Сизифов труд - Андрей Константинов

Так Анечка влилась в ряды «гоблинов». Странное дело, но на новом месте службы ей понравилось гораздо больше: и люди оказались посимпатичнее, и работа куда как интереснее. Так что вплоть до первых родовых схваток она с немалым энтузиазмом работала «на подхвате», одинаково ответственно выполняя поручения, как связанные с рутиной, так и с разумной долей экстрима. А уж за бесконечные попытки переведения в практическую плоскость некогда полученных ею в университете теоретических знаний среди «гоблинов» и вовсе сложились легенды. Поскольку в теологических спорах, посвященных методикам проведения оперативно-розыскных мероприятий, краснодипломница Анечка порой позволяла себе назидательно-менторские интонации в адрес не только априори снисходительного к беременной сотруднице Мешка, но и самого Павла Андреевич Жмыха. Который, при всей своей отеческой любви к Анечке, до сих пор корил и проклинал себя за то, что столь опрометчиво и непродуманно позволил Римме Львовне себя одурачить. Приняв и в без того невеликий штат девицу. Да еще и, как выяснилось, ограниченно годную…

…Народ в кабаке лихо отплясывал под свежеиспеченный евровидениевский хит белорусского норвежца (или норвежского белоруса?), а любитель исключительно обжимательных «медляков» Тарас Шевченко, медленно прохаживаясь, пытливым оценивающим взглядом осматривал внушительную кучу принесенных гостями даров и подарков. На фоне традиционно-предсказуемых игрушек, безделушек и упаковок с памперсами сиротливым эстетическим особняком отстояла картина маслом, являющая собой портрет Анечки в профиль.

Оценив полотно, в первую очередь на предмет схожести с оригиналом, Тарас поискал глазами в зале Афанасьева и поманил призывно:

– Сергеич, подь сюды!

– Ну чего тебе? – недовольно поинтересовался выдернутый из-за стола оперативный водитель. Вынужденный мораторий на спиртное в данный момент он старательно компенсировал чревоугодием. Что с его застарелой язвенной болезнью было весьма и весьма опрометчиво. Но куда деваться, если всё вокруг так вкусно! «Господи, укрепи!» – Сам подойти уже не в состоянии?

– Твоя работа? Молодец, я твою руку сразу узнал! – льстиво похвалил Шевченко. – Слушай, а ты когда мне Ольгу нарисуешь? Помнишь, ты обещал? Голую нарисовать?

Афанасьев поморщился:

– Голые – бабы в бане. А наша Ольга – женщина.

– Да ладно тебе! Какая, на хрен, разница?

– Большая! – не согласился Борис Сергеевич. – Одна, к примеру, разденется. Смотришь – голая. Значит, баба. А другая разденется. Глядишь – обнаженная! Значит, женщина. Разницу чуешь?.. Опять же, ничего конкретного я тебе не обещал. Я сказал – попробую.

– Ну и чего? Попробовал?

– Кое-какие наброски сделал. Но чувствую – пока не то.

– Знаю я за твое «не то»! Вечно прибедняешься: то красок нужных нет, то вдохновения, то еще че-нить не слава богу.

– Именно так, – согласился Афанасьев. – Краски, правда, недавно появились. А вот вдохновения, настроя нужного, в самом деле пока не было.

– Так иди, жвахни водочки, вот настроение и появится! – не мудрствуя лукаво, предложил Тарас. – В конце концов, все великие художники под этим делом творили. Ван Гог там, Гоген. Правда, они всё больше на абсент налегали.

– Ага, жвахни! Мне еще всю нашу гоп-компанию по домам развозить. Вон, Гришка уже совсем никакой. Да и Наталья, похоже, порядком набралась.

– А ведь точно, – внимательно всмотрелся Шевченко в подругу по оружию. – Никогда Северову раньше такой не видел. Чегой-то она?

– Чего-чего! – пробурчал Афанасьев. – По Мешку сохнет. А он весь вечер вокруг Ольги ошивается. Вон, смотри, опять…

Бравурное, хотя и раздражающее пиликание Рыбака закончилось, эклектично сменившись интимной хрипотцой Леонарда Коэна, и народ мгновенно засуетился в поисках свободных партнерш. Продираясь сквозь танцующие парочки, Андрей медленно, но верно двигался в сторону откровенно скучающей за столом Наташи. Заметив Мешка, та уже воспряла было пьяным духом, но в последний момент замначальника заложил крутой галс и в который раз за сегодняшний вечер пришвартовался возле Прилепиной. Через несколько секунд они воссоединились аккурат на знаковой рефреновой коде «dance me to the end of love».

Северова проводила Ольгу ненавидящим взглядом, ухнула в стоящий рядом чужой пустой фужер лошадиную дозу водки и залпом опрокинула в себя. Этот ее гусарский жест не остался без внимания Тараса. Пробормотав вполголоса: «Она любит выпить! Этим надо воспользоваться!» – он перестал терзать Афанасьева своими искусствоведческими изысками и торопливо подсел к изрядно окосевшей Наталье.

