Романтики - Дмитрий Мережковский

Варенька. Нет, Коля, я так не могу. Я должна…

Дьяков. Молчи, молчи! Пойдем!

Дьяков и Варенька уходят.

XII

Михаил и Митенька.

Михаил. А все-таки я не понимаю…

Митенька. И не трудитесь, Мишенька, — все равно не доймете… Это вам не Гегель — не «разумное действительно», к черту логику — и все шиворот-навыворот.

Михаил. Вы думаете, Митенька? (Подносит руку к щеке).

Митенька. А что, зубы болят? Хотите платочек подвязать? А то как бы флюс не сделался. Да вы не конфузьтесь, батюшка. Эка невидаль — оплеуха подле уха! Это иногда лучше всякой логики.

Михаил. Вы, сударь, пьяны, глупы и пьяны. Убирайтесь к черту, пока я вас…

Митенька. Сделайте одолжение. (Подставляя щеки). Вот обе — в какую угодно.

Михаил. Ну. вас… блаженненький!

Митенька. Нет, стой, погоди! Не так я глуп, как ты думаешь. А что пьян — пьян да умен, два угодья в нем. Не понимаю я, что ли, с кем говорю? Ведь кто кого победил давеча — он ли тебя или ты его, это один Бог рассудит. Эх-ма, голубчик Мишенька, все понимаю! Не сердись на меня. Ведь ты сейчас с Россией-матушкой прощаешься! Уедешь — и не видать тебе ее, как ушей своих. Бунтовал здесь мальчиков и девочек — бунтовать будешь там народы и царства. Накутишь, намутишь, так что небу будет жарко. Крови отведает львенок — будет лев, искай кого поглотити. Ну, брат, счастливо! Поцелуемся — со мной-то можно, чай, — не подеремся! Аль брезгаешь?

Михаил. Нет, отчего же? С удовольствием. Вы тоже, Митенька, славный. Спасибо вас всем, за все спасибо. Не поминайте лихом. (Обнимаются). А что, Митенька, о чем я вас хотел спросить: что это я сказал Дьякову давеча, когда он в меня целился?

Митенька. Ну, что вы… Будто сами не помните? сказали, что стрелять не будете.

Михаил. А еще что?

Митенька. Еще? А еще, — что убивать не хотите, потому что противно.

Михаил. Вот, вот, оно самое! Противно. (Помолчав). Митенька, а что, очень я тогда боялся?

Митенька. Ну, уж это вам лучше знать.

Михаил. Нет, а вам, со стороны как?

Митенька. Мне?.. Чудак вы, право, Михаил Александрович! Ну, да уж что там… Молодец, молодец, дай Бог всякому так!

Михаил. Гм, молодец? (Улыбаясь). А знаете, я ведь, может, и очень боялся. А только я тогда совсем о другом думал…

Митенька. О другом? О чем это?

Михаил. Да вот об том самом, что убивать не хочу. Поединок, говорят, дело чести. А я не хочу убивать, совсем не хочу. Противно. И если по чести убивать надо. — ну ее к черту и честь!

Митенька. Вон оно куда! А ведь это уже на мое выходит — вот как я говорю: взять все за хвост да и стряхнуть к черту!

Михаил. Ну, может, и не все, а уж это наверное! Уж это наверное! С этого все и начинается. Тут-то оно и есть, — бунт, — такой бунт, какого еще никогда не бывало! Никогда не бывало! А ведь никто не понимает… Ну, да ничего, поймут. Надо, чтобы поняли. И я это сделаю, сделаю, сделаю!

Митенька. Ну, и сделай, ну и сделай. Мишенька! Помоги тебе Бог!

Голос Дьякова с лестницы. Михаил Александрович! Михаил Александрович!

Михаил. Иду!

Уходят.

XIII

Митенька один. По комнате пробегают люди с тюками, узлами, чемоданами. По всему дому суматоха, говор, крики, хлопанье дверей. Чей-то голос вдали: «Одеяльце забыли, одеяльце Сашенькино». Голоса на дворе: «Ну, с Богом, трогай».

Митенька (в окно кланяясь и махая платком). Счастливо! Счастливо! (Идет к столу, садится, наливает вино, пьет и наигрывает на гитаре).

Входит Дьяков.

XIV

Дьяков садится, так же, как давеча, кладет руки на край стола и опускает на них голову. Митенька продолжает взыгрывать и посматривать на Дьякова искоса. Потом встает и кладет ему руку на плечо.

Митенька. Ну, что ж, Коля, и нам пора. Лихо кутнем, такой карамболь зададим, что чертям тошно станет!

Дьяков. Полно, Митя, перестань. Уходи.

Митенька. Ну, брат, шалишь! Не уйду. Мы теперь с тобой до одной точки дошли — одна дорога — вместе пойдем!

Дьяков наливает в стакан воды и хочет пить. Митенька удерживает его за руку.

Митенька. Ты что это, сударь, вздумал? (Наливает вина). На, пей, — здоровее будет!

Дьяков. Не хочу.

Митенька. Вина не хочешь? Ну, брат, плохо дело! (Дьяков пьет воду). А что ты думаешь. Коля, надолго она уехала?

Дьяков. Не знаю.

Митенька. А хочешь пари держать, что года не пройдет, как вернется?

