На воздушном шаре — туда и обратно - Юлия Винер

Выход один — вызвать кого-нибудь курящего и надеяться, что у него будет с собой.

Кто из них курил, кто нет — вспоминалось не очень ясно. Гораздо отчетливее помнились наверняка не курившие. Ссоры, просьбы бросить, жалобы на дым, на запах… «Поцеловать курящую женщину все равно что поцеловать пепельницу» — можно подумать, будто курящий мужчина пахнет розами.

Сразу вспомнился некурящий первый муж.

Замужество. Какая глупая, нелепая, жестокая ошибка! Зачем ей было выходить замуж? И за кого, господи, за кого! Подростковый идеал по-прежнему крепко сидел у нее в голове.

Выйти замуж было необходимо. Этого требовали все и всё — родные и знакомые, общественное мнение, собственное самолюбие, наконец. Мама говорила, смотри, деточка, время идет, неужели ты хочешь остаться старой девой. Так тогда называли незамужнюю женщину старше тридцати. Старая дева, как стыдно! Это может означать только одно: никто тебя не взял, никто не захотел. Одноклассницы, однокурсницы скакали замуж одна за другой, как испуганные зайцы. И уже начинали размножаться.

Она, как всегда, отставала. Ей совершенно не хотелось замуж, она очень плохо представляла себе, что это такое, жить с мужчиной. Не «жить» в известном смысле — этот барьер она не очень красиво, не очень удачно, не очень радостно, но преодолела в конце концов. Нет, просто жить с ним вместе, изо дня в день, из ночи в ночь. Откуда ей было знать, как это делается, чтоб было хорошо? Дома мужчины не было, то, что она видела у соседей и знакомых, не вызывало ни малейшего желания следовать их примеру.

Ох, замуж, замуж. Она не могла даже понять, зачем ей это. Дети? Она тогда не хотела детей. Чтоб он зарабатывал и содержал ее? Еще чего, она сама себя прокормит! Просто чтобы быть вместе с любимым человеком? Но у нее не было любимого человека.

Любимого человека не было, но были два серьезных кандидата. И один ей нравился, и даже довольно сильно.

Она отдыхала в Ялте, лежала животом вниз на горячем песке, уткнув лицо в сложенные руки и расстегнув сзади лифчик, чтобы покрылась равномерным загаром спина. Свободного места на пляже было мало, и она не обратила внимания, когда кто-то подошел и плюхнулся на песок довольно близко.

— Какое неправильное и красивое тело, — раздался рядом мужской голос, — прямо тебе Модильяни.

Это он, видно, любезничает со своей девушкой, находит у нее вытянутые модильяниевские линии, лениво подумала она, не поднимая головы.

— И как жаль, что его портят эти уродливые черные трусы, — продолжал голос.

На ней тоже были черные трусы, разумеется не уродливые. Тем не менее захотелось встать и отойти от этой парочки, слишком уж они близко расположились. Она завела руки назад и застегнула лифчик.

— А вот это совершенно напрасно! — возмутился голос. — Рассекать этой нелепой черной полосой такую прекрасную удлиненную плоскость!

Стало очевидно, что он обращался к ней. Как неприятно. Обсуждают ее тело, ее одежду!

Она повернула к нему голову:

— У меня слишком длинная спина? А у вас на спине слишком густая борода! Да и на груди!

Он расхохотался:

— Проснулась наконец! Так ведь и обгореть недолго!

Никакой девушки рядом с ним не было.

Он был квадратный, плечистый, не очень высокого роста. И весь оброс курчавой черной шерстью — грудь, спина, плечи, ноги. Блестящие черные кудри до плеч. Даже усы у него курчавились. Глаза небольшие, тоже черные и блестящие. И непонятный рот, одним углом вверх, другим вниз, как будто взяли две античные маски — комедии и трагедии, разрезали их пополам вдоль и сложили половинки вместе.

Художник. Плохой или хороший — она не могла решить. И сам он был — и плохой и хороший. Она вообще плохо его понимала. Не всегда улавливала, когда он говорит всерьез, когда насмехается. Чаще казалось, что насмехается. Это она мгновенно от него подхватила, тем более что и раньше нередко прикрывалась насмешкой. Посмеиваться, подхихикивать, цинично кривить губы всегда было проще и безопаснее, чем высказываться всерьез.

Но при нем она то и дело попадала с этим впросак. Там же на пляже они увидели страшную свиноподобную пару стариков, заботливо и нежно ухаживавших друг за другом. У нее ёкнуло в желудке от отвращения, от жалости, от страха. Мурашки поползли по коже. И, чтобы он не заметил и не издевался над ее чувствительностью, она поспешила первая хихикнуть, толкнув его локтем. Но он посмотрел на нее серьезно и печально и сказал:

— Тебе смешно? Ты не права. Это трогательно и горько. Это мементо мори. Напоминание о смерти.

Ей хотелось тут же обнять, поцеловать, поблагодарить его — за что? за то, что он такой? — но она, разумеется, не решилась.

