Современный Английский детектив - Чарльз Сноу

Я почувствовал скорее, чем увидел, что Сэнди замахнулся для нового удара. Я взял хлыст и поводья в левую руку и, когда он ударил, выбросил правую. Мне повезло, мои пальцы ухватились за хлыст, я удержал его, скрутил и рванул на себя с силой отчаяния.

Я почти вытащил Сэнди из седла и уже злорадствовал, но в последний момент он отпустил хлыст и восстановил равновесие.

Отпрянув, его лошадь отскочила от меня в сторону, оставив между нами пространство, и я с надеждой смотрел через плечо, не окажется ли кто-нибудь из участников скачки между нами. Но большинство их ушло вперед, и близко не было никого. Я отбросил в сторону хлыст Сэнди. Впереди появилось следующее препятствие. Я старался держаться подальше от ограды и успокоить Безнадежного, так чтобы у него был шанс взять барьер, но я видел, что Сэнди опять надвигается на меня с огромной скоростью.

Моя погладь перескочила плетень довольно правильно. Сэнди заставил свою лошадь сделать неимоверный прыжок, и, приземлившись, она оказалась прямо на моем пути.

Безнадежный ударился об ограду.

Каким-то чудом он не упал. Он отпрянул, пошатнулся, заколебался было, но опять пошел галопом.

Я не чувствовал ноги после этого последнего препятствия, когда здорово приложился ею к ограде. Я глянул на ногу. Казалось, она правильно работала, хотя я и не чувствовал ее. Мои шелковые брюки были разорваны на колене, а на скаковом сапоге зияла большая треугольная дыра. Как ни глупо, именно это меня рассердило: я сшил их на заказ, это были дорогие сапоги. Сэнди на несколько корпусов опередил меня и пока не сумел задержаться. Дэн появился справа, и я был рад видеть его там.

Он крикнул:

— Какого черта тут происходит? Что за игру затеял Сэнди?

— Это не игра! Он хочет столкнуть меня.

— Почему? — прокричал Дэн.

— Он работал для Джорджа Пенна… и зарабатывал много денег… Теперь он не может это делать… и обвиняет в этом меня. — Я кричал урывками, ветер вырывал у меня слова и швырял их мне обратно через плечо.

— Резонно, — сказал Дэн.

— Да, — согласился я. Я взглянул на него, но теперь он казался силуэтом на фоне солнца, и я не видел выражения его лица. Если он так зол на меня из-за Кэт, что захочет продолжать то, что начал Сэнди, то шансов у меня нет. И он и Сэнди могли вить из меня веревки. Мы мчались в молчании к следующему препятствию, последнему на противоположной стороне. Сэнди постепенно отстал, чтобы дождаться меня.

— Аллан! — крикнул вдруг Дэн.

— Да? — ответил я.

— Хочешь, накормим Сэнди его собственной конфеткой?

— Да! — крикнул я, почувствовав вдруг, что меня уже ничто не удерживает.

Это было страшное дело, и, если бы судьи увидели это, меня лишили бы жокейских прав. Но я уже слишком натерпелся от отборных головорезов дядюшки Джорджа.

Дэн крикнул:

— Я пойду с поля от него. Ты скачи еще дальше с поля от меня. Потом я уйду вперед и оставлю его между тобой и канатом. Ладно?

Я кивнул. Я пытался предвидеть будущее. Если я высажу Сэнди, он не посмеет жаловаться начальству, а я, как он сказал, не могу дать полиции веских доказательств против него. Между нами могло быть недолгое перемирие. И — падением за падение — мы могли бы свести счеты.

— Пошел! — крикнул Дэн.

Он выслал свою лошадь и начал догонять Сэнди справа. Я отвел лошадь от бровки и заставил ее идти полем. Оставалась миля до финиша, и, так как никто еще особенно не нажимал, все остальные были как раз неподалеку от нас. Позади не оставалось никого. За плетнем лежал длинный овальный поворот, ведущий на прямую. Если Сэнди или я сбросим один другого, это надо делать на склоне, ибо, как только мы выедем на прямую, судьям будет видно каждое наше движение.

Дэн перепрыгнул препятствие рядом с Сэнди, а я был чуть позади. Как только я поравнялся с ними обоими, Дэн выслал свою лошадь и умчался от нас, оставив, как обещал, Сэнди между мной и оградой.

Я грубо направил Безнадежного на лошадь Сэнди, ударив ее об ограду. Сэнди заорал и вскинул кулак. Я сильно хватил его хлыстом по руке. Мне надо было ссадить его, не повредив его лошади. Я и без того уже несправедливо поступил с владельцем лошади, пытаясь организовать ему проигрыш скачки, ссадив его жокея. Если нельзя этого сделать без вреда для лошади, не надо это делать вообще.

