Повелитель вещей - Елена Семеновна Чижова

«Выдано», – и мановением бровей указал на пустой гвоздь.

Сложная пантомима его лица неожиданно растревожила Анну – отдалась в ее сердце таким молодым волнением, что, поднимаясь на свой этаж, она видела не колкие глаза начальника, которыми он, скорей всего, ее встретит, а косые морщины, стянутые узлом на затылке, – будто чьей-то невидимой рукой ее подхватило и перенесло в то, казалось бы, невозвратное прошлое, где охранник Петр Федорыч еще не был суровым, отжившим свое охранником, а она – немолодой женщиной в полурасстегнутом китайском пуховике с седыми волосами, примятыми шапкой.

Это молодое волнение не покидало Анну, пока она – машинально, не отдавая себе отчета в том, что и в каком порядке делает, – опорожняла мусорные корзинки, пылесосила кабинет начальника и рабочие комнаты, протирала влажной, а потом сухой тряпкой подоконники и мыла туалет.

В предвкушении новой, пусть даже и мимолетной встречи она выполаскивает и развешивает тряпки, закатывает пылесос обратно в подсобку и выходит на лестничную площадку, где в простенке между окнами висит большое, в человеческий рост, зеркало – до сегодняшнего дня Анна бежала мимо не останавливаясь.

Но сейчас она останавливается. И видит себя.

Вернее, женщину, одетую в китайский пуховик, выцветший, с торчащими из разъехавшихся швов перышками; на ногах у этой женщины чужие стоптанные сапоги, когда-то коричневые; лоб – в мелкую гармошку морщин; темные, будто нарисованные подглазья; кожа мертвенного оттенка… Словно чья-то жестокая рука, вооруженная пинцетиком правды, сорвала с ее глаз сухие корочки. Превозмогая резь в глазах, Анна думает: «Старуха. Господи боже мой, старуха…»

Только оказавшись на улице, она замечает сквозь уличное стекло, что за стойкой охраны стоит не Петр Федорыч (чьими глазами она сейчас на себя смотрит), а его сменщик, одышливый Игнатий Максимыч, – но машинка стыда уже включилась и, стуча все быстрее и быстрее, шла, и шла, и шла.

Снежное марево, в которое с утра пораньше оделся город, к этому часу заметно поредело. Сквозь дыры в облаках проглядывают кусочки серого неба: не марево, а рваная тряпка, заношенная, протершаяся до дыр на локтях.

Стараясь не глядеть в это низкое рваное небо, Анна сворачивает на Каменноостровский проспект и замедляет шаги. Стукнув в последний раз, машинка ее стыда замирает – по странному совпадению, прямо напротив магазина, мимо которого Анна не раз проходила, не замечая ни нарядно одетых манекенов, ни разложенных на широкой витринной приступочке вещей.

Отношения с носильными вещами (мамочка презрительно называет их тряпками) у Анны всегда складывались непросто. Свою роль в этих непростых отношениях сыграло липкое словечко «вещизм», означавшее чуть ли не болезнь, которой заражались некоторые нестойкие люди (как назло, оно, это слово, возникло не раньше и не позже, а именно тогда, когда Анна, готовясь шагнуть за порог педагогического вуза, строила робкие планы на свою будущую зарплату, надеясь тратить ее не только на самое необходимое – еду и хозяйственные нужды, – но и на кое-что желанное). На комсомольских собраниях этим нестойким людям ставили в пример других, стойких, носителей высокой духовности. Никакие примеры не помогали – люди, зараженные «вещевой болезнью», все свое свободное время проводили в очередях: не за холодильником – так за стиральной машинкой; не за машинкой – так за зимними сапогами; не за сапогами – так за эмалированным тазиком.

