Тёмный карнавал (сборник) - Рэй Брэдбери

— Вы бредите.

— У вас хватает дерзости полагать, что это бред? Имеете ли вы право так испытывать судьбу? Если я умру, вы все станете бессмертными. Именно об этом люди мечтали во все века, не так ли? Жить вечно. Но я вас уверяю, это будет невыносимо: один день точь-в-точь как другой, да еще чудовищный груз воспоминаний! Задумайтесь! Рассудите сами.

Доктор стоял в неосвещенной части каюты, спиной к противоположной стене.

Господин Бледный зашептал:

— Уж вы мне поверьте. Лучше умереть, когда пробьет твой час, нежели тянуть лямку миллион миллиардов лет. Не сомневайтесь. Кому, как не мне, это знать? Я почти рад, что умираю. Почти, но не совсем. Самосохранение. Ну, что скажете?

Доктор уже стоял у двери:

— Я вам не верю.

— Не уходите, — пробормотал пассажир Бледный, — вы еще пожалеете.

— Все это выдумки.

— Не дайте мне умереть… — Его голос звучал уже где-то совсем далеко, а губы едва шевелились. — Умоляю, не дайте мне умереть. Ведь я вам нужен. Во мне нуждается все живое: я наполняю жизнь смыслом, придаю ей ценность, обеспечиваю противовес. Не дайте…

Пассажир Бледный становился все меньше и тоньше, его тело таяло на глазах.

— Нет, — выдохнул он. — Нет, — прошептало движение воздуха за стенкой твердых, пожелтевших зубов, — Прошу вас…

Его ввалившиеся глаза неподвижно уставились в потолок.

Доктор вырвался из каюты, захлопнул дверь и закрутил болты. Потом он привалился к холодному металлу и опять содрогнулся от слез; вглядываясь в глубь отсека, он различил кучки людей, которые сгрудились у иллюминаторов и провожали глазами пустое пространство, где раньше была Земля. Одни ругались и сыпали проклятиями, другие плакали. Битый час он блуждал по коридорам и трапам, нетвердо держась на ногах и почти не помня себя, пока наконец не разыскал командира.

— Командир, никто не должен входить в каюту больного. У него чума. Это неизлечимо. Он лишился рассудка. Смерть наступит в течение часа. Прикажите заварить дверь.

— Что? — переспросил командир. — Да-да, конечно. Я отдам распоряжение. Непременно. Вы видели? Видели, как взорвалась Земля?

— Видел.

Они, как во сне, разошлись в разные стороны. Доктор присел рядом с женой, которая не замечала его, пока он ее не обнял.

— Не плачь, — сказал он. — Не надо. Прошу тебя, не плачь.

Ее плечи вздрагивали от рыданий. Он привлек ее к себе, хотя его самого бил озноб. Они сидели бок о бок не один час.

— Не плачь, — повторил доктор. — Думай о чем-нибудь другом. Не вспоминай Землю. Думай о Марсе, думай о будущем.

Они замерли с отсутствующими лицами, откинувшись на спинки кресел. Он закурил сигарету, но не почувствовал вкуса, передал ее жене и зажег еще одну.

— Как ты смотришь на то, чтобы оставаться моей женой еще десять миллионов лет? — спросил он.

— Я готова, — воскликнула она и, обернувшись к нему лицом, истово прижала к себе его руку. — Я с радостью!

— Правда? — спросил он.

Акведук

© Перевод Е. Петровой

Каменные арки гигантскими прыжками взмывали над землей. Пока еще он был пуст, и только ветер гулял по сухим водотокам; целый год ушел на то, чтобы соединить земли на севере с землями на юге.

— Уже вот-вот, — говорили матери своим детям, — совсем скоро акведук будет готов. Тогда в тысяче миль к северу откроют шлюзы и сюда потечет прохладная вода, чтобы мы могли орошать поля и цветники, плескаться в купальнях и подавать к столу полные кувшины.

Дети смотрели, как на голых камнях поднимается акведук. Он вырос до самого неба — на тридцать футов в высоту, и через каждую сотню ярдов щетинился желобами, по которым струйки воды должны были приходить прямо во дворы жителей.

На севере было не одно государство, а два. Вот уже много лет они рубились на мечах и закрывались щитами.

Теперь, в год завершения строительства акведука, эти две северные страны выпустили друг в друга миллион стрел и подняли миллион щитов, сверкающих множеством солнц. Как рев океана у далеких берегов, прогремел боевой клич.

Акведук приобрел законченный вид к концу года. Устав ждать, обитатели жаркого юга спрашивали: «Когда же придет вода? Неужели из-за войны северян нам суждено страдать от жажды, а наши урожаи так и будут гибнуть от засухи?»

