Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы - Ярослав Галан

Мы не знали, кто она и за что ее сюда посадили, но, по обычаю заключенных сочувствовали ей и втихомолку вздыхали по ее сиротской доле, о ее утраченной юности.

И вот однажды утром мы услышали в окнах нижней камеры пронзительный свист и крики: «Убийца!». Все мы бросились к окнам. Свист наростал, перебрасываясь из камеры в камеру. Ключник грозил заключенным кулаком, он что-то кричал, но никто не слышал его крика. Девушка ходила вокруг быстрым, энергичным шагом, глаза ее смотрели сегодня в землю, а судо­рожно сжатые губы стянули ее лицо в гримасу не то ужаса, не то ненависти.

Убедившись, что его угрожающие жесты не дают никакого ре­зультата, ключник махнул рукой и повел свою заключенную в другое место двора.

В тот же день мы узнали о причине инцидента. Светловолосое воплощение молодости оказалось инициатором и участником зверского убийства крестьянина-коммуниста. Ворвавшись в хату, националистические убийцы на глазах малых детей замучили свою жертву, к тому же еще насмеялись над трупом. Фашистский зверь — на этот раз в лице 19-летней блондинки — показал свои когти. Впоследствии, во время гитлеровской оккупации, на этих когтях ни на минуту не высыхала человеческая кровь.

Настали годы «триумфа» фашистского инквизитора. О тех годах рассказали мне не только развалины Харькова, Киева и Смоленска, не только могилы Львова. Историю этих страшных времен можно было прочесть в окаменевших от ужаса глазах, в скупых и тяжелых, как камень, словах, в лицах детей, разучив­шихся улыбаться.

Фашизм на протяжении нескольких лет перевоплотил целый континент в джунгли, где преступление было признано подвигом, бесчестие — честью, жестокость — доблестью, продажность — добродетелью, измена — геройством, хамство — культурностью. Факел цивилизации, попавший в лапы фашистского орангутанга, стал уничтожающим оружием, сравнявшим с землей тысячи городов, превратившим в пепел миллионы лучших людей. Челове­чество никогда еще, в чернейшие времена своей истории, не было так близко от погибели. Здесь не было выбора, не было компро­мисса; хозяева фашистских джунглей поклонялись только одному закону — закону физической силы, и лишь меч, острый, тяжелый и неумолимый мог спасти мир от полной катастрофы.

В самое страшное время для Европы этот меч подняли достой­нейшие руки, руки великого советского народа.

Гитлеровские танки, смявшие «веселым» маршем всю Европу, вечером 6 ноября 1941 года вползли в подмосковные села. В этот мрачный вечер мы в далекой, заметенной снегом Казани услыша­ли голос Сталина. Спокойствие вождя, его слова, преисполненные горячей веры в победу, развеяли нашу скорбь, зажгли в наших сердцах огонь, который не угасал в дни самых тяжелых испыта­ний. Устами Сталина говорил не только народ Советского Союза, ими говорила совесть всего передового человечества. Озаренный звездой Октября, Кремль был единой твердыней свободы и про­гресса. И когда несколько недель спустя об этот бастион разбила себе головы фашистская орда, все мы поняли, что иначе не могло быть.

Пришел день Победы, а с ним — расплата. Убийцы челове­чества очутились на скамье подсудимых.

Когда я выезжал на Нюрнбергский процесс, я не ожидал сюр­призов. Лицо фашизма было мне уже достаточно знакомо; знакомо, как мне казалось,— до мельчайших деталей. Факты доказали, что я не ошибся. Я знал, что увижу преступников, которых не знала история, но вместе с тем я думал, что перед лицом неизбежной виселицы они сохранят элементарные правила приличия, принятые в свете даже самых закоренелых грабителей и душегубов.

У нюрнбергских подсудимых не было даже и этой «морали». Эти люди, проводившие в жизнь и осуществляющие волчьи законы, теперь сами были похожи на стаю голодных волков. Достаточно было одному из них споткнуться и упасть, как уже вся стая бросалась и раздирала его на части.

И Геринг, и Риббентроп, и Кальтенбруннер, и Розенберг, и Франк, и Заукель прекрасно знали, что спасти их от виселицы может только чудо — такая уничтожающая была тяжесть обви­нительных документов. Но, несмотря на это, они не упустили ни одного случая при возможности свалить эту тяжесть на плечи соседа.

Если этого требовал инстинкт самосохранения, Геринг «за­сыпал» Кальтенбруннера, Кальтенбруннер — Геринга, Франк — Заукеля, Заукель — Франка. Такое же жалкое зрелище пред­ставляли из себя и нацисты — свидетели. Надо было видеть и слышать, с каким воодушевлением разоблачал Геринга палач Варшавы, генерал войск СС фон дем Бах и с каким наслаждением Геринг бросал по адресу фон дем Баха реплики вроде: «Парши­вая собака!».

