Чёрные корабли - Джо Грэм

— Правый борт… вступай!

Левые весла, выйдя из воды, ударили снова, к ним присоединились правые. Корабль пошел прямо — мы повернули ровно на четверть круга от прежнего курса. Позади нас послышался гребной распев на «Семи сестрах»; им предстояло то же.

Ксандр взглянул на меня и улыбнулся.

— Не укачало?

— А должно было?

— Ты прежде выходила в море?

— Нет.

Корабль подошел уже к самому острову — песчаной полоске чуть выше уровня воды, с низкорослыми деревьями, под которыми едва можно укрыться. Три старые рыбацкие лодки вытащены на берег, сушатся разложенные сети. Дальше, у самых деревьев, видны фигуры людей и наскоро натянутые навесы — на них собирают росу, под ними укрываются от полуденного солнца. Пляшущее пламя костра, тени.

— Приготовиться!

Корабль скользнул к берегу.

— На три — весла вон!

Весла разом поднялись из воды и, повернувшись лопастью вверх, застыли в воздухе.

— Держись крепче, госпожа, — сказал Ксандр.

Нос «Дельфина» с силой ударил о берег, но я, успев схватиться за поручень, удержалась на ногах. Весла втащили внутрь; те двое, что сворачивали парус, прыгнули за борт, чтобы помочь кораблю встать на место. Чуть поодаль уже подходил к берегу «Семь сестер».

Наши гребцы спрыгнули с судна и теперь с каждой набегающей волной выталкивали его дальше на сушу. Ксандр перемахнул через борт и пробежал от носа к корме, убеждаясь, что корабль встал надежно.

Я подошла к боковому поручню и взглянула вниз: довольно высоко, примерно как мой рост.

— Прыгай сюда, госпожа. — Ксандр стоял внизу, вода плескалась выше колен.

Я перекинула ноги через поручень — и увидела, что они по щиколотку в запекшейся крови.

— Прыгай, — ободряюще повторил Ксандр и протянул руки, — я поддержу.

Я прыгнула. Холодная морская вода, чистая и легкая, как дождь, захлестнула меня почти с головой — неожиданное, но приятное ощущение. Ксандр обхватил меня за пояс.

— Осторожнее. Плавать умеешь?

— Я плавала в реке, когда была маленькой. В море — нет.

Следующая волна окатила меня почти до подбородка. Я отмыла ноги чистым белым песком и вышла на берег вслед за Ксандром. Кто-то из мужчин поднялся на корабль, чтобы сгрузить вниз кувшины и амфоры, взятые из Пилоса, — их разделят между остальными.

Мальчик лет девяти, выбежав на берег с острова, припал к одной из пилосских рабынь; та опустилась на колени и прижала его к себе, что-то бессвязно восклицая.

— Мальчишка с погибшей рыбацкой лодки. — Голос Ксандра дрогнул. — Ее перевернуло при выходе из гавани, многие утонули. Парень оказался хорошим пловцом, сумел добраться до «Дельфина». Из его семьи никто не выжил.

— А у тебя есть семья? — спросила я.

— Все погибли. Их убивали просто так, чтобы посмотреть на мучения.

Ксандр отвернулся и пошел обратно к кораблю помогать с разгрузкой.

Я вышла на берег. Так странно — вокруг звучит только язык Вилусы… Я вдруг поняла, что раньше никогда не слышала, как на нем говорят мужчины.

Предводитель увидел меня и подошел.

— Пифия, я хотел с тобой поговорить.

— Слушаю.

Он увел меня чуть дальше от остальных.

— Нам надо возжечь погребальный костер — для тех двоих, кого сегодня убили. Мы взяли из Пилоса их тела, и воздать им честь надо сегодня, потому что завтра нам лучше отплыть. Иначе мы рискуем наткнуться на флот Иденея, Пилос слишком близко. Мне понадобится твоя помощь, нужно сделать все по обряду. — Он помолчал. — Сегодняшний день принес надежду: кто-то из нас еще может встретить родных по эту сторону Реки. И твое присутствие их укрепит. После отплытия из Вилусы обряд совершали второпях, как придется; если устроить торжественное погребение по обычаю, люди воспрянут духом.

Я кивнула:

— Конечно, я сделаю все как подобает. Пусть кто-нибудь поможет соорудить костер — на острове не так много древесины, но на костер наберется. И я произнесу все, что велит обряд. Напутствовать их тени будешь ты, царевич?

— Да. Мне уже приходилось это делать.

Трое мужчин собрали бревна, мы сложили их слоями — одни вдоль, другие поперек, чтобы получить костер нужной формы. Убитые будут лежать вдвоем, как братья. Я выровняла тела, уже начавшие коченеть. Дни стоят жаркие; хорошо, что погребение назначено на сегодня. Для возлияний будет лучшее пилосское вино многолетней выдержки, однако из трав и смол у меня с собой только те, что вызывают видения.