И вот явился запыхавшийся гонец.

— Бои становятся все более жестокими, — сообщил он. — Стороны несут чудовищные потери. Убито более миллиона человек.

— За что?

— Между этими государствами бушует вражда. Больше нам ничего не известно. Вражда не утихает — и все тут.

Вдоль всего каменного акведука собрались люди. По гулким водотокам сновали глашатаи, размахивая узкими желтыми полотнищами и возвещая:

— Доставайте кубки и лохани, готовьте поля и плуги, открывайте купальни, подавайте стаканы для воды!

Где-то за тысячу миль акведук ожил; босые ноги скороходов зашлепали, как по речному руслу. Когда открылись шлюзы, многие миллионы южан замерли на своей раскаленной земле, подняв к желобам кувшины, амфоры и ушаты, но до поры до времени в сосуды лился только свистящий ветер.

— Идет! — Это слово пролетело тысячу миль, передаваясь из уст в уста.

И влага из дальних краев устремилась, как положено, с журчанием и плеском, по каменному руслу. Сперва медленно, потом все быстрее и наконец хлынула потоком на южные земли, иссушенные беспощадным солнцем.

— Уже близко! С минуты на минуту будет здесь. Прислушайтесь! — говорили жители, поднимая вверх сосуды.

Влага прорвалась через шлюзы, оросила землю, по желобам заструилась в каменные купальни, в сосуды, на поля. Напитала перед жатвой тучные колосья. Люди нежились в ваннах. Над полями звенели песни.

— Ой, мама! — Какой-то мальчонка поболтал содержимое своего стакана. — Разве это вода?

— Молчок! — шикнула на него мать.

— Красная какая-то, — не унимался ребенок. — И густая.

— Вот тебе мыло, искупайся, да придержи язык, — сказала она. — Беги-ка в поле, открывай заслонки — пора сажать рис!

На поле уже был отец с двумя старшими сыновьями: они ликовали.

— Вот бы и дальше так — мы горя знать не будем. Наполним закрома, станем жить в чистоте.

— Не сомневайся, — говорили сыновья. — Президент отправляет на север своего посланника: тот сделает все возможное, чтобы между нашими соседями и впредь не утихали раздоры.

— Если повезет, война затянется лет на пятьдесят!

Их радости не было предела.

А ночью, отходя ко сну, они с восторгом слушали добродушное урчание акведука, умиротворенное и глубокое, как течение реки, — оно катилось по их земле навстречу рассвету.

Часть 2

Октябрьская страна

Призраки

© Перевод О. Акимовой

По ночам призраки проплывали, словно стайки млечных стеблей, над седыми лугами. Вдали можно было разглядеть их красные, как фонари, сверкающие глаза и неровные огненные вспышки, когда они сталкивались друг с другом, будто кто-то вытряхнул угли из жаровни и пылающие головешки рассыпались в разные стороны ярким дождем. Они приходили под наши окна — я это хорошо запомнила — каждую ночь в течение трех недель в середине лета, из года в год. И каждый год папа наглухо закрывал выходящие на юг окна и сгонял нас, детей, как маленьких щенков, в другую, северную комнату, где мы проводили ночи в надежде, что призраки сменят маршрут и развлекут нас, появившись на склоне с нашей новой стороны. Но нет. Их склон был южный.

— Должно быть, они из Мабсбери, — сказал отец, и его голос пронесся вверх по лестнице, туда, где мы трое лежали в своих постелях. — Но стоит мне выбежать с ружьем, черт побери, как их и след простыл!

Мы услышали голос мамы, который ответил:

— Ладно, оставь в покое свое ружье. Все равно ты не сможешь их застрелить.

Отец сам рассказал нам, девчонкам, что это были именно призраки. Он сурово покачал головой и посмотрел нам в глаза. «Призраки — существа непристойные», — сказал он. Потому что они смеялись и оставляли отпечатки своих тел на траве. Можно было заметить место, где они лежали прошлой ночью: один мужчина и одна женщина. И всегда тихонько смеялись. А мы, детишки, не спали и высовывались из окон, подставляя ветру наши легкие, как пух, волоски и прислушиваясь.

Каждый год мы пытались скрыть от отца с матерью возвращение призраков. Иногда нам удавалось скрывать это целую неделю. Однако где-то около восьмого июля отец начинал нервничать. Он испытующе глядел на нас, следил за нами, подглядывал через занавески и все спрашивал:

— Лаура, Энн, Генриетта… вы… то есть ночью… за последнюю неделю… вы ничего такого не замечали?

— Какого такого, папа?