Из морга в дурдом и обратно - Андрей Шляхов

Данилову было все равно — злонамеренно или добросовестно. Он продолжал радоваться жизни. В том числе и тому, что видит друга.

— Ты похудел, Вова, — после обмена приветствиями настал черед обмена впечатлениями. — Но ничего — выглядишь моложе.

— Это я побрился. — Данилов машинально провел рукой по непривычно голым щекам. — И немного поиграл на скрипке, а музыка не только вдохновляет, но и омолаживает. Недаром почти все дирижеры, композиторы и прочие музыканты живут долго.

— Да, например Моцарт и Шопен.

— Моцарта отравил злодей Сальери, — напомнил Данилов. — А у Шопена смолоду был туберкулез. И то, что он дожил до сорока лет, уже большая заслуга. А ты вот все округляешься, скоро будешь как Колобок.

— Я скоро буду комком нервов, — скривился Полянский. — У нас на кафедре такое творится. Не то слияния ждем, не то реорганизации. Ох! Армагеддон, Содом и Гоморра! Впрочем, мне это все параллельно — я найду куда приткнуться, но ежедневно наблюдать это бурление дерьма очень тяжело.

— Крепись, — посочувствовал Данилов.

К столику подошел совсем юный официант.

Полянский раскрыл меню, сразу же заглянул в конец и спросил тоном пресыщенного знатока:

— Что, разве у вас нет токайского кьянти?

— Нет, — с приличествующим сожалением подтвердил официант.

— Мда… — помрачнел Полянский. — А виски «Кантритаун» есть?.. Тоже нет? Ну ладно, тогда принесите нам по салатику с креветками, только укроп в него крошить не надо, и по бутылке безалкогольного пива.

— Это все?

— Пока все.

— Что за цирк? — спросил Данилов после ухода официанта. — Я же говорил тебе, что решил не пить…

— Это не цирк, а психологический прием. Не секрет, что алкогольные напитки приносят любому заведению больший доход, нежели еда. Тем более что их и готовить не надо — открыл и разлил. Поэтому официанты натаскиваются на втюхивание алкоголя. На настойчивое втюхивание. И не устрой я этого, как ты изволил выразиться, цирка, нам бы пришлось несколько раз отклонять предложение выпить что-нибудь покрепче. Я здесь не первый раз и успел изучить все их приемчики. А так — все по чесноку. Нет у вас путных напитков, так мы просто вынуждены пить безалкогольное пиво и минералку.

— Умно, — одобрил Данилов.

Официант принес салат и пиво.

— Через час, пожалуйста, два купеческих горшочка, — попросил Полянский.

— Оно раньше и не будет готово, — заверил официант.

Он выждал еще секунд десять — вдруг клиенты решат заказать что-то еще — и ушел.

— Понты! — фыркнул Игорь. — Можно подумать, что только после получения заказа повар начинает разделывать мясо и чистить картошку с луком!

— Разве не так? — спросил Данилов, пробуя пиво.

Пиво с непривычки показалось очень горьким. Или это просто сорт такой?

— Все готовится заранее, я тебе уже это говорил. После заказа только смешивается, доводится до кондиции и подается на стол. Ну бог с ними, давай лучше расскажи о себе.

— Да что там рассказывать. — В отличие от Игоря Данилов не спешил набрасываться на салат — растягивал удовольствие. — Сначала депрессия, потом дурдом…

Очень, знаешь ли, интересное впечатление — оказаться по ту сторону баррикад не где-нибудь, а именно в дурдоме.

— Могу представить, насколько это хреново…

— Не можешь, — покачал головой Данилов. — Пока сам не поваляешься на койке, ты даже и в общих чертах не представишь себе, что такое дурдом. Кафедра психиатрии на пятом курсе не дает никакого представления об этом месте. Так же, как и все книжки, начиная от «Пролетая над гнездом кукушки» и заканчивая прикольными байками, которые так любят рассказывать психиатры. Все это, пардон муа, херня на постном масле, в первую очередь потому, что книгу можно отложить в сторону, с практических занятий или с лекции удрать в кафе или в кино, а из дурдома больной уйти не может. Это самое страшное — несвобода, она даже страшнее того, что тебя никто не понимает. Или просто делают вид, что не понимают, — какая разница?! Главное не в этом, а в том, что человек начинает чувствовать себя бессловесной тварью!

— Да… — вздохнул Полянский. — Я приезжаю из Египта, и тут сразу две новости… Ты знаешь, я всегда очень любил твою маму. Она была добрым, искренним и вообще очень хорошим человеком. Пусть земля ей будет пухом, что тут еще скажешь?

— Я ее тоже любил.

— Как же иначе? Эх…

Застольные беседы хороши тем, что паузы очень гармонично заполняются едой. Когда тарелки опустели, а пива осталось на донышке, Полянский подозвал официанта.

