Анка - Василий Дюбин

Акимовна толкнула его прикладом берданки, сказала повелительно:

— Встань!

Павел медленно поднялся. С мундира и шаровар осыпалась пыль.

— Тебя, ирода, — продолжала Акимовна, — следовало бы вздернуть на той же акации, на которой ты повесил безвинного Силыча. Но мы передадим тебя нашим властям, пускай они и решают твою судьбу.

— Акимовна, я виноват… грешен… но пощадите меня, — и Павел молитвенно сложил перед собой руки. — Каюсь, люди добрые… Не губите…

— Поздно каешься. Говорила тебе, разбудите в народе гнев, заштормит он сильнее морской бури и смоет всю нечисть с родной земли. Так оно и вышло. А ты чем ответил мне на это?.. Щенок, ты ударил меня… Не забыл?

Павел молчал.

— Иди! — приказала Акимовна.

— Куда?

— Посадим тебя в кутузку, пока подойдут власти. Иди.

Павел замотал головой:

— Не пойду… Вы повесите меня… Не пойду… Вы не судьи… не имеете права…

— Иди! — повысила голос Акимовна.

И тут случилось такое, чего никто не ожидал. Павел вдруг весь напрягся, изо всей силы толкнул в грудь Акимовну, видимо, рассчитывая сбить ее с ног, и бросился бежать. Акимовна пошатнулась, но устояла. Павел не успел отмерить и десяти шагов, как вслед ему грянул выстрел, и «атаман» оборвал свой бег… Покачнулся на слабеющих ногах, обернулся, прохрипел в бессильной злобе, хватая ртом воздух:

— Ненавижу… презираю вас… Не-на-ви-жу… — и упал навзничь.

Акимовна подошла к Павлу и долго смотрела ему в лицо. Оно и теперь было красивым и злым.

Из-за угла показались офицер с бойцами и женщины в сопровождении ребятишек.

— Что случилось, мамаша? — спросил офицер, подходя к Акимовне.

— Ничего особенного, сынок. Мать стоит на своем посту, — сурово ответила Акимовна, опираясь на берданку.

Офицер взглянул на мундир Павла, на его пыльные шаровары с красными лампасами, понимающе кивнул, повернулся к солдатам:

— Тут все в порядке. За мной, товарищи! — и они ушли дальше, вперед.

Женщины окружили Акимовну, заговорили, невольно понижая голоса:

— Смотри… Атаман.

— Акимовна стрельнула по нем.

— Казнить бы его, изверга.

— Добесился, проклятый живодер…

Какой-то старик растолкал женщин, пробился на середину круга, зацепил багром за ворот мундира и поволок Павла по улице.

— Ты куда его? — спросила Акимовна.

— Туда, куда собак дохлых кидаем…

Акимовна махнула рукой:

— По заслугам и честь.

XLI

Анка и Орлов ехали поездом до Старо-Щербиновской. Там они сели на попутную автомашину, и шофер через два часа высадил их на проселочной дороге неподалеку от Кумушкина Рая.

С перекинутыми через плечо шинелями, с чемоданами в руках Анка и Орлов шли колхозным полем. Вокруг кипела работа. Комбайнеры убирали подсолнечник и кукурузу, трактористы подымали зябь. Длинные ленты жирного кубанского чернозема, тянувшиеся за плугом, матово лоснились на солнце. По глубокой борозде хозяйственно вышагивали грачи, склевывая червей.

Вдруг Анка остановилась, указала рукой:

— Смотри, Яшенька, море! Как здесь хорошо! Отдохнем немножко?

— Отдохнем.

Они сделали привал метрах в пятидесяти от полевого стана, откуда доносился веселый девичий смех. Был обеденный перерыв. Анка и Орлов, сидя на чемоданах, видели, как со всех сторон к вагончику собирались трактористы, комбайнеры и шумно умывались возле бочки. На многих были гимнастерки и брюки военного образца.

«Бывшие фронтовики, — догадалась Анка. — Тоже, наверное, имеют инвалидные группы…»

Моторы тракторов заглохли, и в поле воцарилась тишина. Анка полной грудью вдыхала в себя терпкий запах земли, смешанный с солоноватым морским воздухом. Она то смотрела задумчиво вдаль, то поднимала глаза вверх. Голубое небо, очищенное от вражеских самолетов, стало как будто прозрачнее и выше. И небо, и море, и поле — все вокруг дышало миром и спокойствием. Казалось, что давно смолкло последнее эхо жестоких боев и что на всей советской земле прочно установилась пора мирного труда.

