Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

Катаев жалел, что не попал в Одессу сразу после ее освобождения.

В марте 1945 года в четырех номерах «Известий» он напечатал очерк «Одесские катакомбы».

Валентин Петрович отправился с несколькими подпольщиками в катакомбы, образовавшиеся за сотни лет до этого в результате разработок ракушечника — камня, из которого построен город. В этих лабиринтах партизаны скрывались на протяжении всей румынско-немецкой оккупации: пекли хлеб, делали взрыватели для мин, печатали листовки, отсюда устраивали вылазки для диверсий: «Я то и дело хватался за блокнот и за карандаш, пытаясь как можно больше записать из того, что они рассказывали. Но потом я понял, что это — безнадежное дело. Об этом надо написать роман. И я дал себе слово непременно его написать».

В оптимистично-романтическом очерке Катаев умалчивал о том, что почти всех «катакомбников» разгромила румынская сигуранца, и о предательстве одного из чекистов-партизан Федоровича, из-за чего была схвачена и казнена главная группа во главе с капитаном госбезопасности Владимиром Молодцовым.

«Проходя мимо небольшой ниши в стене, я заметил несколько растрепанных, заплесневевших книг без переплетов. Я взял одну из них. Это была книга «Об основах ленинизма» И. Сталина. Я осторожно перелистал книгу и заметил, что многие места ее были отчеркнуты карандашом и на полях сделаны заметки».

Написать роман, приближенный к правде, было не так-то просто. Наиболее дерзко «катакомбники» действовали только в начале войны: взорвали румынскую комендатуру, расположившуюся в здании НКВД, где в 1920-м дожидался гибели Катаев, пустили под откос люкс-эшелон с администрацией для Одессы. Дальше были успешные «зачистки», которыми руководили бывшие белогвардейцы — начальник Восточного округа Румынской службы специальной информации Георгиу Ионеску (Георгий Андреевич Иванов, офицер царской армии, сотрудник деникинской контрразведки), его заместитель Ион Курерару (Иван Степанович Кунин, сотрудник деникинской контрразведки) и начальник отдела агентурной разведки Аргир Николау (царский и белогвардейский офицер Николай Васильевич Голушко).

В оккупированной Одессе происходило действие одного из лучших и самых страшных произведений Катаева — небольшого рассказа 1946 года «Отче наш».

Женщина приехала с четырехлетним сыном к Черному морю за два месяца до войны и не выбралась. «Женщина была похожа на русскую. Мальчик тоже был похож на русского. У мальчика отец был русский. Но это ничего не значило. Мать была еврейка. Они должны были идти в гетто». Такое могло случиться с Эстер и Павликом… Вместо гетто они весь день кружили по морозному городу, а ночью замерзли насмерть на скамейке в парке. «Солдаты раскачали и легко бросили мальчика с подогнутыми ногами. Он стукнулся об женщину, как деревянный, и даже немного подскочил». А из уличного рупора, как и в прошлое утро, пропел музыкальный петушок и ангельский детский голос начал читать по-румынски «Отче наш»…

По сюжету следующей повести Катаева, в Одессе оказались отец (Петр Бачей) с сыном Петей, приехавшие из Москвы накануне войны, отрезанные от нее войной и войной разлученные…

Разгром Зощенко

14 августа 1946 года грянуло постановление ЦК «по Ахматовой и Зощенко».

Для последнего все началось раньше. Весной 1943-го ему предложили стать ответственным секретарем журнала «Крокодил», но он отказался. В 1943-м в «Октябре» вышли первые главы его повести «Перед восходом солнца» — исповеди о попытках преодолеть тоску и страх, но затем журнал прекратил публикацию. 23 ноября Зощенко написал письмо «дорогому Иосифу Виссарионовичу», уверяя в научной ценности своей книги (теория условных рефлексов «была проверена на животных» и автор указывал на «полезную применимость ее к человеческой жизни»). Однако через десять дней появилась ругательная статья в «Литературе и искусстве» и прошло расширенное заседание Президиума Союза писателей — не только Фадеев и Леонид Соболев, но и Маршак, и давний друг Шкловский (о котором в повести сказано с теплотой) единодушно осудили произведение как «антихудожественное, чуждое интересам народа».

Для понимания того, что происходило с Катаевым, важно осознать, что в декабрьском постановлении Президиума СП СССР «О журнале «Октябрь»» его и Зощенко поставили рядом: «В журнале за 1943 год была напечатана пошлая пьеса «Синий платочек» В. Катаева и пошлая антихудожественная повесть М. Зощенко «Перед восходом солнца»». А в докладной Маленкову, которая уже цитировалась, разнос катаевской пьесы предварял обличения повести Зощенко.