– Пить в одиночку – верный путь к алкоголизму. А женский алкоголизм – штука опасная. Что-то вроде ракетного комплекса «Булава»: никогда не знаешь, на чью голову приземлится.

– Тарас, отвали, а?! – пыхнула перегаром Наташа. – Иди вон, с мужским алкоголизмом выпей. С Холиным. Пока он окончательно не вышел в астрал.

– Не, с Гришкой не хочу. С тем, кому нечего скрывать, пить неинтересно. – Шевченко отыскал свободную рюмку и плеснул себе: не символически, но и не перебарщивая. – Красивая пара, правда?

– Чего?

– Я говорю, Мешок с Виолой хорошо вместе смотрятся.

– А зачем ты мне это говоришь? – почти ненавидяще вперилась в него Северова.

– Просто так. Думал, тебе любопытно знать мое частное мнение.

– Мне по фигу твое частное мнение! Равно: как и на каком фоне хорошо смотрится замначальника отдела. Ясно?

– Ясно, – делано равнодушно пожал плечами Шевченко и выпил в одиночестве. – Натах, а хочешь, я щас выключу эту шарманку?

– Мне всё равно.

– Спокойствие, только спокойствие. Сейчас всё будет.

Тарас поднялся, чутка покачиваясь, прошествовал к магнитофону и, красноречиво взглянув на Наталью, втопил кнопку «Стоп». Танцующий народ, выражая лютое свое недовольство, загудел растревоженным ульем. Шевченко выждал паузу, изобразил подобие некоего, якобы призывающего к тишине, жеста и громогласно объявил:

– Граждане, минуточку внимания! Мне кажется, пришла пора прервать эти грязные танцы-обжиманцы и обратиться к великому. Веник, ты свою скрыпочку захватил? Мы ведь тебя предупреждали!

– Может, не сто́ит? А, братцы?! – смутился хмельной Веня и виновато посмотрел на сидящую по правую руку супругу, явно ища поддержки. Однако Анечка, напротив, зарделась от удовольствия. Ей было приятно, что коллеги столь высоко ценят таланты мужа.

– Сто́ит, еще как сто́ит! – с жаром затараторил Шевченко. – Давай, композитор, изобрази. Только Баха, Шульберта и прочую подобную тягомотину не надо. Сыграй лучше нашу… Ну же, Веня! – Тарас перешел на блатную интонацию Розенбаума: «Не ломайся, не рассказывай нам майсы, помнишь, Веня, как в Херсоне мы давали изумительный гастроль?»

Делать нечего. Веня неохотно оставил свою Анечку, подхватил лежащий на подоконнике скрипичный футляр и аккуратно достал из него инструмент. Сразу успокоившийся народ, готовясь внимать высокому, поспешил занять свои места. Владельцы фотоаппаратов расчехлили оные, а все это время практически не расстававшийся с видеокамерой Вучетич, растолкав всех, переместился на самую козырную позицию, бесцеремонно согнав с нее полковника Жмыха. В кабаке – оно как в бане: все равны. Но те, кто с камерами, – равнее прочих.

– Ну как? Я молодец? – гордо вопросил Шевченко, возвращаясь и занимая место рядом с Натальей. – Согласись, хитро я всё устроил?

– Угу, хитрожопо.

– Фи, Наташа! Это же моветон! И вообще: с тебя за смекалку – поцелуй.

– Я тебя поцелую, – мрачно пообещала Северова. – Потом. Если…

В этот момент взгляд Наташи невольно зафиксировал приветливо воркующих напротив Ольгу и Мешка. Изменившись в лице, она быстро обернулась к Тарасу и, притянув его голову обеими руками, с какой-то вампирской страстью впилась ему в губы. Поцелуй получился весьма и весьма. Так что народ потихонечку начал удивленно переглядываться и шушукаться по углам. Но тут Веня очень вовремя взял первые скрипичные аккорды, и лишь тогда Северова позволила себе отпустить на волю прибалдевшего Тараса. Ну никак не ожидавшего столь скоропалительного эффекта от претворения в жизнь расчетливых планов на окончание вечера относительно Наташи.

За весьма недолгий период вынужденного знакомства с коллективом «гоблинов» Веня, тем не менее, успел прекрасно изучить музыкальные пристрастия «крестных отцов». Поэтому он действительно не стал терзать присутствующих на вечеринке милицейских ВИПов классическим репертуаром, а заиграл собственно-изобретенное попурри на темы Френкеля – Мокроусова к кинотрилогии про «Неуловимых мстителей». Здесь было всё одновременно и знакомо, и незнакомо: вышибающие пьяную слезу интонации «Русского поля» перемежались бесшабашным чардашем а-ля Буба Касторский, последний в совершенно немыслимом перескоке перетекал в пронзительную «Вербу-Вербочку», а та в свою очередь, лихо подскочив в самом щемящем месте, оборачивалась залихватской песней Яшки-цыгана.