Но когда на полевом стане гармонист, сидя в кругу товарищей, растянул меха баяна и зазвучали первые грустные аккорды, оборвались и девичий смех, и шутки. Гармонист играл фронтовую песню, его товарищи тихо подпевали. Нежные, с мягкими переливами, неторопливые звуки баяна, близкие сердцу слова песни и страстные, дышавшие глубоким чувством голоса бывших фронтовиков будили в душе Анки недавнее прошлое… В памяти оживали поход в предгорье и схватки с гитлеровцами, густые леса с опадающей бронзовой листвой и снежные бураны, срывающиеся с горных вершин, завьюженные ущелья, колючие зимние ветры и ласковые очаги в пещерах, в кругу боевых товарищей…

Анка тряхнула головой: рано предаваться воспоминаниям. Война все еще продолжается, днем и ночью не затихают ожесточенные бои на огромном протяжении фронта от Ледовитого океана до Черного моря.

— Тебе нездоровится? — обеспокоенно спросил Орлов. Он заметил, что глаза Анки потускнели, лицо стало печальным.

— Нет, Яшенька, я здорова… Песня навеяла грустные воспоминания… — Анка встала. — Пойдем-ка лучше, в дороге и грусть развеется…

С пригорка показался поселок. На месте разрушенных и сожженных бомбежкой жилищ рыбаков поднимались из руин и пепла новые хаты. Кумураевцы залечивали раны, нанесенные поселку войной. Жизнь возрождалась и на берегу, и в море. Там уже разгуливали по синему простору рыбацкие баркасы, приветливо покачивали косыми парусами.

На высотке, усеянной пустыми патронными гильзами, позеленевшими от времени, Анка задержалась.

— Здесь наш отряд принял боевое крещение… На этой высотке оборвалась жизнь отважного дедушки Кондогура… У того куста был смертельно ранен Кострюков. Он сразу же скончался… А вот в той лощине фельдшер Душин склонился над раненым, да так и умер с бинтом в руке… Не успел перевязать раненого.

— И все это дело грязных рук Бирюка, — проговорил Орлов, окидывая взглядом лощину.

— Его, паразита…

Анка и Орлов спустились с пригорка в поселок. Кумураевцы встречали и провожали их любопытными взглядами. В центре поселка они постояли несколько минут над братской могилой, где были похоронены Кострюков и Душин. Потом Орлов надел фуражку, и они направились к хате, в которой Анка квартировала. Хозяйка, узнав Анку, встретила ее со смешанным чувством испуга и радости.

— А наши-то рыбаки, которые возвернулись из отряда, сказывали, будто ты одного там, в горах, стрельнула, другого ножом пырнула и к немцам перекинулась. Своим, гляди, и не поверила бы, а то и ваши бронзокосцы о том же поговаривали.

— Я заколола ножом одного немецкого наймита, это правда. А тот летчик, что я будто бы застрелила…

— Ага, ага, именно летчик, сказывают.

— Так этот летчик стоит перед вами.

— Батюшки! — всплеснула руками хозяйка. — Это он, значит, сердешный и есть? Ничегошеньки понять не могу. А ну, выкладывайте все по порядку. Садитесь.

— Потом, хозяюшка, потом, — Анка очень волновалась. — Здесь оставалась моя девочка, отец… Что с ними?

— Живы, голубка… Все живы. И дочка ваша, и отец, и Евгенушка, и Дарья. Васильев и Краснов заезжали за ними. Давно уже дома. А вот вас-то, надо полагать, и не ждут.

— Ждут. Я писала им. Ох! — Анка прижала к груди руку.

Орлов взял ее за плечи, повернул лицом к себе.

— Что с тобой, Аня? Не надо так волноваться…

Она посмотрела на Орлова влажными глазами, припала головой к его груди, горячо прошептала:

— Яшенька, они живы… Родные мои… Живы!..

— Вот видишь, все будет хорошо. Успокойся.

…С вечера стали сходиться в хату рыбаки, которые были вместе с Анкой в отряде. Они вспоминали партизанские будни, с затаенным дыханием слушали рассказ Анки о том, как был разоблачен, судим и расстрелян Бирюк. Расходились уже в полночь, Анка тронула за рукав знакомого рыбака, спросила:

— Не знаете, когда отправляется поезд из Ейска на Ростов?

— А зачем вам, сестрица? — и рыбак, к удивлению Анки, засмеялся. — Понимаете ли… по старой привычке все сестрицей зову. Я тоже был ранен. Помните, вы ухаживали за мной, рану перевязывали?

— Такими братьями, как вы, можно только гордиться.

— Так зачем вам поезд? — переспросил рыбак.

— Домой добираться. Хочется поскорее к родному берегу причалить.

— Скорее меня никакой поезд не доставит вас до дому. Первое — поездом круг большой давать надо. Второе — на узловых станциях пересадки. Да к тому же в вагонах тесно, душно. А я вас на своем баркасе вмиг перекину на тот берег. И не жарко, и не пыльно, и воздух чистый, для здоровья пользительный.

— Спасибо вам большое. Только совестно столько беспокойства вам доставлять, — сказала Анка.

— Сестрица, мы вам в горах куда больше доставляли хлопот. А это что — прогулка! Словом, дело решенное. Спокойно отдыхайте. Завтра на зорьке разбужу. Пойдем под парусом, за милую душу, морским воздухом подышите. Покойной ночи.