Златоборье - Владислав Бахревский

— Я же говорю, у них кожа вместо коры.

Помолчали. Молчал лес, озеро, луг.

— Здесь совершенно нет птиц! — вдруг догадался Ной Соломонович.

— Да ведь и пчёл нет! И бабочек, и комаров!..

Ной Соломонович достал из рюкзака тёплую шапочку.

— Что-то холодно.

— Да уж чайком не погреешься. Ужинать придётся всухомятку.

— Мне не хочется есть.

— Тогда будем спать. Утро вечера мудренее.

— А если?..

— Я сплю чутко, ружьё заряжено. Расстелили брезент, легли…

— А ведь такое, пожалуй, похуже конца света, — сказал Никудин Ниоткудович. — Тому, кто устроил это, — морковку бы вместо носа!

Ной Соломонович повздыхал-повздыхал, но взять под защиту науку не решился. И тогда снова сказал Никудин Ниоткудович:

— Снесёт ли земля человека…

Одинокому голосу пусто, когда на многие вёрсты голос один. И хоть бы шорох, дуновение ветра! Ни светлячка, ни звезды…

Придвинулись друг к другу, от одиночества подальше, от тёмного безмолвия.

— Спать! — сказал Ной Соломонович.

— Спать, — согласился Никудин Ниоткудович.

Они повернулись на бок, и в то же самое мгновение из леса, с озера, с каждой травинки на их брезент, к их телам, в их лица, в их глаза потянулись щупальца мерцающего слабого света.

Ной Соломонович приподнялся и вертел головой, как птица, не понимая, откуда берётся свет, какова его природа. Никудин Ниоткудович отложил ружьё, которое чуть ли не само кинулось ему в руки.

— Вроде бы глаза, — сказал он.

— Глаза у травы?

— Вам лучше знать, вы человек учёный. — Свет не усиливался и не слабел. — Разглядывают.

— И вам не страшно, Никудин Ниоткудович?

— Да ведь не кусают, — вздохнул, зевнул. — Я, пожалуй, спать буду. Намаялся за день с лодкой.

Лёг и заснул. Бодрствовать одному, когда со всех сторон не только смотрят… но, кажется, дотрагиваются до тебя взглядами? Ной Соломонович зажмурился, лёг и постарался дышать потише. Для науки было бы важным выяснить, что это за светоносное зрение, но как он поведёт себя, глазеющий мир, если поймёт, что его изучают. Ной Соломонович не стал рисковать, так и лежал с зажмуренными глазами, завидуя непробиваемому спокойствию лесника.

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Они пробудились одновременно от добродушного посапывания и причмокивания. Вокруг брезента паслись сорокакопытицы!

— Никудин Ниоткудович, — тихонько позвал Ной Соломонович.

— Вижу.

— Что делать?

— Спать.

— Да, спящих они, кажется, не трогают.

Иные сорокакопытицы подходили к брезенту, разглядывали людей всеми шестью глазами.

Стадо, кормясь, прошествовало в сторону ельника.

— Уходим! — вскочил Ной Соломонович.

— Травоядные звери. Не съедят.

— Ох! — сказал Ной Соломонович. — Уж очень всё-таки страшны. По останкам не мог определить, что это за существо, и теперь не знаю. То ли гигантская стронгилозома с мордой свиньи, то ли свинья с повадками тропической многоножки?

— Домой? — спросил Никудин Ниоткудович, складывая брезент.

— Как домой?! Мы должны обследовать место.

— У нас всего две фляжки воды, а через ряску надо целый день продираться.

— Это серьёзно… — согласился учёный, — но за озеро, на луг надо обязательно сходить.

Можно ведь и налегке, без вещей. Никудин Ниоткудович забросил на плечо ружьё, пристегнул к поясу фляжку.

— Идём, Ной Соломонович. На луга поглядим, и обратно. До ночи надо быть в лодке.

Шли берегом озера. Да какого озера! Вода стояла над берегами, как желе.

— Кувшинки! — обрадовался Никудин Ниоткудович. — Обыкновенные кувшинки.

Он наклонился над цветком, чтоб рассмотреть получше, но кувшинка вдруг закрутилась волчком и перелетела вместе с ножкой подальше от берега.

— Вот вам и обыкновенная, — только и сказал Ной Соломонович.

Разнотравье в лугах пламенело фиолетово-золотисто-розово!

— Вот они, бабочки! За всю свою жизнь столько не видел! — Никудин Ниоткудович покосился на Ноя Соломоновича. — Или опять подвох?

Подвох был. Бабочки не улетали. Они не могли улететь. Это их приросшие к стеблям крылья сделали луг праздничным.

Ступили на жёлтый ковёр, большой, круглый.

— Что за трава такая? — Ной Соломонович нагнулся, присмотрелся. — Запах чувствуете, Никудин Ниоткудович? Знакомый запах.

