Черный квадрат. Супрематизм. Мир как беспредметность - Казимир Северинович Малевич

т. е. всезверь станет травоядным млекопитающим животным.

Итак, международность – надежда того, что человек-зверь не будет больше самоедом, будет возделывать предметы, преодолевающие харчевые запросы. Таковые предметы отношу к культуре человека с животным началом, видящим необходимость создания культуры из вещей необходимости, вещей производства, которые сейчас непосредственно должны соприкасаться с целью, дающей результат, сейчас вытекающим из причин действия.

Все же то, что до некоторой степени и вытекает, но не имеет категорического отношения к культуре человека с животным началом, может быть отодвинуто назад. Отодвигание таковых категорий я отношу к борьбе животного человека, отодвигающего назад культуру человеческих вещей как категорий, не вытекающих из строгой необходимости харчевой технической культуры. К этой категории возможно отнести искусства, и я бы отнес и астрономическую науку, не дающую непосредственного средства для использования ее к необходимостям жизни; разглядывание небесных светил «занятие пустое» для того, кто сеет зерна, готовит гастрономию. Агроном сильнее, важнее, и если астрономическая наука не будет полезна последней, то ее возможно отодвинуть назад. Тоже и искусство, оно нужно тогда, когда человек сыт, производство налажено, животная жизнь в ходу. Когда обеспечено все последнее, тогда человек начинает заниматься искусством, наблюдать звезды, заниматься особыми исследованиями.

Мне лично доказывает последнее, что в человеке живут два начала, животное и человеческое, и в культуре как форме это видно наглядно, хотя бы из-за границы харчевого искусства и просто искусства. Сильны эти два движения. Хотя животный мир своими размерами превышает отношения Земли и Солнца в сравнении с человеческим миром, но, несмотря на это, человек как чистое существо продолжает работать над своими человеческими вещами, над теми вещами, которые непригодны для «борьбы за существование». В непригодных вещах вижу действительно человеческую сущность, вижу его супрематическую жизнь как беспредметность.

Огромная часть времени была потрачена искусством в союзе человека-животного и человека, даже и искусство было поглощено его животной предметностью, служа ему зеркалом. Но уже в этом служении есть проблеск того, что такое зеркало, как искусство, нужно просыпающемуся существу человека в животном его сознании. Проблески, которые должны привести его к человеку совершенно беспредметной культуры. И вижу культуру как супрематизм, как первенство его движения, когда его сущность, прорвавшись через животную предметность, достигнет своего образа, Земля будет иметь человеческую стройность, а не стройность животную.

Культура Земли, совершаемая человеком, представляет собой пожирающую пасть; все силы Земли идут на постройку культурной пасти. Из маленькой ящерицы вырастает огромный ящер, все пожирающий – и камни, и железо, и человека. С этим ящером необходима борьба, нужно этого ящера приспособить для истинной человеческой культуры, жертвенник нужно его разрушить и перестать сносить мясо и кости, металлы и свет для его кормления, все обратить в пользу человека.

Но как же это сделать, когда он – бытие, а бытие определяет сознание? Раз бытие определяет сознание, а бытие и есть ящер, то очевидно, что сознание подчинено ящеру. Но если бы оно было подчинено, то возможна надежда, что не сегодня-завтра оно освободится, а то думается, что не будет ли сознание, определяемое бытием, его же сознанием, вполне вытекающим из его же материально-технической необходимости, тоже вытекающей из причины «ясной и наглядной цели», не требующей никаких доказательств, ни научных, ни философских предположений. Здесь простое «я есть хочу», я хочу бежать туда, где больше обеспечу себя материальными благами, и это мне нужно скоро. А если я не захочу бежать, то все материальные блага должны прибежать ко мне. Я не хочу утруждать зубы прогрызанием материальных благ; я не хочу, чтобы живот мой перерабатывал в грубом виде блага харчевые; я не хочу утруждать ног своих в лишней ходьбе, утомляющей меня; я хочу, чтобы живот мой как источник и причина культуры был высоко чтим и уважаем в разуме как источник и причина бытия, направляющий сознание к культуре, которое начинает видеть и познавать всю причину и развязку всех проявлений. Оберегаю его сознание от всяких предрассудков и праздных философских наблюдений и рассуждений: ведь оттого, что философия определяет то, что с ее точки зрения делается моим бытием, мое бытие получает смысл другой, и когда философия определяете что под всякой причиной нужно понимать то-то, а не то, то для нее это не важно, что «я есть хочу» и что это наглядная причина, вызывающая средства для удовлетворения всех отсюда вытекающих потребностей. А так как я, хотящий есть, могу себя удовлетворить через один закон, «экономию», то этот закон ставлю первенствующим для своего сознания экономической харчевой культуры, которое и строит новое средство, науку, именно ту науку, которая строит то, что удовлетворит мое всегда хотящее есть бытие. Ибо познание никогда не залетает далеко от причины, всегда вертится тут же у источника, чтобы видеть все потребности и быть в теснейшем контакте. И потому всякая созданная моим сознанием вещь – вещь первой необходимости. Да у меня и никогда не может быть вещей второй необходимости, если же они и вытекут, то вытекут из этой же моей причины «я есть хочу».

Таким образом, наступает единство. Бытие мое выражается в «я есть хочу», и потому оно определяет все производство стран, населенных и не населенных человеком. Все создалось в природе потому, что «хочет есть», и все, созданное человеком, создано потому же. Каждая машина, каждая другая вещь обслуживает причину свою, и все причины в «я есть хочу».

Эта причина восходит как солнце и творит культуру совершенного технического аппарата материальных причин. Других причин нет, ибо причины, лежащие в искусствах, вытекали из содержания жизни. Содержание жизни всякой вещи должны быть проявления «я есть хочу».

Такова же все-таки философия ящера, загипнотизировавшего человека, сулящего ему всевозможные блага во всевозможных системах летаргического сна. И человек, находясь в гипнозе, творит все, чтобы только найти средства насыщения ящера, несет их ему в поте и крови, с утра до вечера, недели за неделями, месяцы за месяцами, – несет, как реки весенние несут воды в моря, как в вечность, и не могут наполнить море, – так целые века весен лучших сил, проливая кровь, человек носит в пасть животному образу все, чтобы удовлетворить его. Но, увы, море не наполнили реки, из года в год неся воды, – море не выходит из берегов, но зато сами реки уже повысохли, исчезли с лица земли. Думали реки насытить, наполнить живот моря, но