождался следующего поезда в том же направлении.

Они поехали. Здесь город был уже далеко не парадный — ни памятников, ни величественных бульваров, ни шикарных бутиков и дорогих кафе. Старый Париж художников, иммигрантов и безнадежной нищеты. Узкие, неухоженные улочки, дома, почерневшие от сажи и копоти. Время от времени взгляд Чапела цеплялся за небоскреб Монпарнасская башня — маячившее перед ними самое высокое здание в городе, похожее на таинственный стеклянный замок.

— Здесь конечная станция линии, — сказал Леклерк, когда они остановились на красный свет.

Из остановившегося рядом с ними старенького синего «рено» им помахали Кек и Гомес. Толпа мужчин и женщин появлялась из метро каждый раз, когда на станцию приходил поезд. Красная точка замерла на месте. Поезд Талила уже прибыл. Основная масса народу прошла, и теперь на поверхность вытекал только небольшой ручеек. В конце концов показался Талил. Не глядя по сторонам, он спокойно перешел на другую сторону улицы, чуть помахивая чемоданчиком. Чапел догадался, что Талил, поздравив себя с хорошо проделанной работой, расслабился и теперь идет домой.

— Мы почти у цели, — произнес он. — Сейчас важно не спугнуть его. Подождем, пока не придет домой. Пусть устроится поудобнее, пересчитает деньги.

— Если он идет домой, — уточнил Бабтист.

Леклерк был уже на улице, Сантини его подстраховывал. Гомес и Кек следовали в квартале до и после. Чапел и Бабтист держались позади. Город снова переменил свой облик, закопченные улочки уступили место тенистым аллеям, вдоль которых тянулись радующие глаз особняки. Эта часть Парижа называлась Университетский городок, и, как следовало из названия, здесь проживали тысячи студентов из самых разных учебных заведений французской столицы. Талил свернул на широкую аллею. Бабтист остановился на углу, и Чапелу была хорошо видна вся дорога.

Пейзаж был достоин кисти Ренуара. Улицу обрамляли столетние вязы. Их толстые ветви переплетались, образуя навес, через который проникали только отдельные солнечные лучи, и каждый из них чудесным образом приобретал свой собственный оттенок — оранжевый, желтый или золотистый. Чуть дальше начинался парк. На пологом травяном склоне расположился фонтан, струя которого била высоко в небо. Где-то лаяла собака. И на мгновение показалось, что все слилось в один огромный коллаж красоты, надежды и бесконечных возможностей замечательного летнего дня. Чапел понял, что он правильно сделал, последовав за Мохаммедом Талилом: игра стоила свеч. Они возьмут Талила, а может, и его сообщников. И под этим «они» подразумевались правоохранительные службы западных стран, объединившиеся против новой угрозы — исламского экстремизма. Неплохой шанс узнать, что замышляет Талил, и помешать его планам здесь и сейчас.

Пронзительно завыла сирена. Чапел не сразу понял, в чем дело. Сначала подумал, что где-то сзади, в нескольких кварталах от них, мчится «скорая помощь». Талил нервно оглянулся. Но акустика и эффект Доплера сыграли свои шутки с ними обоими. Звук раздавался не позади, а впереди. Немелодичное завывание становилось все громче. В конце улицы показалась французская полицейская машина. Она резко затормозила у следующего перекрестка. Затем — вторая, третья. Машины едва успевали остановиться, как дверцы тут же открывались и оттуда выскакивали полицейские в форме и строились в боевом порядке с оружием наготове. Невероятно, но Талил побежал в их сторону.

Распахнув дверцу, Чапел спрыгнул на землю, бросив напоследок недоуменный взгляд на Сантоса Бабтиста:

— Ну ты и скотина! Предал меня.

— Да нет же, нет! — возразил Бабтист. — Клянусь. Я ни слова никому не сказал!

Чапел бежал рядом с Сантини, за ними Гомес и Бабтист. В двадцати ярдах впереди Талил, зажав чемоданчик под мышкой, с сосредоточенным видом несся прямо по газону. Перепрыгнув невысокую ограду, он бросился к главному входу многоквартирного дома. Старенький «рено», обогнав их, вырулил на тротуар и остановился у самой двери. Кек почти выпал наружу, но удержался на ногах и кинулся к двери наперерез Талилу. Напуганный прохожий, гулявший с шотландским терьером, заспешил прочь. Терьер заливисто лаял и упирался.

— Кек! — крикнул Чапел. — Осторожно!

— Что?

Одной рукой Кек уже доставал из кармана куртки пистолет, но в этот момент столкнулся с владельцем собаки, да так, что оба полетели на землю. Терьер с ворчанием вцепился Кеку в руку.