Но тут случилось то, чего Анна никак не ожидала. Услыхав про «вещизм», мамочка пришла в ярость; грозила кулаком телевизору, кричала: «Да что они понимают!» И с этих пор Анниным покупкам не препятствовала, а даже поощряла: «Погляди на себя – ходишь как огородное чучело! Люди-то еще не шарахаются?» Но стоило Анне, преодолев страх заражения «вещизмом», принести домой обнову, мать презрительно поджимала губы: «Беда у тебя со вкусом…» – и, прощупав купленную вещь сперва с лица, а потом с изнанки, выносила вердикт: «Купила – носи. На каждый день».

И хотя ее жизнь из таких «каждых дней», собственно говоря, и состояла, Анна торопилась спрятать новую кофточку или платье подальше в шкаф. Впрочем, как и в тех редких случаях, когда мамочка ее покупку одобряла, говорила: «Береги. Не занашивай. Носи на выход…»

Но сейчас, вспомнив старуху в зеркале, Анна оглядела рассеянным взглядом выложенные на приступочке вещи, собралась с духом и вошла.

И увидела охранника – молодого, лет на двадцать моложе ее Петра. И одет он был не во френч или как там у них называется, а в строгий черный костюм, придающий ему сходство с женихом.

Ожидая с его стороны окрика: а вы, гражданочка, чего тут потеряли! – или: эй, тетка, дверь-то не перепутала? – Анна топчется на коврике, делая вид, будто тщательно вытирает ноги.

Подперев могучим плечом дверную притолоку, охранник вдумчиво разглядывает ногти: сперва на одной руке, потом на другой.

Анна решает этим воспользоваться и, подбодрив себя голосом Варвары Ильиничны: «Все мы, люди, равны перед друг дружкой», – идет к перекладине, на которой висят женские костюмы и платья такой небесной красоты – одного взгляда довольно, чтобы осознать, какая роль уготована ей на этой свадьбе: бедной родственницы, явившейся без приглашения. Анна уже прикидывает, как бы ей незаметно, по-тихому исчезнуть, не доводя дело до позора, – и вдруг краем глаза замечает немолодую пару. Мужчину и женщину приблизительно ее лет.

Седовласый мужчина роется в бумажнике; женщина принимает из рук любезной продавщицы темно-синий, с золотыми буквами пакет.

– Носите с удовольствием. – Девушка-продавщица улыбается.

Женщина отвечает ей сдержанной усмешкой:

– С дорогим, прямо скажем, удовольствием, – и, обращаясь к мужчине: – Дешевле в Милане покупать.

Анна стоит, замерев и потупившись; кажется, она все бы отдала, лишь бы стать такой…

От чарующей картины ее отвлек голос продавщицы:

– Желаете что-нибудь примерить?

Анна обреченно кивает. Нету силы на свете, чтобы заставила ее ответить: нет.

– У вас прекрасная фигура, грех этим не воспользоваться… – Не замечая (или делая вид, что не замечает) Анниного смятения, девушка-продавщица раздвигает платья, висящие на тонких железных плечиках, – словно прокладывает дорогу сквозь плотную толпу свадебных гостей. – Могу предложить коктейльные варианты, обратите внимание на цвета. Куркума, золотая осина… террариумный мох…

– А… это? – Кончиком дрожащего пальца Анна касается чего-то зеленого.

– Капустный… Исключительно живой цвет, поверьте моему опыту, элегантный лук обеспечен…

Запутавшись в овощах, Анна отдергивает руку.

– Мне бы… Даже не знаю, как бы это объяснить… – Она тревожно оглядывается, словно ищет мамочкиной поддержки и помощи.

Но мамочка молчит. Со своей стороны она сделала все возможное, чтобы вооружить свою дочь-ослушницу правильными словами. Непокорная дочь может ими воспользоваться.

Девушка-продавщица терпеливо ждет, пока эта странная, прямо скажем, сомнительная клиентка соберется наконец с мыслями. Чтобы ненароком не выдать свои собственные: «Уж если такие клуши у нас одеваются…» Она отводит глаза.

– Платье на каждый день. – Разумеется, Анна отдает себе отчет в том, что, воспользовавшись мамочкиным словесным арсеналом, она – в