И.П.Павлов PRO ET CONTRA - Иван Павлов

Эту же точку зрения он проводит совершенно в другой облас ти на фоне других идей. «Не ясно ли, что современный витализм, анимизм тож, смешивает различные точки зрения: натуралиста и философа. Первый все свои грандиозные успехи всегда осно вывал на изучении объективных фактов и их сопоставлениях, игнорируя принципиально вопрос о сущностях и конечных при чинах; философ, олицетворяя в себе высочайшее человеческое стремление к синтезу, хотя бы в настоящее время и фантасти ческому, стремясь дать ответ на все, чем живет человек, должен сейчас уже создавать целое из объективного и субъективного. Для натуралиста все в методе, в шансах добыть непоколебимую и прочную истину, и с этой только, обязательной для него, точ ки зрения душа как натуралистический принцип не только не нужна ему, а даже вредно давала бы себя знать на его работе, напрасно ограничивая смелость и глубину его анализа».

Затронутый в приведенных словах вопрос о субъективном и объективном мирах приводит нас к идеям Павлова о высшей нервной деятельности животного организма или, иначе, к иде ям об условных рефлексах.

Еще много лет тому назад Иван Петрович неоднократно вы сказывался о том, что центральная нервная система, специаль но головной мозг, есть прибор, и этот прибор нужно изучать та ким же методом, как и всякий другой прибор животной машины.

Однажды, еще во время моего пребывания в Институте, я шел с ним из его дома в лабораторию. По дороге он просил меня зай ти навестить одного больного — близкого его родственника. Мы пошли. Больной с половинным параличом тела лежал в посте ли, но, очевидно, уже поправлялся. Его положение отягчалось лишь ясно выраженным расстройством речи, которое чувство валось тем более тяжко, что больному хотелось многое расска зать Ивану Петровичу. Расстройство заключалось в том, что больной в разговоре не находил подлежащих, но, раз найдя под лежащее, он без всякого труда дальше произносил сказуемое и все другие части предложения. Когда мы, распростившись с больным, продолжали наш путь в лабораторию, Иван Петрович по дороге все время разговаривал как бы сам с собой: «Машина, машина и больше ничего. Прибор. Прибор испорчен… Подлежа щие испортились, измялись, стерлись, сказуемые остались целы. Где головы у людей, если они могут видеть в этом что-нибудь иное, чем прибор?»

Несколько лет спустя, во время съезда натуралистов и врачей, он впервые заговорил об условных рефлексах. В коридоре уни верситетского здания он излагал нескольким лицам в частной беседе факты, установленные им по условным рефлексам. Он был в большом волнении. Передавая первые же опыты, он уже ви дел перед собой дальнейшую их судьбу, дальнейшее их разви тие. Он видел перед собой обширное новое поле исследований, опять на цельном животном, исследований, касающихся взимо действия между животным и внешней средой, т.е. исследований на той же почве, на которой его талант наиболее силен. Он по вторял: «Ай да зацепили; вот это так зацепили!» И прибавлял: «Ведь здесь хватит работы на многие десятки лет — я перестану заниматься пищеварением, я весь уйду в эту новую работу». Но все же мне казалось, что он ждал от собеседников одобрения, оно было ему приятно. Он стоял один среди новых идей и был бы рад поддержке. Но собеседники были сдержанны, и ясно, почему они, будучи доброжелательно настроены, должны были именно в силу этой доброжелательности быть сдержанными, ибо, увы, всего значения, всей глубины того, чем жил и воодушевлен был тогда Иван Петрович, они не понимали и не могли понимать.

Всякий, знакомый с современным учением об условных реф лексах, знает, что для того, чтобы овладеть и освоиться с прин ципами этого учения, нужно пережить известную ломку в спосо бе своего обычного мышления. Судьба многих крупных научных открытий и новых идей связана с необходимостью такой ломки. Когда впервые была высказана идея о шарообразности земли, то человечество должно было, так сказать, перестроить эту идею: требуется известное напряжение, известная ломка обычных представлений, чтобы освоиться с тем, что наши антиподы так же твердо и уверенно стоят на своей точке нашей планеты, как мы на своей. Другой пример более близок нам. Мы привыкли, что единица времени, единица длины суть величины постоянные независимо от того, находимся ли мы в покое или в движении. Эйнштейн в своей теории относительности требует от нас, чтобы мы сочли и единицу времени, и единицу длины величиной, из меняющейся в зависимости от движения тех систем, на которых происходит соответствующее измерение. Мы свидетели того, как все человечество сильно реагирует на это требование.

В области условных рефлексов от нас требуется также ломка наших обычных представлений. И эту ломку И. П. Павлов в сво ей лаборатории систематически производит. Он воспитал целое поколение молодых физиологов, которые тренировались в иско ренении субъективного подхода к функциям высшей нервной деятельности, к деятельности головного мозга и в умении тре нировать нервную систему в ее проявлениях, как прибор, позна ваемый исключительно объективными приемами, независимо от данных, полученных самонаблюдением.

Но у него была не только школа его учеников в буквальном смысле; все физиологи всего мира — его ученики, научившиеся у него не смешивать при исследовании высшей нервной систе мы сведений, полученных субъективным самонаблюдением, со сведениями объективными.

Выдающийся естествоиспытатель прошлого столетия Дюбуа Реймон в знаменитой речи о границах познания произнес свое облетевшее весь мир «ignorabimus», т.е. мы не будем знать. Как известно, он хотел этим высказать следующее: если бы цель естествознания была достигнута вполне и мы знали бы механику живого существа так, как мы знаем механику небесных тел, то и тогда мы не в состоянии были бы понять на основании этой механики наших сознательных ощущений. Если бы мы в точно сти знали все механические процессы вплоть до движения ато мов, совершающиеся в нашем мозгу в то время, когда мы ощу щаем, например, красный цвет, то все же не будем знать, почему это движение атомов дает то ощущение, которое мы видим как красный цвет. Это «ignorabimus» звучало как разочарование в познавательной способности человеческого ума, как граница, которую нам не перейти. Впоследствии, однако, стало очевид ным, что мы имем здесь дело не с границей нашей познаватель ной способности, а скорее с особенной постановкой со стороны Дюбуа Реймона вообще вопроса о границах познания. То, что мы получаем путем самонаблюдения, т.е., например, ощущение красного цвета, как в нашем примере, представляет собой об ласть сведений совершенно иного порядка, чем приобретаемое путем объективного изучения природы при помощи наших ор ганов чувств. Эти две области стоят друг около друга, но входить одна в другую не могут. Они могут мешать друг другу. Возмож но, что, с другой стороны, они в известных случаях могут даже помогать друг другу, но материал, их составляющий, не может быть выражен в одних и тех же терминах, в одних и тех же еди ницах измерения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});