Второпях перепрыгивая через мужчин на земле, Талил зацепил ботинком плечо Кека и, приземлившись, чуть не упал и потерял несколько драгоценных секунд, прежде чем вернул равновесие и снова побежал.

Огибая Кека, Чапел видел, что еще не все потеряно. Теперь от Талила его отделяло только пять футов. Хорошо бы араб остался на улице, где с ним можно справиться, не применяя оружия. Собравшись с силами, Чапел сделал последний рывок и уже протянул руку, чтобы схватить его, но пальцы, сомкнувшись слишком рано, только скользнули по ноге. Талил оглянулся на бегу, выругался, дрыгнул ногой, отбиваясь от Чапела, и тот с туфлей в руке секунду-другую балансировал, чтобы не упасть.

Рывком распахнув дверь в общежитие, Талил исчез в полумраке подъезда.

В следующую секунду Чапел тоже был у двери, но чуть-чуть замешкался, проверяя, кто следует за ним. Его отпихнули от двери к стене.

— Не суйся, Крескин, — выдохнул Кармине Сантини. — Это настоящее дело. Надо действовать наверняка.

— Черт, он был у тебя в руках, — выругался Гомес, проскальзывая в подъезд.

Бабтист и Кек вбежали следом. Раздался выстрел. Ошеломленный Чапел затаил дыхание. Лишь мгновение потребовалось ему, чтобы решить: Сантини не прав и он, Чапел, тоже готов к настоящему делу, каким бы трудным оно ни было. И вот он уже несся вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

— Стоять! Полиция! — гулко разнесся по подъезду голос Бабтиста.

Послышался треск ломающегося дерева и оглушительный грохот. Вышибли дверь. Добежав до верхней ступени, Чапел ринулся в коридор:

— Стоять! Не двигаться!

Господи, они взяли его, пронеслось в голове у Чапела.

— Да стреляй же давай! Пристрели этого засранца! — закричал Рэй Гомес.

— Не делай этого, парень! — вступил баритон Бабтиста. — Не надо.

Добравшись до нужной двери, Чапел увидел, что в центре аккуратно прибранной жилой комнаты в конце небольшого коридора стоит Мохаммед Талил. Рядом на лакированном столике — ноутбук. Легкий ветерок колышет шторы сквозь открытое окно. На экране включенного телевизора у дальней стены репортаж с велогонки. Кто же оставляет телевизор включенным, когда уходит? Справа взгляд наткнулся на плакат с Мадонной и французским певцом Жан-Жаком Гольдманом.

Все это он окинул беглым взглядом, прежде чем заметил витую проволоку, свисающую из чемоданчика Талила, который тот держал за ручку одной рукой. В другой он сжимал пистолет.

Тут же, взяв Талила в кольцо, стояли Бабтист, Сантини, Гомес и Кек.

— Спокойно, спокойно, — подняв руки и сверкая белоснежной улыбкой, увещевал Талила Сантос Бабтист.

Обернувшись, Сантини увидел Чапела:

— Уходи, Крескин. Убирайся отсюда ко всем чертям!

Талил посмотрел мимо него и встретился взглядом с Чапелом. На лице араба ничего не отразилось — ни страха, ни удивления, ни злости. Как если бы он был уже мертв.

Адам Чапел сделал шаг назад.

И вспыхнул свет. Много света. Он никогда не видел столько света и даже не знал, что его может быть столько. Потом словно великан ударил его прямо в грудь. Он чувствовал, что летит вверх тормашками, затем ударяется головой и на него падает что-то невероятно тяжелое.

И темнота.

6

Грязь разлеталась во все стороны из-под колес «фиата», который несся по окраинам Тель-Авива. Водитель, пригнувшись, судорожно сжимал руль — верный признак, что он не очень уверенно водит машину. Ему было пятьдесят семь, но выглядел он лет на десять старше: уставший, невзрачный на вид человек с коротко подстриженными седыми волосами и бородкой. Его печальные карие глаза видели слишком много для того, кто прожил всего одну жизнь. Слишком много ненависти. Слишком много горя. Слишком много смерти.

День выдался жаркий даже для израильского лета. В машине не было кондиционера, поэтому он ехал с опущенными стеклами. Ветер, врывавшийся в салон, приносил запахи вяленой рыбы и жареной баранины и трепал его светло-голубую рубашку, словно та была парусом. Но водитель все равно был весь мокрый от пота, струйками сбегавшего по щекам в бороду. Он всю жизнь жил в Израиле и привык к знойному лету. В пот его бросало не от жары.