Да, он сильно нравился ей. Он и маме нравился, и она смотрела на дочь выжидательно. И всегда кстати исчезала из дому, когда он приходил.

И наконец он сделал то, чего так ждала мама.

— Ну что, — сказал он со вздохом. — Поженимся, что ли? А то я, чего доброго, и впрямь в тебя влюблюсь!

Она остолбенела. Влюблюсь? Она считала, что он влюблен сейчас. Это он так делает ей предложение? Жениться, чтобы не влюбиться? На какую же это жизнь с нею он рассчитывает?

Это, разумеется, была шутка. Как раз в его стиле. Шутка? А может, и не шутка, у него разве разберешь. Но она обиделась. Обиделась по-настоящему, на самом деле. Но еще и намеренно преувеличивала, нагнетала свою обиду. Она знала, что замуж за него не пойдет, у нее была еще одна причина, куда более серьезная, чем его дурацкое паясничанье. Но эту причину она сказать ему не могла.

Она не сказала ее даже маме, когда пришлось сообщить, что рассталась с ним.

— Очень уж он волосатый, — объяснила она со смехом.

Мама огорчилась:

— Тебе все хиханьки да хаханьки! Или это он сам тебя бросил?

— Нет, по обоюдному согласию.

Она сказала ему, что замуж не хочет, а он тогда сказал, что у него нет ни времени, ни сил романиться с ней просто так. Вот такое и было их обоюдное согласие.

— Ну чем, чем он тебе нехорош? — недоумевала мама. — Тонкий, умный, талантливый, привлекательная внешность… мужественный такой…

— Слишком волосатый… — опять не удержалась она.

— Прекрасно воспитан…

Да, с мамой он вел себя безупречно. Ни насмешек, ни сарказмов, приятные спокойные манеры.

— Из интеллигентной еврейской семьи… Я тебе никогда ничего не говорила, ты знаешь мою терпимость. Я приму того, кого захочешь ты. Но когда я увидела этого еврейского юношу, когда поняла, как ты ему нравишься, я очень радовалась…

Вот тут-то и лежала тайная причина. Еврейский юноша…

— Скажи мне, деточка… — Мама смущенно замялась. А она уже знала, что мама сейчас спросит. — Тебе с ним… ты… он тебя не устраивает… ну… как мужчина?

— Мама, это кончено, и все твои вопросы ничего не изменят.

Нет, он не устраивал ее «как мужчина». С ним было занятно, он много знал, но никогда не поучал. Он позволял ей смотреть, когда работал над своими картинами, хотя никогда не спрашивал ее мнения. Он умел развлекаться и развлекать ее. Он говорил ей необычные ласковые слова и тут же обесценивал их легкой скептической ухмылкой. Он был весел и печален одновременно, как и обещали его губы. Он всегда держал ее в некотором напряжении, так что соскучиться с ним было невозможно. Но постель… И вовсе не потому, что он был слаб, или груб, или неловок, наоборот, все у него было в полном порядке, он и хотел, и знал, и умел.

Он был ей слишком близок. У них было слишком много общего. Ей все время казалось, что в нем либо чего-то не хватает, либо чего-то излишне много, точно так же, как и в ней. Слишком, слишком близок, и это не только не привлекало, наоборот, отталкивало. Она чувствовала в нем родственную, близкую кровь, и секс с ним казался ей инцестом. Она и раньше, когда у нее начинали завязываться какие-то отношения с еврейским мужчиной, испытывала то же чувство и тут же все прекращала. Но тех было не жалко, а он — он очень нравился ей. Однако это подспудное ощущение кровосмесительства не уходило, его нельзя было ни подавить, ни заесть, ни запить, оно лишь возрастало со временем и грозило довести ее до тошноты.

Он-то как раз курил. И вызвать его теперь было бы неопасно — она давно преодолела свои детские ощущения еврейского инцеста — еще бы, в ее теперешней жизни вокруг практически все мужчины были евреи. Да и хотелось бы глянуть, что, кого она так нелепо упустила.

Но какую же упущенную возможность она может тут осуществить? Она ведь испробовала с ним все, кроме замужества. А этого-то как раз сделать теперь и нельзя! Нет, эта возможность использована была до конца, и вызывать его не имеет смысла.

Да и будут ли при нем сигареты, это еще вопрос. Под старость большинство курящих мужиков бросают. Спохватываются, хотят пожить подольше. А она, видно, будет уж отравляться до самой смерти.

Вот у кого наверняка есть, так это у ее первого мужа, некурящего. Не случайно она сразу про него подумала. Был у него такой замечательный обычай — всегда носить с собой пачку и давать, если кто попросит. У него вообще было много прекрасных качеств: простой, добродушный и терпеливый. В сделанной ею жестокой ошибке он был совсем не виноват. Всегда хотел как лучше, старался… В том-то и была ее жестокость, что он пострадал ни за что. Просто за то, что вполне отвечал образу идеального партнера, который она носила в себе с ранней юности. «Русский, обыкновенный, спортивный, с пшеничным волосом»… Все мечты сбываются, все мечты сбываются! Сбылась и эта.