Преступление Ахана - Дан Берг

с чего разговор начать? — размышлял Калев, — не скажешь ведь, дескать, сомневаюсь я в вине Ахана, хочу разобраться, а заодно узнать, нет ли твоего, Рахав, интереса в этом деле. Нет, так не пойдет, так толку от нее не добьешься. Впрочем, я придумчивый, измыслю что-нибудь экспромтом!”

***

— Мир и благополучие тебе, красавица Рахав, — сказал Калев, входя в известный уже читателю шатер, — меня зовут Калев, я друг Йошуа.

— И тебе благополучие и мир, важный иудей, — ответила Рахав, — с чем пожаловал?

— На воспоминания меня потянуло. Проходил мимо, дай, думаю, зайду, побеседуем, послушаю умные речи.

— Лестно слышать.

— Я от сердца говорю. Хорошо ли ты помнишь, Рахав, как брали наши бойцы твой город Йерихо?

— Как не помнить! Разве забудешь такое! Твои воины избавили мой клан от гибели. Мы вам жизнью обязаны.

— Да, мы спасли вас. Долг велик и лежать не велит.

— Напоминаешь о долге? Чего же ты желаешь, Калев?

— Народ мой малочислен, пополните его. Примите иудейскую веру, Бога нашего за единственного признайте, и зашагаем вместе. Творец испытывает одни огорчения. Порадуйте Его.

— Нелегко от своих богов отрешиться. Думаем.

— Страшно отрешиться? Неужто столько гнева в душах богов? Если никак не возможно сие для твоего клана — отпускаем вас на все четыре стороны.

— Не торопи. Советуемся меж собой.

— Ждем.

— Есть еще что-нибудь на уме у тебя, Калев?

— Есть, красавица Рахав. Я пришел с поручением личного свойства от Йошуа.

— Личного свойства? О, я вся внимание! — оживилась Рахав.

— Йошуа, мой лучший и давнишний друг, доверил мне сообщить, что ты нравишься ему, и он допускает возможность женитьбы на тебе. Разумеется, при условии принятия тобою нашей веры. Он сожалеет, но важные дела не оставляют ему времени для романтических бесед.

— Я польщена, — вымолвила Рахав, зардевшись от блаженства и обиды.

— Йошуа желает знать, в какой мере ты расположена к нему. Говори смелее, я передам ему твои слова.

— Калев, ты можешь уведомить своего старинного друга, что он мне очень нравится, и я была бы безмерно счастлива соединить с ним свою судьбу. Разумеется, при условии выполнения его условия.

— Я рад за вас обоих. Вот только радость омрачена преступлением Ахана. Мы его любили, и вдруг такое… Впрочем, навряд ли тебе это интересно…

— О, нет, Калев! И мою душу задело горе, хоть и чужая я!

— Задело? Ты знала Ахана?

— Знала. Храбрый воин, красивый юноша, горячее сердце. Он признавался мне в любви, оставив в стороне прочие дела. И тут это несчастье!

— Как сошлись вы вместе?

— Он приходил ко мне в шатер, вот как ты сейчас пришел. Он клялся в любви, звал замуж, говорил, что на все для меня готов, мол, ты единственная у меня! Чего только не простишь за такие пылкие слова!

— А было что прощать?

— Служанка донесла, что он убеждал Йошуа не жениться на мне, потому как я язычница. И еще говорил, что Накман хочет причинить иудеям зло, а я, дескать, с братом заодно. Но я простила Ахана. Ведь он из ревности делал это. А ревновать — значит любить!

— Что-то не пойму тебя, Рахав, запутался я вконец. Кому из двух твоя любовь назначена, и за кого ты замуж хочешь?

— Неповоротлив мужской ум. Люблю я Йошуа и хочу быть ему женою. О нем и только о нем мечтаю. А Ахана я не любила, а лишь ценила и прощала за страсть ко мне.

— Кажется, начинаю понимать. И верно, зачем тебе Ахан, ведь он годами слишком молод!

— Я так и объясняла ему. Но он, горячее сердце, и слушать не хотел. Твердил, мол, озолотит меня, лишь бы я сказала “да”.

— Озолотит? Он предлагал тебе богатство?

— Предлагал. Да что мне золото его? Я дорожила им за пылкость чувств!

— Как здорово — почитать нежные чувства выше заурядной корысти!

— Да, я такова. Однако убеждена, что воровство — гнуснейшее деяние. Судьба Ахана ужасна. Он похититель — так ваш жребий утверждает. Не уверена, но осуждаю. Осуждаю, но не отрекаюсь.

— Порицать преступление, а не исполнителя оного, есть свойство высокого духа и гуманного сердца.

— Благодарю за похвалу.

— Пустяки. А что думает Накман об этом деле?

— Боюсь, ему не до того — он горюет, и есть на то причина.

— Какая?

— Он потерял любимых деток и жену. Их убили ваши, когда весь выводок из любопытства вышмыгнул за порог поглядеть на пожар Йерихо. Они сами виноваты, но от признания этого боль Накмана не стала меньше.

— Бедный Накман, мне жаль его.

— Мне тоже. Ведь родная кровь. Он собирался мстить иудеям.

— Мстить нам?

— Да, Калев. Мне удалось отговорить его. Но беспокоит Накман меня.

— Не удивительно. Ведь родная кровь.

— Он утратил к жизни интерес. Целиком предался горю. Что ни делает — не идут дела. А ведь не беден он, и мог бы жить!

— Ты говоришь, не беден он?

— Он фантастически богат. Двенадцать золотых статуй бога-покровителя нашего клана принадлежат ему.

— Красивые статуэтки?

— Красотой не отличаются, их ценность в том, что золотые. Можно задорого продать, выручку к делу приложить — было бы умение!

— А как выглядит ваш божок, и как звать его?

— Имени не помню, сейчас я все больше о вашем Боге думаю. А драгоценная кукла в локоть высотою. Мужчина с бородой, ножки короткие, ручки на груди сложены, голова большая, глаза закрыты.

— И как же Накман распорядился своим богатством?

— То-то и горе, что худо распорядился! Зарыл сокровища в землю.

— Плохо разве? Сохраннее будет золото!

— В сохранности выгоды мало. Отдал бы лучше мне, хотя бы часть. Уж я бы извлекла прибыток. Я умею богатство умножать. Не даром большой харчевней правила!

— Коли умудрилась удержать брата от глупой мести, то непременно сможешь убедить его поделиться с тобою.

— Дни покажут. Да и в самом деле: убитых не вернешь, а в золоте сила и довольство!

— Прав Йошуа: умна ты, Рахав!

— Спасибо на добром слове. Приятно. Только не от тебя его жду, а от вождя вашего!

— Я доложу ему всё, о чем говорили мы. Полагаю, Йошуа прилепится к тебе. Хотя поручиться за него не могу.

— Передай, что мечтаю о