Я отошла в сторону, привела в порядок хитон и наложила на лицо краску. Красок мне на первое время хватит. Потом, когда понадобится, за углем дело не станет, а вот мел, который нужно тщательно растирать с жиром, найти будет трудно.

Пока меня не было, люди начали собираться вокруг приготовленного костра, спокойно и почтительно. Примерно четыре сотни — все, что осталось от народа Вилусы. Когда я вышла, некоторые из мужчин отступили назад: они видели меня в Пилосе, но не знали, что я тоже здесь.

Я произнесла должные слова — песнь Сошествия и приветствие Владычицы. Сотис, взошедший из-за моря, сиял лучисто и ярко.

Эней, ступив вперед, зажег костер своим факелом. Занялось пламя. Царевич, обращаясь к теням умерших, заговорил о том, что ими исполнены все принесенные клятвы, что они чтимы и славимы своим народом…

Эней взглянул на толпу — разноликий сонм изгоев, — и я вдруг увидела то же, что и он.

— Друзья, ваша жертва слила вместе две разлученные части народа, воссоединила наши семьи, вернула женщин в любящие объятия, а детей — к материнской груди. Если вы, стоя у Реки, тяготитесь ожиданием — да будет скор лодочник, знающий, что ныне он перевозит героев, отдавших свою кровь за сохранение крови народа.

Я видела их лица в свете костра. Молодежь — и почти нет стариков, мужчины — и почти нет женщин. Лохмотья, что остались вместо одежды, не починить без новой ткани. Но на корабле негде ткать и неоткуда взять лен и шерсть. Долго ли мы продержимся на увезенных из Пилоса продуктах, не обрабатывая полей? Мыслимо ли выжить, питаясь одной рыбой?

Языки огня взметнулись к небу. Я подняла руки и произнесла последние слова хвалы и прощания. Двое из гребцов начали выбивать на барабанах четкий, постепенно ускоряющийся ритм. Вступили флейты, присоединились другие барабаны. Я еще стояла, когда начался долгий, медленный танец вокруг костра, веющего едким дымом и запахом горящей плоти. Я раньше не видела этот танец — величавый, неторопливый и при этом неистовый, как гроза. Все быстрее и быстрее кружился под звездами вихрь, уносящий прочь людскую боль и горе. Искры костра взлетали в небо. У меня снова поплыла голова, и я присела на песок у деревьев.

— Что тебе видно? — тихо спросил Эней, присевший рядом.

— Искры, — ответила я. — Искры, возносящиеся от алтаря. Ты воздвигнешь алтарь на другом конце света, за морями, когда закончится твое плавание. Между тем пределом и этим лежит множество дорог, и не все они легки. Но какие-то из них ведут к городу, который ты должен построить.

— К новому городу?

— Вилусы больше нет, мы не можем жить в море. Значит, нужно построить город, до которого не доберутся враги.

Меня охватил озноб. Ее рука ощущалась все тяжелее. Я ничего не ела со вчерашнего вечера, и все это время Она носит меня как одежду…

Эней накинул на меня свой плащ.

— Тебе нужно отдохнуть. Кто знает, какие битвы пришлось тебе сегодня вынести.

— Я чувствую себя сносно. Хотя ты прав, царевич, поесть не мешает.

— Пойдем туда, где готовят ужин, — сказал он, поднимая меня на ноги. — Там свежий хлеб из Пилоса, тушеная чечевица с зеленью и запеченная на углях рыба.

У меня потекли слюнки от одного упоминания о еде. Позади нас кто-то из танцующих произносил слова погребальной песни, сливающейся с барабанным ритмом: она должна была помочь умершим найти путь к Реке.

— Надо дождаться, пока прогорит костер, — промолвила я.

— Подойдешь потом еще раз.

На ногах я стояла довольно нетвердо.

— Как скажешь, царевич Эней.

— Зови меня Ней, как другие. И дай мне руку. Каково будет видеть, как воплощение Смерти шлепнется носом о землю?

Я подавила смешок.

— Да уж, неподобающе. — Я оперлась на его руку, и он довел меня до костра.

На волнах

Той ночью все спали на берегу. Проснувшись от того, что холодом свело все тело, я подошла к костру — посидеть с женщинами, которые поддерживали огонь. Они посторонились и замолчали, мне стало неловко. Я редко бывала среди женщин, общаясь разве что с храмовыми служительницами, и с раннего детства не знала подруг. Я жрица, мне никогда не быть женой и хозяйкой: мне не знакомы привычные женские заботы, вокруг которых обыкновенно вьется разговор. Вот и сейчас я не знала, что сказать, и просто молча присела рядом.

Наконец одна из них, знавшая меня в детстве, протянула мне кусок вчерашнего хлеба.