Американский Голиаф - Харви Джейкобс

Мы с отцом были поражены твоими словами касательно «Негритосика», однако, раз уж для некоторых черных это имя обидно и оскорбительно, мы всяко обдумаем твое предложение. «Дядя Том» представляется вполне достойной заменой, и мы поздравляем тебя с хорошим выбором.

С этим письмом ты найдешь новые ленты и коробки, разумеется в замену старым. На картинке милые ниггеры стоят, как ты и предлагал, кружком вокруг радостного старика; такое изображение должно вызывать теплые чувства – едва ли не слышны крики радости, коими негры приветствуют это мягкое добродушное имя.

Мы шлем теплые слова и наилучшие пожелания Анжелике. Надеемся, путь домой выйдет для нее гладким. Нам понятно твое беспокойство о ее хрупком здоровье и о том, что новые путешествия могут сказаться на нем пагубно.

Передай, пожалуйста, Саманте слова любви и искренней надежды на то, что она вскоре отважится на путешествие к востоку. Приятным сюрпризом стала для нас весть о ее растущем интересе к преподобному мистеру Генри Турку. Этот ее преподобный сделался здесь знаменит после выхода своего выдающегося трактата, кой разошелся широко и вызвал немало дебатов.

Отец просит меня сказать тебе, что он подумывает о покупке акций пулмановской компании, о которой ты писал столь проникновенно. Как видишь, Джордж, он принимает твои слова близко к сердцу и крепко верит в твой успех. Мы желаем тебе удачи, Божьей помощи и поменыие волнений.

Твой брат,Бенджамин Хам

Положив письмо на стол, Джордж Халл взял в руку Анжеликино зеркальце. В рамке из золоченых морских нимф его лицо выражало что угодно, только не «поменьше волнений». Глаза блестели и пугающе отливали кармазином, белки испещрены сосудами. Несмотря на свежий воздух Айовы и здоровую стряпню Саманты, Джордж был бледен, утомлен и умучен.

Он плохо спал в последние недели. Началось это после знакомства с преподобным Турком, который теперь ухаживал за его сестрой. После первой встречи они беседовали еще не раз. К этому товарищу исполинов Саманта питала самые теплые чувства. Турк стал почетным гостем у нее за столом, едва ли не членом семьи.

Преподобный был знаменитым писателем – Джорджу пришлось выслушать пылкий отчет его издателя. Проповеди Турка зачитывались публично. Тонны писем со всей страны уведомляли преподобного об исполинах, которые прятались в лесах или скакали голяком по пашням, что подтверждало его догадку и несло волну новых видений.

Преподобный был богат, звезда его поднималась все выше, Турка ждала слава. Джорджа Халла ждал Чикаго, где ему предстояло скитаться по улицам и тыкать «Дядей Томом» в черные лица. На этот раз Бог зашел слишком далеко.

В распухшем мозгу Джорджа Халла извивался червь. С попустительства хозяина он присосался к ядовитой груди мести. Бес наглотался отравы. Исполинов они хотят? Исполины им понадобились? Отчего же не насытить сей исполинский аппетит?

– Должен тебе сказать, Саманта, ты была права насчет преподобного, – однажды утром Джордж признался сестре. – Как-то у него вышло растолкать меня после долгого сна. Если, как ты говоришь, я не очень хорошо выгляжу, то лишь оттого, что слишком давно вожу дружбу с демонами. Но теперь я исцелен и встал на золотоносную тропу.

– Я так за тебя рада, братец, – ответила Саманта. – Я передам преподобному Турку твои слова.

Передай. Передай ему спасибо. Я человек застенчивый мне не выразить, как полагается, своих чувств. Ты же знаешь.

– Да, Джордж, знаю, – сказала Саманта. – Я знаю. Но если У тебя не получается выразить благодарность, все же отнесись к Генри с должным уважением. Вообще-то он думает, что ты на него в обиде.

– Ага, будет ему уважение, – проговорил Джордж. – Более чем. Я стану его лучшим прозелитом.

То было начало грандиозного марша – Джордж взлетел по лестнице в спальню, где Анжелика еще не вставала с постели. Он развернул ее, стащил с себя штаны и как следует вколотил сзади. Выпустил семя и вылетел за дверь – Анжелика Халл перекрестилась, помолилась за мужа и за себя, за родных своих и мужа, за незнакомцев, за Хамиша Флонка и за других солдатских ангелов.

Лафайет, Нью-Йорк, 21 августа 1868 года

Аарон Бапкин достал губную гармошку и заиграл старую песню, пропевая куплеты, перед тем как набрать воздуха:

Я принесу тебе вишенку,В ней косточки нет.Я принесу тебе цыпочку,А клювика нет.Я расскажу тебе сказочку,Конца ей не будет.Я подарю тебе деточку,Что плакать не будет.

