Пентакль - Марина Дяченко

– Ты устал. – Девушка осторожно положила ладонь ему на плечо. – Очень устал. А я тебя обидела.

Максим упрямо помотал головой:

– Никто никого не обижал. Подумаешь, поговорили несколько дней на интеллектуальные темы! Я все-таки закончу. Говорят: родная земля. У меня есть родная земля – но не эта. Грязь, покосившиеся хаты, пьяные селяне, заплеванное кладбище… Она что, такая – Родина? Да они даже по-украински говорить не выучились!

– Но ведь ты сейчас почему-то подумал о них? – Девушка села ближе, коснулась лицом его лица. – Подумал, и тебе стало больно… Может, потому, что ты похоронил ту девушку.

– Тебя?

– Меня. Похоронил – и позволил ненадолго вернуться к живым. Но мне пора уходить.

Она достала сердолик, подняла ладонь… Бусина была мертва.

– Погоди, погоди!..

Нина с трудом оторвала губы от его губ, рывком отодвинулась назад, зачем-то поправила волосы.

В темноте ее лицо казалось совсем другим, незнакомым.

– Погоди, Максим! Ты сразу понял, зачем я тебя позвала, но… Послушай!

Он с трудом перевел дыхание, справляясь с затопившим его огнем. Нина была совсем рядом, он уже чувствовал ее плоть, слышал ее сердце.

– Девушка, которую ты воскресил, в твоей власти. Ты – скиф. Но если… Нет, не так! Вообрази, что у этой девушки есть еще право вернуться. Надолго, на целую жизнь – если найдется тот, кому ее жизнь нужна. Это и будет чудо! Но боги заставляют вначале пройти испытание. Испытание и для меня – и для тебя. Я могу позволить тебе все, но тогда уйду навеки. Бусина не засветится, Максим! Я останусь для тебя призраком, тенью из могилы. Если тебе хватит этой ночи и старого одеяла, не стану спорить… Но сначала отдам тебе бусину.

Максим медленно встал, поправил рубашку, отвернулся, впитывая зрачками тьму.

– Нина! Хотя бы сейчас… О чем ты? Какое чудо? Чудес не бывает, Нина! Ты права, ты старше, ты умнее…

– Умнее – не значит безжалостнее. – Девушка тоже поднялась и посмотрела в ночь. – А вот ты не прав, на самом деле ты веришь в чудеса… И напрасно не веришь той, которую поднял из могилы. Представь только, что все так и есть!

Максим помотал головой и не стал отвечать.

– Тогда я выдумаю другую историю. Даже не выдумаю, просто перескажу на ином языке. Я мусульманка, Максим. Такое странно слышать здесь, слышать тебе, ведь ты даже не крещеный. Но у нас все иначе. У нас… У меня есть своя земля, но на ней не курганы, а горы. И есть жених, он офицер, служит на китайской границе. О нашей свадьбе родители договорились много лет назад. Погоди…

Она резко отодвинулась, склонилась над одеялом, нашла пачку сигарет. Громко щелкнула зажигалка.

– Я его не люблю и не пойду за него замуж. Бежать и прятаться не стану, скажу в лицо. Поэтому и уезжаю. Семья не простит, меня не пустят домой, проклянут. Могут даже убить. Но я все равно это сделаю.

– Дичь! – резко выдохнул Максим. – У вас что, Тимур правит?

Рука Нины вновь погладила его по лицу.

– Ты все-таки не скиф. Ты – образованный мальчик из большого красивого города. Для тебя даже эти курганы – непонятная чужая земля… Я сделаю, как решила, а теперь должен решать ты. Сейчас я связана словом, связана клятвой. Но я в твоей власти, делай что хочешь. Только я не прощу себе – никогда. Что бы ни случилось, как бы ни сложилась жизнь. Даже если мы снова встретимся, будем вместе. Не прощу! Чужая невеста не может лечь на это одеяло. На нем меня не будут любить – меня втопчут в грязь. Моим черепом снова будут играть в футбол…

Максиму вспомнился разрытый сегодня курган. От мертвой царицы не осталось даже скелета. Только желтая глина…

– Возможно, я скоро умру. Возможно, буду свободной. Возможно, у нас с тобой впереди целая жизнь. Не знаю! Ни-кто не знает, даже боги, в которых ты не веришь. Пусть все будет по-твоему, Максим. Сейчас ты не мальчик, ты стал взрослым. Решай! Сердолик у меня в руке.

Максим долго смотрел в тяжелое звездное небо, пытаясь найти нужные слова. На ум пришел собственный неудачный перевод: «Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму – и замер, недвижим…» Нет, так не ответишь. Он стал взрослым. Он должен решить.

– Это твоя бусина, Нина. Она загорится.

6

– Тебя к телефону, – позвала мама.

– Угу!

Максим не без сожаления отложил в сторону том Моммзена, встал, взглянул в окно. Поредевшая крона старого клена уже не скрывала соседний дом. Зимой он виден весь – старый, начала века. Клен, красный кирпич знакомых стен, нитки телефонных проводов…

Его детство. Его мир. Его жизнь.

– Это Нина, – услыхал Максим. – Но вспоминать меня совсем не обязательно.

– Я не забывал, – ответил он и уточнил: – Не забыл.

Телефонная трубка внезапно стала горячей.

– Сейчас я продиктую телефон. Если хочешь – позвони… Максим, поскольку ты все-таки… интель, скажу сама. Ты мне ничем не обязан, понимаешь? Звонить не обязательно.

– Диктуй, – выдохнул он.

Карандаш был в руке. Номера Максим обычно записывал на полях старой телефонной книги.

– Сейчас… – Нина засмеялась. – Твои стихи вспомнила – про Афродиту Аргимпасу. «Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму – и замер, недвижим…» Правильно?

Трубка превратилась в лед. Максим не упоминал при ней Аргимпасу! Он вообще не читал Нине стихи.

– Правильно. – Слово выговорилось на удивление легко. – Диктуй номер!

Или все-таки было? Кажется, они говорили про Мозолевского, про раскопки Гаймановой Могилы. Но ведь он читал по-украински! Или…

7

Девушка отошла от телефона, раскрыла ладонь.

Бусина. Теплый огонь сердолика.

Аттракцион

All the world's a stage

And all the men and women are merely players.

William Shakespear

Когда иду я в балаган,

Я заряжаю свой «наган».

Вилли Токарев

Все было пасмурно и серо.

Так сказал однажды поэт, а мы просто повторили, безо всякого злого умысла.

День выдался никакой. Это гораздо хуже, чем просто скверный или отвратительный. Идешь-бредешь нога за ногу, маешься в поисках определения, и в душе свербит, а почесаться – ну никак, потому что и день точно такой же, и вся жизнь, похоже, с ним заодно. Природа колебалась, большей частью успев отказаться от пафоса золотой осени, но еще не утвердившись в окончательной мизантропии ноября. Идея прогуляться по парку с самого начала выглядела абсурдной – как любой абсурд, эта идея засасывала и поглощала по мере воплощения в жизнь. Двое молодых людей, Он и Она, двигались к цели медлительно и ритмично.

Сизифы в конце рабочего века, согбенные над опостылевшим камнем.

Требовалось волевое усилие, чтобы подавить нарастающее раздражение. Упрямый голем ворочался где-то под ложечкой, норовя вырасти, расправить затекшие члены, явиться в мир – резким словом, недовольной гримасой, ссорой на пустом месте.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});