Как я стал переводчиком Сталина - Валентин Бережков

1 января в секретариате наркома дежурил Павлов. Прямо от нас он отправился в Кремль. А у меня был выходной. Привели квартиру в порядок, пошли погулять, покатали Сергея на санках и рано легли спать. Около трех ночи, уже 2 января, зазвонил телефон. Молотов срочно вызывал меня в Кремль. Ничего не подозревая, я заказал машину и через несколько минут уже входил в наш секретариат. Поздравил присутствовавших с Новым годом и тут же заметил, что все они какие-то молчаливые и угрюмые. Хотел, как обычно, без предварительного доклада пройти к наркому, но Козырев попросил подождать и сам отправился в кабинет шефа. Все это казалось странным. Наконец Козырев вернулся и очень официально обратился ко мне:

- Товарищ Бережков, Вячеслав Михайлович вас ждет.

Почему-то все мне сразу показалось чужим. И большая приемная с длинным столом и рядами стульев, и кабинет наркома. Как будто я тут не бывал ежедневно прошедшие четыре года.

Молотов, как тогда, в 1940 году, когда я увидел его впервые, сидел, склонившись над столом, освещенным лампой под зеленым абажуром.

Я остановился в нерешительности посреди комнаты.

Молотов поднял голову, пристально на меня посмотрел. Наконец прервал молчание:

- Подойдите ближе, садитесь.

Я опустился в кресло рядом с письменным столом, все еще теряясь в догадках, в чем я провинился? Но уже понимал: что-то стряслось.

- У вас нет новых сведений о родителях? - спросил Молотов.

- После поездки в Киев в ноябре сорок третьего я вам уже докладывал, что их там не нашел. Возможно, они погибли или их угнали нацисты в Германию, как это произошло со многими киевлянами. Никаких новых сведений мне получить не удалось.

- А вот Берия считает, что они сами ушли на Запад.

- У него есть доказательства?

- Он. ссылается на своих информаторов. Берия представил товарищу Сталину записку, где снова ссылается на ваши контакты с польским консульством. В сочетании с исчезновением ваших родителей возникают, как он считает, новые обстоятельства, требующие дополнительного расследования. В этих условиях он ставит вопрос о нецелесообразности дальнейшего использования вас на нынешней работе...

Молотов сделал паузу, испытующе поглядывая на меня. Я сидел, словно окаменевший. Нетрудно было понять, что означает бериевское "дополнительное расследование". Значит, моя карьера, о которой сам Берия советовал мне позаботиться, пользуясь расположением Сталина, теперь оказалась в его руках. Внезапно меня охватила апатия: будь что будет, бороться бессмысленно.

Тем временем Молотов продолжал:

- Мы советовались с товарищем Сталиным, как с вами поступить. Он тоже считает, что в создавшихся условиях вам нельзя оставаться здесь, у самой "верхушки". Вам сейчас же следует передать дела и ключ от сейфа Козыреву и Павлову. Оставайтесь дома, пока мы не решим ваш вопрос. Прощайте...

Все. Я вышел ощупью, как в тумане. Машинально открыл сейф, выложил на стол папки с бумагами, составил опись. Вместе с Козыревым и Павловым мы ее завизировали. Оба они сразу же, даже не попрощавшись, куда-то исчезли.

Я остался в комнате один. Сел на стул, пытаясь собраться с мыслями, которые разбегались, как тараканы при яркой вспышке. Одел свою форменную шинедь с генеральскими погонами советника Наркоминдела, серую папаху с кокардой и направился к выходу.

У Спасских ворот дежурный офицер, взяв мою голубую книжечку, позволявшую пройти в Кремль через любой вход, необычно долго смотрел на нее, а затем произнес:

- Приказано отобрать у вас пропуск...

Эти слова как бы окончательно захлопнули за мной дверь в прошлое.