– Вот же наказал Господь еврейским музыкантом в собственном доме! Последний месяц, Бапкин. С меня хватит. У меня целый список приличных христиан, которые без звука будут платить в два раза больше, чем ты, – проорала из соседней спальни квартирная хозяйка Агата Ильм.

– А то как же, миссис Ильм! – крикнул ей в ответ Бапкин. – Целая очередь в милю длиной. Я вас поздравляю, а обо мне можете не волноваться.

Где же ты видывал вишенки,Чтоб косточки нет?Где же ты видывал цыпочек,Чтоб клювика нет?Как ты расскажешь мне сказочку,Чтоб не кончалась?Где же ты видывал деточку,Чтобы молчала?

– Отвратительная песня. Кости, клювы и мертвые дети.

Если вишенка в цвету,Нет в ней косточек.И у цыпочки моейНету клювика.Наша сказка про любовьНе закончится.Если детка будет спать,Ей не плачется.

– Ребенок спит, а не болен. Правда, вы о том не подумали, миссис Ильм? Толстенький, здоровенький, веселый малыш.

– У меня от тебя уши болят. В них уже стреляет.

Аарон добавил в блокнот несколько слов под уже записанной строчкой, напоминавшей следы на снегу молодого оленя. Бапкин решил собирать песни долины Онондага. Однажды уличный пьяница спел ему в Кардиффе «Загадочную песню». Аарона изумило, как такое убогое и мрачное сборище человеческих существ умудрилось упаковать в свои перекошенные мозги столь нежные и красивые баллады.

– Эта песня про любовь, миссис Ильм. О любви песня.

– Для евреев, – ответила миссис Ильм. – Песня о любви для евреев.

Аарон Бапкин жил у миссис Ильм уже два года – с тех самых пор, как обнаружил у себя скрытый талант. Когда Аарон впервые появился в округе Онондага, торгуя вразнос тканями и нитками, слово «лозоходец» было ему неизвестно.

Аарону не раз казалось, что его жизнь держится на череде случайностей. В Польше его родители погибли во время погрома, после того как случайно пошли не той дорогой. В три года Аарон с дедушкой Исааком Бапкином поплыл в Бостон к дедушкиному брату, который дал им денег на дорогу, однако за неделю до их приезда попал под молочный фургон. Через пятнадцать лет неподалеку от Итаки Аарон раскладывал свой товар перед одной фермершей, как вдруг эта дама сунула ему в руку раздвоенную ивовую ветку и велела искать под землей воду. Она знала, что евреи большие доки во всякого рода магии.

Аарон уламывал ее раскошелиться на пять ярдов ситца. Он бродил по траве, помахивая раздвоенной веткой, и притворно ворковал на иврите. После достаточно долгого путешествия он намеревался потрещать веткой и объявить:

– Вода здесь. И не благодарите меня. Лишних денег не возьму.

Ни с того ни с сего ветка вдруг выказала признаки разума и затряслась, как ей хотелось. Наставленная на заросли шафрана, она едва не выскочила у Аарона из рук.

Вернувшись в те места полгода спустя с новым товаром, Аарон Бапкин обнаружил, что стал знаменитостью. В колодце, выкопанном там, куда указала ветка, булькала чистейшая вода. После такого триумфа он мог продавать не только взятые на комиссию ткани, но и себя – как водного колдуна. Аарон так и не понял, чем был его дар – благословением или проклятием.

Мир расползался во все стороны, и услуги Аарона требовались все чаще и чаще. Лозоходец принимал водные роды, изумляясь не меньше своих клиентов, когда из земного брюха вырывался на свет новый журчащий колодец. В Лафайетте он снимал у миссис Ильм комнату, получал товар из Бостона, искал воду по всей округе и так зарабатывал на жизнь. Аарон Бапкин отбивался от нападок квартирной хозяйки и разношерстных местных антисемитов. Ей нужны были деньги, им нужна была вода. Ему нравилась сельская жизнь.

Аарон перестал петь, когда из стенных ходиков «Черный лес», точно собачий хрен, выскочила синяя уродливая кукушка.[12] Прослушав все двенадцать хриплых кукуканий, Аарон взял свою лозу и направился вниз. Новый заказчик – потное пугало – уже ждал, согнувшись горбом на облучке своей повозки.

– Вы водный колдун?

– Так мне сказали, – ответил Аарон, влезая в коляску. – Что ж у вас там стряслось? Вода из колодца ушла? Бывает.

Пока они выезжали из Лафайетта, Аарон, достав гармошку, успел продудеть несколько тактов из «Старого негритоса». Он перестал играть и спросил у возницы, а может, у деревьев, а может, у неба: