Жизнь мага. Алистер Кроули - Мартин Бут

Несмотря на занятость магическими делами, у Кроули всё же оставалось время на то, чтобы поддерживать свою репутацию провокационного общественного деятеля, упражняясь заодно в агрессивном поведении и саморекламе. Несмотря на то что Кроули подвергал резкой критике практически каждого значительного поэта, он, тем не менее, демонстрировал определенное уважение к Оскару Уайльду, «единственным пороком» которого, как заявлял Кроули, «было то, что он не был правдив с самим собой». Он сопоставлял себя с Уайльдом отчасти по причине бисексуальности последнего, а отчасти из-за того, что Уайльд тоже выступал против общественных устоев.

Поздней осенью 1912 года Якоб Эпштейн, известный скульптор, оказался в центре скандала, разыгравшегося вокруг его статуи, изображающей Уайльда и установленной на могиле Уайльда на парижском кладбище Пер-Лашез. Власти признали статую непристойной, поскольку она включала подробное изображение мужских гениталий, и накрыли её тканью. Многие художники выступили в поддержку Эпштейна, но безрезультатно. Охваченный праведным гневом Кроули присоединился к борьбе. Приехав в Париж в ноябре, он распространил листовку, призывающую массы отправиться на кладбище и во имя искусства снять со статуи оскорбительное покрывало. Предупреждённый о том, что власти выставят на пути демонстрантов вооружённую полицию, Кроули изменил тактику. Он вместе со своим помощником спрятался на территории кладбища, оставшись там до тех пор, пока ворота не закрыли на ночь. Они перерезали верёвки, удерживающие ткань, и стальным проводом соединили статую с неким укромным местом среди деревьев неподалёку. Идея заключалась в том, чтобы на следующий день внезапно сдёрнуть покрывало. План провалился. Толпа собралась, но власти решили не противостоять ей. Кроули, чей вызывающий жест не удался, раскрыл статую сам, просто убрав с неё покрывало. Тем не менее его поступок получил некоторый резонанс в прессе, то есть не всё было потеряно. Однако на этом история не закончилась. Роберт Росс, литературный душеприказчик Уайльда, заказавший статую, решил задобрить французские власти и заказал изготовить бабочку, которую прикрепили к оскорбительной части статуи. Кроули и ещё несколько человек через некоторое время сняли её, и Кроули тайно унёс бабочку с кладбища, чтобы потом надеть её на себя в лондонском кафе «Ройяль». Эпштейн, который присутствовал при этом и который поначалу был недоволен тем, что Кроули участвует в борьбе за статую, с чувством юмора отнёсся к его манипуляциям с бабочкой.

Кафе «Ройяль» было излюбленным местом Кроули даже в те дни, когда его кошелёк бывал почти пуст. Существовало множество историй, по большей части вымышленных, о его визитах сюда. Говорили даже, что в этом кафе он встречался с Уайльдом, но это кажется в высшей степени неправдоподобным, так же, как и более знаменитая история, повествующая о том, как Кроули вошёл в кафе в своём волшебном плаще-невидимке, испещрённом магическими символами, и пересёк помещение от Риджент-стрит до Глассхаус-стрит. Посетители заведения смолкли от удивления, и никто не заговорил с Кроули. Также, как много лет назад в Мехико, Кроули расценил их молчание и отсутствие попыток вступить с ним в разговор как доказательство того, что его не видят, а следовательно, плащ-невидимка работает и делает его невидимым.

Ещё одной заботой Кроули в это время было развитие музыкальной карьеры Лейлы Уаддел. Карьера застопорилась, отчасти от усталости, отчасти от ненадёжного положения Лейлы. Зная, что она никогда не станет серьёзной исполнительницей классической музыки, Кроули нанял ещё шесть молодых скрипачек, нарядил их в яркие одежды, составил концертную программу из нескольких мелодий и выпустил эту труппу на сцену, назвав её «The Ragged Ragtime Girls». Первое представление было дано в лондонском театре «ОлдТиволи» 3 марта 1913 года.

Работа импресарио имела свои недостатки, поскольку это было «тошнотворное занятие», заставлявшее его вступать

в контакт с таким слоем общества, среди членов которого я был абсолютным чужаком; от грубого агента-еврея до отвратительного продюсера и вульгарного актёра — все похожи один на другого своей абсолютной погружённостью в процесс зарабатывания денег, все одинаково несведущи и пренебрежительны в отношении искусства как такового, все одинаково скупы, малодушны, жестоки, бессовестны во всём, что касается «шоу». Как бы добродушны, изысканны и благородны ни были они по натуре, в то мгновение, когда серьёзное дело стучится к ним в дверь, все их хорошие качества вылетают в окно… Я увидел жизнь в таком грубом, таком суровом, таком низком и уродливом виде, в каком никогда прежде не мог её даже вообразить.

Не довольствуясь выступлениями в одном только Лондоне, Кроули повёз свою труппу в Москву на шестинедельные летние гастроли в варьете под открытым небом, расположенном в огромном парке развлечений под названием «Аквариум». Труппа показала себя более неорганизованной и растрёпанной, чем сценические одежды её же членов. Лейла, по словам Кроули, выступала более или менее приемлемо, об остальных же он писал, что «среди них были алкоголички, четыре нимфоманки, две стыдливые истерички, и все они были неискоренимо убеждены, что за пределами Англии каждый встречный — это грабитель, насильник и убийца. У всех членов труппы были револьверы, которыми они не умели пользоваться, но были готовы стрелять в первого же, кто с ними заговорит». Из Варшавы в Москву они ехали в третьем классе поезда, который шёл со всеми остановками. Их устланное соломой купе кишело клопами. По приезде в Москву Кроули оставил труппу репетировать, а сам тем временем вступил в период напряжённой духовной деятельности: иными словами, он встретил новую женщину.

Энни Ринглер (возможно, это было её ненастоящее имя) была молодой венгеркой:

высокая, натянутая как струна, худощавая, как голодная самка леопарда, с дикими, ненасытными глазами и длинной прямой линией рта с тонкими губами. Этот рот был похож на алую рану, которая, казалось, болела от острой тоски по таким удовольствиям, которых не в силах доставить этот мир. Нас влекло друг к другу с непреодолимой силой. Мы не могли общаться на человеческом языке. Я практически полностью забыл русский; а её немецкий ограничивался несколькими ломаными фразами. Но у нас не было нужды в разговорах. Любовь между нами была неописуемо сильной. Она до сих пор воспламеняет сокровенные глубины моей души. Эта женщина перешла тот рубеж, где удовольствие ещё имело для неё какое-то значение. Она могла чувствовать только через боль, и, чтобы сделать её счастливой, я должен был совершать над ней по её указаниям физически жестокие вещи. Такой тип взаимоотношений был для меня абсолютно нов, и, возможно, эти отношения были столь интенсивными потому, что они протекали в атмосфере, где царила самоистязающая душа России, вдохновлявшая меня на творчество в течение шести последующих недель.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});