Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

– Андрей Андреевич, то, о чем вы говорите, – ваша позиция. И то, что она у вас такая четкая и выкристаллизованная, – великолепно! – воскликнул Алексей Сергеевич с внезапным жаром, раздутым мехами искусственного восторга; несложными приемами он легко вызывал у себя прилив эмоций, демонстрировал расширенные зрачки и отработанные пылкие жесты руками. – И это вовсе не противоречит идее добрососедского сотрудничества. Более того, пока страна тихо готовится к выборам нового лидера, мы вполне могли бы отработать в первом приближении ряд взаимовыгодных проектов. Ведь вы не станете отрицать, что у двух соседних государств обязательно могут найтись позиции для взаимовыгодного сближения.

Артеменко знал, куда клонит. Не зря же он потратил столько времени на убеждение своих кураторов, что Белокаменной сегодня нужен не крестовый поход на Восток, не дикие пляски инфицированных пророссийской пропагандой экстремалов в Крыму, но растущее число совместных проектов. И Украине это пригодится. Но главное, полагал он, это может и должно уберечь от кровопролитий. Хотя он пребывал в непоколебимой уверенности: мозги российского общества уже настолько промыты, что пускание крови на украинской территории никого не шокирует. Правда, будучи аналитиком, Артеменко просчитал: Кремль на военные действия не пойдет, потому что это невыгодно ни с одной стороны. Но сама даже проработка этого сценария может привести к непрогнозируемой катастрофе, если некоторые рьяные исполнители в России и в Украине воспримут ситуацию буквально. Ведь накалялись же отношения до красноты расплавленного металла во время борьбы за маяки или во время перевозок флотских военных причиндалов по украинской территории. Любой неосторожный шаг на локальном участке может привести к ответному применению военной силы. Нервы у всех напряжены, как натянутые канаты. А что такое цепная реакция в военном деле, Алексей Сергеевич очень хорошо представлял. Потому-то он стал убежденным апологетом идеи дозированного сотрудничества, которое должно было предохранять от сценария, нарисованного ему со всей простотой военного времени полковником Дидусем. А своим, Центру, он постарается выдать эти проекты за новые плацдармы, взятые без боя, без ненужных потерь. Нужны были победы, полученные за счет добровольных уступок, и в Мишине Алексей Сергеевич уже видел возможности оформления таких уступок. Правда, он не знал, пойдет ли когда-нибудь Кремль хоть на какие-нибудь компромиссы… Но он уже принял твердое решение бороться, сделать все, чтобы не вступили в действие решения горячих голов, число которых росло, как количество инфицированных во время эпидемии.

– Я боюсь, что подлинное сотрудничество между Украиной и Россией, когда бы стороны рассматривали друг друга в качестве равноправных партнеров, возможно только после Путина. – Тут эмоции Мишина заметно утихли, приблизившись к состоянию штиля. – То есть лет этак через четырнадцать. Путин ведь себе уготовил пожизненное царствование, не так ли?! А в случае с вашими лидерами, к сожалению, нельзя надеяться на избавление от проблем посредством только политических решений. Хотя, конечно, я не могу исключить, что следующая пятилетка окажется временем неравноправного сотрудничества…

А если после Путина появится еще более грозный Путин, какой-нибудь узколобый захватчик, который двинет дивизии на Киев? От такой внезапной мысли Артеменко поежился, но счел нужным задать вполне мирный вопрос. Да и возможно ли вообще сейчас говорить о периоде «после Путина»?

– Отчего вы так уверены, что Путина и Медведева не интересует стабильная, динамично развивающаяся Украина? Разве хаос у границ России может быть лучше сотрудничества?

– Не уводите проблему в другую плоскость, – Мишин уже окончательно успокоился и, похоже, даже немного устыдился своего эмоционального взрыва; он теперь говорил спокойно и приглушенно. – Кремлю нужна Украина промосковская, покорная, прогнозируемая, вассальная. А еще лучше – примкнувшая к империи. Стабильная же или горящая огнем – это вопрос для нынешних хозяев Кремля вторичен. И вы это хорошо знаете. Никто не собирается отпускать Украину, никто не рассматривает всерьез ее право развиваться по своему усмотрению… Я напомню вам, что когда-то царь Николай I проговорился, что готов бы даже отпустить Польшу, но ни за что бы не отпустил Малороссию. Вообще, я не знаю, как вы там в Москве предполагаете, что украинцы могут иметь сходные с россиянами взгляды на те исторические персонажи, которые были душителями украинской идеи. Пусть они даже изображаются выдающимися личностями. Поймите, Петр I, Екатерина II, Ленин, Сталин – для нас все равно что для россиянина Чингисхан или Мамай.

– Андрей Андреевич, вы…

– Нет, позвольте! Я вам уж выскажу свою позицию до конца. – Алексей Сергеевич тотчас умолк. Он отметил с удовлетворением, что Мишин, как и большинство идеологов-теоретиков, безумно влюблен в свои собственные версии-пророчества, в которых прошлое прочно увязывалось с будущим. – Что произошло в 1991 году? Мы все, и украинцы, и россияне, и другие народы, будто бы освободились от советского тоталитарного режима. Так ведь?!

Артеменко не отвечал, но для верности едва видимо утвердительно кивнул головой. Андрей Андреевич придвинулся к краю кресла, ухватился за стол так крепко, будто собирался резким движением перевернуть его вместе с конфетницей и недавно принесенным чаем.

– Тогда почему уже в течение добрых семи, да, пожалуй, даже десяти, лет официальная идеология российских лидеров все чаще обращается к образу империи? Откуда возникла ностальгия о великом государстве с монументально бронзовым Сталиным во главе? Почему кровожадный истязатель народов превращен в России в национального героя, а Путин к окончанию своего президентства поставлен в один ряд с двумя изуверами и ненавистниками рода человеческого – Иваном Грозным и Иосифом Джугашвили? Не потому ли, что он сам не прочь считаться выдающимся гонителем ради одного только признания наличия у Москвы твердой руки?! А я вам отвечу! Почтительное обращение к кровавым некрофилам, к любителям пожевать человечины – это создание легитимной основы для своего собственного рыка, превращение в добродетель желание подмять все то, что уже отпочковалось и отмежевалось от Московского царства. Потому для меня растущая твердость руки в Москве – лишь опасность распространения заразной болезни, которую выдают за здоровье. А вы разве не так думаете, когда честно разговариваете наедине с собой?

Вместо ответа, весьма невыгодного в данной ситуации, Артеменко решил вывернуться собственным вопросом. Он никогда не велся на психологические уловки, связанные с подтверждением мыслей собеседника, так как это мгновенно вырывало у него из рук всякие преимущества, наделяя козырем оппонента. Это было правило, и степень правоты говорящего была тут, как говорится, за скобками.

– Чтобы ответить на ваш вопрос, прежде следует прояснить другой. Вам вот не приходило в голову, что украинский режим оттого такой мягкий и уязвимый по сравнению с российским, что слаба автократия? И кстати, если послушать украинских домохозяек, то они, я вас уверяю, к Путину выкажут гораздо больше уважения, чем к собственному президенту.

– Это навязанная, раздутая оценка. Просто у нас при критике президента хвалят за смелость и остроту мысли, а у вас – изгоняют из страны и сажают в тюрьмы в лучшем случае. В худшем – убивают в подъездах. – Алексей Сергеевич и без украинского народного избранника знал, что почем в Москве, но надо было разыграть такую комбинацию, в которой пусть не сразу, а после некоторой борьбы Мишину удастся положить его на лопатки. Причем надо сделать это так незаметно, чтобы Мишин не почувствовал игры в поддавки, чтобы он думал, будто постепенно переубеждает оппонента. Этот Мишин был ему нужен, возможно даже лично ему, потому он позволит ему все – в целях хорошей игры. А Андрей Андреевич между тем продолжал, потирая краснеющий нос: – Да, у нас еще слабы идеи национального государственничества, не вызрела основательно демократия. Это потому, что подобные традиции многие годы выбивались из украинца, они даже не успевали сформироваться, как у поляков хотя бы. Потому-то у нас добрая половина жителей южных и юго-восточных регионов не идентифицирует себя как украинцев. Они сами не знают, кто они. Называют советскими или русскими людьми. И это не сегодня и не вчера произошло. Еще Карамзин аккуратно внедрил слово «родина» – в значении места рождения. А вот общее для всех имперское государство, навязанную родину, которую и писать-то стали с большой буквы, стали называть «отчизной». И украинец, разумеется, имел свою «родину», но «отчизна» была у него общая с русским. Я вам простой и вместе с тем действенный пример приведу. Он хоть и из далекого прошлого, но для нас до сих пор не потерял актуальности. Так вот, перечень недостатков гетмана Мазепы в пушкинской поэме «Полтава» завершается самым страшным приговором – «нет отчизны у него». Отказ от той навязанной, общей для всех «отчизны» оказывается самым ужасающим пороком, худшим преступлением, отступничеством и предательством. Каково вам как украинцу, вы ведь в Украине родились, не так ли?