В самом конце 1943-го, за несколько дней до Нового года, в номер в гостинице «Москва», где жил тогда Зощенко, пришел Катаев. Лидия Чалова, возлюбленная Зощенко, вспоминала: «Когда я уже одной ногой была в коридоре (как обычно, я спешила уйти, чтобы не мешать), услышала: «Ну, Миша, ты рухнул!»». Могло ли это звучать злорадно, если Катаев был братом по несчастью, пускай и младшим?

31 декабря Зощенко вызвали в «Крокодил». Он опасался ареста, но узнал, что его выводят из редколлегии. Вернувшись, он сказал Чаловой, что «это не страшно, если, конечно, решено ограничиться для него только этой мерой наказания. Словом, он был не так уж расстроен». Да и «Крокодилу» было не привыкать: первый раз журналом занялись еще в октябре 1933-го, тогда под контроль «Правды» его отдало Оргбюро ЦК, из-за чего уволились десять сотрудников, включая катаевского спасителя Якова Бельского, — часть сразу отправилась в лагерь или ссылку, часть позже расстреляли…

Из дневников Кирпотина: «Никулин: Катаев подписал просьбу членов редколлегии «Крокодила» о выводе из состава редакции Зощенко. Потом, пьяный, просил прощения, целовал ему руки». Сами же Кирпотин и Никулин, изобличавшие Зощенко, просить прощения не собирались…

В феврале 1944 года в коллективном «письме граждан» в журнал «Большевик» говорилось: «Судя по повести, Зощенко не встретил в жизни ни одного порядочного человека. Весь мир кажется ему пошлым. Почти все, о ком пишет Зощенко, — это пьяницы, жулики и развратники». Однако затем Зощенко печатался в разнообразных изданиях, выпустил несколько книг, был награжден медалью «За доблестный труд», стал членом редколлегии журнала «Звезда».

9 августа 1946 года, общаясь с писателями и кинематографистами, Сталин сказал, что «недолюбливает» Зощенко («Человек войны не заметил»), назвал его безобидный и трогательный рассказ из «Звезды» «Приключения обезьяны» «балаганом» («Ничего ни уму, ни сердцу не дает») и спросил: «Что у Анны Ахматовой можно найти? Одно, два, три стихотворения». На следующий день в газете «Культура и жизнь» появилась статья проворного Вишневского «Вредный рассказ Мих. Зощенко». Через четыре дня ЦК вынес постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». Зощенко был назван «пошляком и подонком литературы», его рассказ — «пасквилем на советский быт и советских людей». Тогда же секретарь ЦК Андрей Жданов выступил с докладом, развивавшим и закреплявшим эти обвинения: Зощенко — «беспринципный и бессовестный литературный хулиган», Ахматова — «блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой».

Новую жизнь получило поступившее Маленкову в 1943 году антикатаевское и антизощенковское донесение, на котором появилась резолюция: «Переговорить с Пономаревым (начальником Совинформбюро. — С.Ш.) в духе записки. Кстати, надо выяснить, как Совинформбюро распространяет доклад т. Жданова».

Выясняли не только это. В донесении «Высказывания работников литературы и искусства о докладе товарища Жданова» 27 сентября 1946 года руководитель агитпропа ЦК Александров сообщал: «Некоторые драматурги чувствуют себя «попавшими в тяжелое положение»… Писатель В. Катаев сказал: «Что я дам в театр? «Белеет парус» дал. Эта вещь прошла все испытания. А больше ничего. Подождем пока все успокоится»».

В разгар всей этой — прямо скажем — вакханалии Катаев, очевидно, ощутив себя вакхом, 2 сентября 1946 года устроил скандал на Президиуме Союза писателей. Его мимоходом задел Поликарпов (неприятель, незадолго до этого убранный из секретарей СП СССР), упрекнув, что тот редко заглядывает в союз («вас на аркане не затащить»).

Катаев закипел (цитирую стенограмму):

— Я вам не мальчик и не гимназист приготовительного класса; извинитесь сейчас же или я немедленно уйду. Мне пятьдесят лет, я написал столько романов, я не позволю со мной так разговаривать…

Последовал ответ:

— Я не нахожу нужным извиняться перед вами.

Катаев покинул заседание, воскликнув:

— Ну и наплевать мне на вас!

Вслед ему раздалось поликарповское:

— Вот живая иллюстрация возмутительного отношения к своим обязанностям и поведения людей! И другой реакции я не видел со стороны Катаева.

— Он же невменяем, он пьян! — прояснил ситуацию Сурков (мол, и ушел еще выпить).