Собрав поводья в правую руку, я левой внезапно толкнул Сэнди прямо под мышку. Он покачнулся в седле, но сохранил равновесие. Ох и ругал он меня!

Мы были на гребне склона. Надо было действовать теперь или никогда. Я сильней прижал лошадь Сэнди к ограде. Он опять заорал. Его нога, я знал, должна была-быть разбита, раздавлена, размозжена или просто разорвана побеленными бревнами ограды. У меня от того же самого нога онемела и до сих пор еще не отошла, и я не чувствовал к нему никакой жалости. Потом его нога ударилась об един из вертикальных столбов с отчетливым звуком.

Он закричал.

Я заскрежетал зубами, взмахнул рукой и толкнул его изо всей силы. Я знал, что, если он сейчас не вылетит, у меня не хватит решимости повторить этот прием. Но он начал сползать сначала медленно, а потом все быстрее, как будто его засасывал водоворот.

Я в последний раз увидел его лицо, дико вытаращенные глаза, рот, перекошенный мукой, когда он упал в высокую траву но ту сторону ограды. Затем я уже был за поворотом, весь в синяках, задохнувшийся, оборванный, но все еще в форме. Лошадь Сэнди, освобожденная от его веса, неслась вперед, обгоняя других жокеев.

Дэн увидел ее, повернулся в своем седле, улыбнулся мне и поднял вверх большой палец.

Джон Ле KappeУбийство по-джентльменски

Найдется, вероятно, с десяток великих школ, о которых с уверенностью станут утверждать, что Карн писан с них. Но тот, кто вошел бы в их преподавательские в поисках Хектов, Филдингов и Д'Арси, искал бы там напрасно.

Джон Ле Kappe

Глава 1

ПРИ ЧЕРНЫХ СВЕЧАХ

Своим величием Карнская школа, по общему мнению, обязана королю Эдуарду VI; по мнению историков, просветительским пылом король был обязан лорду-протектору герцогу Сомерсетскому. Но Карн предпочитает питать благодарность к респектабельному монарху, а не к сомнительному политикану герцогу, опираясь на то убеждение, что Великие Школы, подобно королям из династии Тюдоров, венчались на царство и величие самим небом.

Возвеличение Карна и впрямь произошло почти чудесным образом. Основанный безвестными монахами, имущественно обеспеченный чахлым мальчиком-королем и за шиворот вытащенный из забвения нагло-напористым викторианским деятелем, Карн разгладил свой отложной воротник, доблеска отмыл деревенски заскорузлые лицо и руки и явился на поклон ко дворам двадцатого столетия. И в мгновение ока дорсетский провинциал сделался любимцем Лондона. Новый Дик Витингтон явился! У Карна имелись латинские грамоты на пергаменте, при восковых печатях, и древние угодья за Аббатством, имелись монастырские корпуса и червь-древоточец, имелась средневековая скамья для публичной порки и строчка в Книге страшного суда — и чего еще недоставало Карну для обучения отпрысков имущих?

И ученики стали стекаться. Они прибывали к началу каждого семестра (ибо полугодие — слово недостаточно изысканное), и до самого вечера в тот день поезда выгружали на вокзальный перрон грустные кучки одетых в черное мальчиков. Они прибывали в сверкающих траурной чистотой больших автомобилях. Они съезжались заново хоронить бедного короля Эдуарда. Шли, толкая ручные тележки по булыжным мостовым или неся коробки-гробики с домашними сластями. Иные были в мантиях и смахивали на ворон или на черных ангелов, слетевшихся на погребенье. Иные следовали молча и обособленно, как плакальщики на похоронах, и только слышался стук их подошв. Обитатели Карна во все дни выглядят траурно: воспитанники младших классов — поскольку им здесь оставаться, старшеклассники — поскольку им отсюда уезжать, а преподаватели — поскольку респектабельность оплачивается скудно. И теперь, когда близился уже к концу пасхальный семестр (то есть второе полугодие), над серыми башнями Карна висело то же всегдашнее тусклое облако уныния.

Унылая тусклость и холод, резкий, острый, как осколок кремня. Холод жег лица воспитанников, разбредавшихся с опустелых игровых полей после школьного матча. Пробирался под их черные пальто, превращая жесткие остроконечные форменные воротнички в ледяной обруч вокруг шеи. Озябшие, брели они со стадиона на длинную, пролегшую между оград дорогу, ведущую к центральной кондитерской и дальше, в город. Толпа редела постепенно, распадалась на кучки, а кучки — на пары. Двое мальчуганов, у которых вид был еще более продрогший, чем у прочих, миновали дорогу, тропинкой направились к дальней кондитерской, где меньше народу.