Правда, были моменты, когда Геринг брался выгораживать отдельных подсудимых, даже брал на себя роль идеолога фашизма. Это было незабываемое зрелище. Стараясь обелить Риб­бентропа и Кейтеля (дело Геринга слушалось первым), он изображал их полукретинами, способными только на то, чтобы лизать сапог «фюрера»... Для большего эффекта, он время от времени становился в позу «идейного нациста». Но это не мешало ему одновременно издеваться над «мистикой» Розенберга и Гиммлера, а на вопрос генерал-лейтенанта Руденко: «Признава­ли ли вы преимущество одной расы над другой?» Геринг с саркастической улыбкой отвечал: «Нет, я ее никогда не При­знавал».

Таково было лицо фашизма, представленное в лицах его «ассов»... Эти «ассы» понесли заслуженную кару, после них не осталось даже пепла. Однако, порождение фашистского сатаны не исчезло еще с лица земли. Темные силы, вскормившие Мус­солини и Гитлера, еще живут и действуют. Когда представитель немецких банкиров Шредер вручал Гиммлеру ежегодно миллион марок «на специальные цели», он не приглашал в свидетели репортера с фотоаппаратом и никому не давал интервью по этому поводу; мы лишь видели страшные результаты этих подарков. Не делают этого и сегодня кружки, подобные «кружкам Вильгельма Кепплера», рассеянные, кстати, не только в Германии...

Кто же из тех, кто кормит и голубит многотысячную «пе­реселенческую армию» Андерса и остатки «дивизии СС — Галиция», назовет своих воспитанников по имени? Но это не меняет факта, так как мы имеем дело с сознательно созданной и организованной резервной армией фашизма, созданной и органи­зованной в самом сердце разрушенной и обескровленной фашиз­мом Европы. Класс черчиллей и маршаллов может изменять тактику, но природы своей, природы хищника он не изменит. Фа­шизм — его Детище — остается и в дальнейшем реальной опасно­стью. А это налагает на каждого из нас священный долг после­довательной, беспощадной борьбы с реакцией — во всех ее проявлениях.

1947

ТЕНЬ ЧУЖИХ БОГОВ

История знала государства, которые погибали вместе со своими властелинами. Такого случая не знала история религиозных культов. Прецедент создала только униатская церковь. Через несколько месяцев после смерти митрополита Андрия Шептицкого Брестская уния канула в Лету, а ее творение — плод четы­рехсотлетних отчаянных усилий врагов Украины — распалось в прах, не оставив после себя ничего, кроме мрачных воспоминаний и запаха тлена.

Начало карьеры графа Шептицкого относится к восьми­десятым годам прошлого столетия. В первых шагах молодого магната не было ничего исключительного: граф Андрий добывает шпоры австрийского кавалериста. Аристократическое проис­хождение, богатство и импозантная внешность пленяют сердца не только гарнизонных дам и их великосветских соперниц. В этом стройном офицере есть что-то такое, что сразу привлекает к нему ближайшее окружение императора Франца Иосифа I в том числе и папского нунция. Невероятное самолюбие распирает грудь мо­лодого офицера. Эта птичка из породы ястребов Вишневецких чувствует, что ему под силу дела, о которых будет говорить весь мир.

Магнатский космополитизм помогает графу соображать трезво. Он не хочет повторять ошибок своих предков, которые упорно переоценивали значение физической силы. Чего не могло сделать насилие, того добьется слово, окрыленное верой, фанати­ческой верой, единственный источник которой бьет в долине Тибра. Там, под сенью Колизея, начнется путь графа к вообра­жаемому величию...

Но прежде чем сделать решающий шаг, граф проводит тщательную разведку с результатом, который превосходит самые смелые ожидания. Власть имущие круги, как и Ватикан, в лице венского нунция, оказываются горячими поклонниками идеи Шептицкого. О честолюбивых планах графа узнает и папа римский. Узнает и после долгого разговора с глазу на глаз благословляет его.

Кости были брошены. Шептицкий прощается с мундиром и едет в Рим, где его нетерпеливо ждет «студиум рутенум»— специально созданный для униатских украинцев теологический институт. В аристократических салонах происходит нечто вроде короткого замыкания; друзья и подруги молодого графа не знают, что и думать. Когда к тому же распространился слух о перемене этим польским зубром национальности, произошел светский скандал, который в известных кругах будет продолжать­ся вплоть до последних дней Шептицкого.