Дьяков. Прошу тебя, Митя…

Митенька. Ну, ладно, не буду. А только, если вернется, помни, брат, что это — дело Мишиных рук. Зла тебе хотел, а сделал добро. Знаешь притчу: медовые соты в челюсти львиной, — из едущего вышло едомое, и из крепкого вышло сладкое.[32]

Дьяков (идет к двери и зовет). Лаврентьич!

Входит Лаврентьич.

XV

Дьяков, Лаврентьич и Митенька.

Дьяков. Я уезжаю.

Лаврентьич. Может быть, не скоро вернусь. Управителю доверенность вышлю на продажу усадьбы. А ты пока за домом присматривай. Да вещи пришли. Я тебе из Москвы напишу.

Лаврентьич. Слушаю-с. (Помолчав). А куда, сударь, ехать изволите?

Дьяков. Не знаю. На Кавказ, должно быть, в действующую армию.

Лаврентьич. На Кавказ! Вот что. Опять, значит, в полк? Служить будете?

Дьяков. Так, может быть.

Лаврентьич. Так-с. И усадьбу продадите?.. Батюшка, барин, Николай Николаич, отец ты наш! А мы-то как же без тебя? И не вернешься к нам?

Дьяков. Нет, отчего же? Если не убьют, вернусь. (Идет к бюро, вынимает бумагу из ящика). Вот на, возьми, — отпускная тебе. А потом, когда справлюсь, в Москве, всех дворовых отпущу на волю. Так им и скажи. (Лаврентьич берет бумагу, отворачивается и молча трет глаза кулаком).

Дьяков. Ну, что же ты? Аль воле не рад?

Лаврентьич комкает бумагу, рвет ее, кидает на пол и топчет ногами.

Лаврентьич. Вот вам! Вот вам! Вот вам воля ваша! Ничего мне не надо! Пропадай все пропадом! И за что вы меня, сударь! Кажись, верой-правдой служил, и вам, и папеньке, и деденьке. На руках носил, ходил, пестовал, а вы меня, старика… Эх, сударь!

Дьяков. Ну, полно. Лаврентьич. Если ты не хочешь… Лаврентьич (кланяясь в ноги). Батюшка, барин, смилуйся, не губи ты нас, сирот! Не разоряй гнезда родного! Коли нас не жалеешь, хоть гробы отцов пожалей!

Дьяков. Ну, ладно. Я еще подумаю. Может быть, и не продам. Только не плачь. А если на волю не хочешь. — Бог с тобой, служи, как раньше служил. Я знаю, ты — верный слуга. Спасибо тебе.

Обнимает его. Лаврентьич уходит.

XVI

Дьяков и Митенька.

Митенька. Эх-ма! Обидел старика. И его, и меня, и Мишеньку, и Сашу, и Варвару Александровну, — всех обидел.

Дьяков. Что ты, Митя, чем же я обидел?

Митенька. Ну, брат, коли сам не понимаешь — говорить нечего. А скажи-ка лучше, как Кавказ-то вправду едешь?

Дьяков. Еду.

Митенька. И пить и кутить больше не будешь?

Дьяков. Не буду.

Митенька. Поздравляю. Святой, значит, преподобный. Облагодетельствовал всех — и на Кавказ, умирать за отечество. Герой! Амалат-Бек![33] Ну, и поезжай. И черт с тобой.

Дьяков. Чего же ты сердишься?

Митенька. Я не сержусь. А только мы — люди грешные, — со святыми нам делать нечего. Эх-ма! Думал я, что ты человеком стал, а ты все та же баба, слюнтяй, такая дрянь, что только поплевать и бросить!

Дьяков. Да что же ты ругаешься?

Митенька. А как же не ругаться, когда смотреть тошно на рожу твою преподобную. Тьфу! весь постным маслом обмазался и рад-радешенек. Святой! А у самого в глазах бес играет. Зла-то в тебе столько сейчас, сколько зла, у-у! Вчуже страшно…

Дьяков. Что ты говоришь. Митя! Какое во мне зло? На кого?

Митенька. На всех. А пуще всех на себя. Давеча тут прощения у Миши просил, едва в ногах не валялся, а уж лучше бы ты убил его, — меньше бы зла сделал.

Дьяков. Нет, Митя, нет у меня зла ни на кого. А Мишу я, в самом деле, простил.

Митенька. Простил! Скажите, пожалуйста! Да, может, он в прощении твоем и не нуждается! Может быть, ты и подметки его не стоишь. Виноват он, кругом виноват, как подлец. Ну, и что ж из того? Мы все подлецы. Не нам с тобой его прощать. Да знаешь ли ты, кто он такой?

Дьяков. Знаю. Митя, все знаю!

Митенька. Врешь! А если знаешь, так пей! (Подает стакан). Пей за здоровье Михаила Кубанина.

Дьяков. Я же тебе сказал, что не хочу вина.

Митенька. Врешь! опять врешь! Не в вине тут дело, а за его здоровье пить не хочешь.

Дьяков. Да нет же, право…

Митенька. А если нет. — пей сейчас!

Дьяков. Послушай. Митя!..

Митенька. Нечего слушать. Пей, или черт с тобой!

Дьяков. Ну, ладно, давай!

Митенька. Только помни, брат, это не шутки. — это все равно, что клятва вечная. Поднимай же стакан, кричи…

Дьяков. Не буду я кричать.

Митенька. Ну, ладно, я за тебя. Только смотри, чтоб крепко было: как выпьем, — стакан об пол. Виват! Виват! Виват Михаил Кубанин!

Пьют и разбивают стаканы.

Занавес.

1914

Примечания

1