— Одуванчиками пахнет.

— Одуванчик и есть. Гигантский одуванчик. Какое раздолье для ботаников, зоологов!.. А это что такое?

Гадкое существо проковыляло и скрылось в траве.

— Ощипанная куропатка, определил лесник.

— Вот они, птицы Проклятого леса. Ползающие, безголосые птицы.

— Может, всё-таки вернёмся?

— Ещё сто, нет, двести шагов — и назад. Я сам считать буду. Видите слоновьи хоботы из земли и те ажурные беседки? Посмотрим и будем возвращаться.

Хоботы отливали серебром и склонялись перед пришельцами заученно, как в театре.

— Так и чудится, что имеешь дело с разумной материей. — Ной Соломонович достал лупу и разглядывал ближайший к нему смиренно склонённый хобот. — По-моему, это какие-то гигантские споры. Очень похоже на грибницу. А это что за лист?

— Лопух, — определил Никудин Ниоткудович.

— Под таким лопухом вся ваша сторожка поместится. — Они прошли под лист. — Сухое, опрятное место.

— Ной Соломонович, — одними губами прошептал лесник, — поглядите, что за нами-то делается!

Ной Соломонович услышал похрустывание, увидел, что хоботы стремительно разрастаются, загораживая путь ажурной вязью: грибница! Самая настоящая грибница!

— Вперёд! И бегом! — скомандовал лесник.

Они рванулись из-под листа, но хода им уже не было.

— Нас пленили! — чуть ли не обрадовался Ной Соломонович. — Спокойно. В нашем положении нужно быть спокойным и уверенным в себе. Надо же, наконец, разобраться, что это за мир такой.

ЗАТОЧЕНИЕ

Жизнь под листом была и покойной, и даже сладкой. Медовые муравьи, величиной со спичечный коробок проложили дорогу по стеблю, а вернее сказать, по стволу лопуха вверх и за пределы ажурной решетки. Муравьи, раздутые, как бочонки, сами двигаться не могли, их носили на себе муравьи-работяги. Ной Соломонович научил Никудина Ниоткудовича добывать мёд и всё утешал его:

— Мёд муравьев питателен и полезен. С голода мы не помрём.

— А мне и жить-то не больно хочется после Проклятого леса, — сказал лесник. — Коли выберемся отсюда, ни одного учёного в Златоборье не пущу.

— Никудин Ниоткудович! Это, право, смешно. Хотим ли мы, не хотим, но двадцатый век — торжество науки.

Лесник схватил пригоршню земли, сунул под нос Ною Соломоновичу.

— Вот она, твоя наука. Погляди, что она родила! И что ещё родит? За какую вину земля испоганена? Ни рек, ни ключей, ни воздуха… Я просыпаться, бывает, боюсь! Пригонит тучку со стороны большого города, и вода с неба, с самого неба, возьмёт и сожжёт Зла-тоборье. Однажды уж пришлось вырубить полквартала. Это наших-то сосен!

Никудин Ниоткудович швырнул землю в решетчатую грибницу, оплетшую тремя кольцами их лопух. Что за чудо! Грибница пыхнула, как перезрелый дождевик, и перестроилась у них на глазах в огромные серые мухоморы.

— Уходим! — Никудин Ниоткудович выскочил из-под листа, но в то же мгновение грибы снова пыхнули, превратились в рой грозно гудящих шмелей.

— Мда! — сказал Ной Соломонович, отступая. — Без посторонней помощи нам, пожалуй, отсюда не уйти. Но что они хотят от нас? Кто они? Что означает это постоянное ночное разглядывание?

ПОБЕГ

Сладкая жизнь — горькая. Муравьи не иссякали, а воды осталось несколько капель.

— Одуванчики! — воскликнул однажды Ной Соломонович.

Жёлтые круглые ковры, так удивившие их, созревали, превращаясь в огромные шары. Пришла пора действовать.

В полдень, в солнцепёк, обкрутив головы нижним бельём — от шмелей, лопуховые пленники кинулись к одуванчикам. Каждый к своему. Протиснулись вовнутрь, обломили ножки парашютов. Оторвались от земли, полетели! Полетели-полетели! Покачиваясь, взмывая на восходящих струях, проваливаясь в воздушные ямы.

ВСТРЕЧА

Вездеход Велимира Велимировича пристал к острову, на котором, на котором Никудин Ниоткудович вырубил сухие деревца на шесты.

— Они здесь останавливались! — по щепе определил лесничий. — Мы движемся по их следам. Вон уже и черно на горизонте.

— Проклятый лес, — догадался Антоша и пожалел, что произнёс эти слова. Не по себе стало.

— Черника поспела! — Даша набрала две горсточки ягод: одну Велимиру Велимировичу, другую Антоше.