Ничего не ответив, я вышел на Красную площадь и побрел без всякой цели по городу. Домой сразу вернуться не мог. Несколько часов, словно лунатик, шагал по пустынным улицам. Пришел, когда жена уже ушла на работу. Сергей спал, нянька хлопотала на кухне. Дома я не мог оставаться. Каждый день на несколько часов отправлялся бродить по городу. Целых две недели никаких известий. Недавних сослуживцев и многочисленных "приятелей" как ветром сдуло. Ночью ждал стука в дверь - ведь Берия обещал провести "расследование".

Наконец 17 января зазвонил телефон. Меня приглашали в редакцию журнала "Война и рабочий класс". Вздохнул с облегчением. С этим журналом и его работниками мне приходилось иметь дело. Молотов, будучи его фактическим редактором, поручал мне готовить материалы для редколлегии, просматривать статьи, передавать в редакцию поправки к гранкам и верстке. Хорошо знал я и заместителя редактора Льва Абрамовича Леонтьева, который осуществлял всю практическую работу в журнале.

Он очень радушно встретил меня, усадил в кресло за маленький столик в своем кабинете в Калашном переулке, где тогда помещалась редакция.

- Мы только что, - сказал он, - получили выписку из решения Секретариата ЦК, подписанного товарищем Сталиным. Там говорится, что вы освобождаетесь от обязанностей помощника наркома иностранных дел СССР в связи с переходом на работу в журнал "Война и рабочий класс". Собственно, я об этом решении знал раньше, но хотел дождаться официальной бумаги, прежде чем приглашать вас.

Я поблагодарил Льва Абрамовича за информацию и сказал, что, хотя не имею журналистского опыта, постараюсь по мере сил выполнять обязанности, которые мне будут поручены.

Леонтьев предупредил:

- Вячеслав Михайлович просил вам передать некоторые соображения. Он советует проявлять сдержанность в частных разговорах относительно вашей работы в Наркоминделе. Не распространяйтесь о том, какие функции вы выполняли у него в секретариате. Просто: работали в наркомате - и все. Избегайте контактов с иностранцами, с которыми общались по служебным делам. Если начнете публиковаться, пользуйтесь псевдонимом.

Мне стало ясно: давая эти рекомендации, Молотов спасает меня от Берии. Я должен быть по возможности незаметным, мое имя не должно появляться в печати, чтобы лишний раз не напоминать о неоконченном "расследовании".

- Теперь о вашей работе в редакции, - продолжал Леонтьев. - Состоялось решение об издании нашего журнала на английском и немецком языках, и Молотов предлагает вам для начала заняться организацией этих изданий. Как вы на это смотрите?

- Что ж, это, пожалуй, ближе к моим возможностям. Принимаю предложение с благодарностью.

- Думаю, вам не следует уклоняться от того, чтобы понемногу пытаться выступать и в качестве автора... Конечно, под псевдонимом, - закончил нашу беседу Леонтьев.

Возвращаясь домой, я мысленно слал свою признательность Молотову. Он не часто заступался за кого-либо. Легко ставил свою визу на списках обреченных. Инициалы "В. М." - Вячеслав Молотов - нередко сопровождались такой же визой "В. М.", имевшей зловещий смысл: "высшая мера", то есть расстрел. До меня четыре помощника Молотова погибли: троих расстреляли в застенках НКВД, четвертый, не вынеся пыток, бросился в шахту лифта на Лубянке. Молотов за них не заступился. Но меня он почему-то решил спасти, даже дав наставления на будущее. Думаю, что он к тому же договорился со Сталиным о том, чтобы под решением о моем переводе в журнал стояла подпись самого "вождя". Это, видимо, и преградило дорогу бериевскому "расследованию". Более того, вскоре после смерти Сталина и расстрела Берии, а к тому времени прошло десять лет, в течение которых он со мной ни разу не общался, Молотов вспомнил обо мне и снял с меня клеймо "неприкасаемого". Но в эти годы и сам он пережил момент, когда находился на волосок от гибели.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});