Любовь у подножия трона (новеллы) - Елена Арсеньева

Поэтому Елисавет всячески уверяла, что замуж не хочет, что вообще никуда не желает уезжать из России, а вполне счастлива той жизнью, которую ведет: жизнью веселой девицы.

Благодаря безунывному нраву, унаследованному от матушки Екатерины, точнее говоря, Марты Скавронской, ничто Елисавет (в кругу императрицы ее пренебрежительно кликали Елисаветкой) и в самом деле особо не заботило.

Нет денег на туалеты – ладно, станет круглый год ходить в легком белом платьице с подкладкой из темненькой, немаркой тафты («Чтоб не делать долгов, – скажет она впоследствии великой княжне Екатерине Алексеевне, будущей Екатерине II, – потому что, если бы я делала долги, я могла бы погубить свою душу: если бы умерла, никто не заплатил бы моих долгов, и я попала бы в ад, а я этого не хотела!»).

Нет у нее дворца, в котором можно жить, – ну что ж, поселится либо в Александровской слободе, под Москвой, либо, когда Анна Иоанновна велела переехать в Петербург, в маленьком домике на далекой окраине. Все равно она лучше всех танцевала на придворных балах, особенно менуэт, и благословляла при этом свою матушку Екатерину, по настоянию которой выучилась исполнять его с блеском. Менуэт должен был произвести впечатление в Версале (тогда Екатерина еще лелеяла надежды выдать дочку за французского принца), а вместо этого производил впечатление при унылом дворе Анны Иоанновны. Ну а уж если надобно было рядиться на модных маскерадах, то Елисавет всех с ума сводила своей великолепной фигурой, когда одевалась в мужское платье. Страсть к этому костюму сохранилась у нее, между прочим, на всю жизнь, и великая княгиня Екатерина Алексеевна скажет однажды императрице Елизавете Петровне: «Какое счастье, что вы не мужчина, не то сколько нежных женских сердец было бы вами разбито!»

Впрочем, если бы кто‑то в те годы сказал Елисавет, что подобный разговор когда‑нибудь состоится, она поглядела бы на него как на сумасшедшего. Тогда ее никто особенно не принимал всерьез. Придворные, искавшие милостей у императрицы, с ее легкой руки презирали Елисавет: и за «незаконное» происхождение, и за образ жизни.

А каким же образом ей можно было еще жить на те скудные средства, которые отпускались ей? И не могла же она всегда хранить на лице ту постную мину, которой желала от нее Анна Иоанновна и которая свидетельствовала бы, что Елисавет совершенно отреклась от своих прав и ни на что больше не претендует.

Коли она не могла позволить себе заморские лакомства и вина, от которых ломился стол императрицы, ну так и ела орехи и маковники, пила домашние наливочки, качалась на качелях с деревенскими девушками в Александровской слободе, плясала с ними, ну а чтоб не было недостатка в мужском внимании, хаживала в гвардейские казармы.

Гвардия обожала Елисавет. Для них ничего не значила «незаконность» ее происхождения – она была дочь Петра… хотя и вела себя больше как дочь своей матери, прошедшей множество солдатских постелей (порою ими служили охапки соломы, а то и простая трава–мурава), прежде чем попасть в постель государеву. Елисавет отвечала любовью на любовь. Она крестила солдатских и офицерских детей (за что ее почтительно называли «матушкой»), она строила глазки статным воинам, она танцевала с ними и кружила им головы, она выбирала из их среды любовников…

Вот так однажды был выбран Алексей Шубин, при одном взгляде на которого Елисавет ощутила то самое трепыханье сердечное, которое вещало: где‑то близко любовь!

Кто же он был, этот красавец, этот человек, столь жарко любимый, что, может быть, только страсть к морганатическому супругу Елисавет затмит чувства, которые она испытывала тогда к Шубину?

Сын бедного владимирского помещика из окрестностей Александрова, Шубин в 1721 году начал службу четырнадцатилетним солдатом лейб–гвардии Семеновского полка, был произведен в унтер–офицеры, а потом в прапорщики. Веселый, как и очаровавшая его царевна, неутомимый плясун и еще более неутомимый любовник, он был истинным чудом. Елисавет удалось добиться, чтобы возлюбленного дали ей в ординарцы, – и теперь они были неразлучны.

Однако лейб–гвардейский прапорщик браво сражался не только на постельном фронте. Он был достаточно честолюбив, чтобы поддерживать и разжигать честолюбие, почти угасшее в его возлюбленной. Он не уставал напоминать Елисавет о ее происхождении и праве на престол. Возможно, он чаял и сам обрести там место, ведь память о солдатской прачке, ставшей императрицей, могла вдохновить какие угодно честолюбивые мечты.

Однако Алексей Шубин даже не подозревал, на какой тоненький ледок он ступил, когда сделал первый шаг навстречу пылкой и очаровательной Елисавет. Глаза Анны Иоанновны, неотступно следившие за двоюродной сестрицей, были обострены двумя чувствами: подозрительностью и женской ревностью. Почти с теми же ощущениями следил за царевной фаворит императрицы Бирон, только ревность его была иного характера – это была тяжелая мужская ревность, не имеющая никакого права на существование, ибо Елисавет в жизни не додумалась бы поощрять страсть Бирона, ревность тайная, однако погибельная. Именно соединение ревности императрицы и ее фаворита постепенно сделало невыносимой жизнь всех тех, кто служил Елисавет.

В 1731 году чуть не поплатился головой регент хора Елисавет – Иван Петров. Он был арестован Тайной канцелярией – политической полицией того времени. Во время обыска изъяли загадочные и опасные бумаги: письмо о возведении на престол Российской державы (кого – не указывалось) и отрывок какой‑то пьесы о принцессе Лавре.

Подвергнутый допросу регент уверял, что первая бумага – текст концерта, который исполнялся в день тезоименитства Анны Иоанновны, а пьеса (она была написана на украинском языке) предназначалась для домашней постановки.

Ответы были признаны убедительными, регента отпустили.

Вслед за тем заключили в тюрьму одну из прислужниц Елисавет, обвинив ее в том, что она дурно говорила о Бироне. После скорого следствия девушку били плетьми и заключили в монастырь. Однако Анна Иоанновна, живо интересовавшаяся дознанием, высказала мнение, что сечь кнутом и заключать в монастырь следовало не прислужницу, а госпожу!

Тучи над головой Елисавет сгущались, но она и Алексей Шубин были слишком упоены своей любовью, чтобы это заметить. Тем внезапнее грянул гром.

Шубин был перехвачен – не в казармах, где это могло вызвать неудовольствие и даже бунт, а по пути к Елисавет, арестован, разжалован из гвардии за участие в каком‑то неведомом заговоре против императрицы и немедленно препровожден под конвоем в Ревель. Там он какое‑то время оставался под домашним арестом, а потом был снова взят под стражу и возвращен в подвалы Тайной канцелярии. Ему предъявили обвинение в государственной измене, пытали, били кнутом, а затем отправили в вечную каторгу… невесть куда.