— Мне воду с газом, — сказал Данилов.

Безалкогольное пиво не пошло — было оно каким-то ненастоящим, что ли. Полянский из солидарности заказал воду и себе. Помимо воды он попросил официанта принести им холодец.

— Холодец у них тут особенный, — пояснил Полянский, — лучше колбасы.

— Я люблю холодец, — ответил Данилов.

— Ну, про кормежку в больнице я не спрашиваю, и так все ясно. А что у тебя произошло с докторами?

— Мы не сошлись с ними по одному богословскому вопросу. Они утверждали, что я шизофреник, а я доказывал им, что являюсь безобидным психопатом, который не желает пить их сраные таблетки. Конфликт вылился в противостояние, мне даже пришлось отдохнуть от жизни в связанном виде, но этого я почти не помню, потому что все время спал. Потом я ломал голову над тем, как вообще буду выпутываться из этой ситуации. Башка трещала от напряжения, а из ушей валил пар…

— Я общался с Еленой.

— Лена — это просто уникум! Героиня невидимого фронта! — заверил Данилов. — Вытащить меня за уши из этого дерьма! Ты знаешь, что она ухитрилась разжиться ксерокопией моей истории болезни?

— Джеймс Бонд и Штирлиц не справились бы с этой задачей, — улыбнулся Полянский.

— Живешь с человеком, привыкаешь к нему, и кажется он тебе таким знакомым, таким понятным, а случись что, и удивляешься: «Как же это раньше я ничего не замечал?»

Следующую паузу заполнили холодцом. Полянский не обманул — блюдо и впрямь оказалось очень вкусным.

— Ты уверен, что у нас останется место для мяса? — усомнился Данилов.

— Конечно останется, — заверил Игорь. — Тем более что его принесут минут через двадцать, не раньше. Ты как раз успеешь досказать свою одиссею.

— Самое интересное, как в детективных романах, было в конце. Я лежал в коридоре и думал о жизни. Я там вообще много думал. Да, случилось все это в воскресенье.

После обеда. На посту зазвонил телефон. По тому, как отвечала сестра: «Да, Геннадий Анатольевич», «Хорошо, Геннадий Анатольевич», «Я поняла, Геннадий Анатольевич», несложно было догадаться, что звонит заведующий отделением. Сразу после разговора сестра побежала в первую палату, местный люкс, откуда только накануне выписался пациент…

Фамилию артиста Данилов давно вспомнил, но называть не стал. Врач должен хранить врачебные тайны, пусть даже и чужие.

— Ну, думаю, сейчас какого-нибудь блатного бобра к нам привезут. Интересно же, развлечений там немного. И тут медсестра подходит к моей койке и говорит: «Владимир Александрович, заведующий отделением распорядился перевести вас в первую палату. Пойдемте…» Представляешь? Если бы я не лежал, то упал бы. Смотрю на нее и так полушутя уточняю: «А голос у вашего заведующего не пьяный был?» «Нет, — отвечает, — нормальный был голос. Он так и знал, что вы удивитесь, и сказал, что завтра сам вам все объяснит».

— Ну, прямо «Тысяча и одна ночь»! — восхитился Полянский.

— «Тысяча и одна ночь» ждала меня в палате. Обычная обстановка там была спартанской — кровать и тумбочка, больше ничего. А тут еще и маленький холодильник, телевизор, подвешенный к потолку, беспроводные наушники на крючке и, самое неожиданное, телефон на тумбочке. Параллельная отводка от телефона, стоящего в ординаторской — звони не хочу. Да, вот еще — поверх линолеума постелен палас из темно-вишневого ковролина…

— То что надо, — похвалил Полянский. — Практичный немаркий цвет.

— Санузел тоже впечатлил, в первую очередь своей исключительной чистотой и наличием аж двух полотенец — махрового и вафельного, причем без пятен. Постельное белье тоже оказалось под стать. У меня даже голова закружилась от неожиданности и удивления. Сестра мне показала кнопку вызова, предупредила, чтобы закрывал дверь изнутри — ключ у нее есть, и ушла. Я позвонил Лене, думал ее удивить, но она сказала, что все в порядке вещей, так, мол, и должно быть, остальное не по телефону.

— Мог бы и мне сразу позвонить, — мягко упрекнул Полянский.

— Сначала хотелось внести ясность. На следующий день, в понедельник, я ее получил. Прямо с утра ко мне явилась эта сладкая парочка — заведующий и лечащий врач и с порога заявили, что они сильно заблуждались в моем диагнозе, и вообще у меня не то что шизофрении, но и психоза-то нет, и вообще, прозрев и разобравшись, они приносят мне свои извинения и завтра в полдень я могу собирать свои пожитки и валить, благословясь, на все четыре стороны. «С каким диагнозом?» — спрашиваю я. «Неврастения, — хором отвечают они, — всего лишь неврастения»…