На службе Отечеству - Александр Алтунин

Комбат поздравляет меня с отличным выполнением упражнения, но при этом с лукавой улыбкой объявляет, что первое место жюри все-таки присуждает Катученко. Я поздравил лейтенанта с победой и предупредил, что через месяц попытаюсь взять реванш. Катученко загадочно улыбнулся. Лишь несколько позднее догадался, что скрывалось за этой улыбкой.

Очередные боевые стрельбы, проведенные в конце мая, показали, что общие усилия в огневой подготовке дали первые положительные результаты: нашу роту отметили в приказе по полку за хорошую стрельбу из станковых пулеметов. О таких оценках в стрельбе из противотанковых ружей и зенитных установок пока приходится только мечтать. Мы с Захаровым болезненно переживаем неудачи истребителей танков и зенитчиков и почти ежедневно тренируемся вместе с бойцами в стрельбе по танкам и самолетам.

Обстановка на фронте вновь стала напряженной. Если в середине мая Захаров с воодушевлением и удовольствием подчеркивал активные действия советских войск на харьковском направлении, то в двадцатых числах мая сводки Совинформбюро уже вызывают тревогу из-за внезапного ухудшения положения под Харьковом ив Крыму. Когда политрук с горечью сообщил, что наши войска оставили Керченский полуостров, в сердце поселилось беспокойство за судьбу моих товарищей из 633-го полка. В тот же день написал еще одно письмо Вениамину Соловьеву. Очень хотелось узнать, жив ли он и другие товарищи. Однако ответа я так и не дождался.

Ежедневные тренировки и хорошее питание помогли мне окрепнуть: во время регулярно повторяющихся марш-бросков старшина Барановский уже не пытается уложить меня на плащ-палатку. Бодрость духа поднимают приятные вести: пришло письмо из госпиталя.

"Александр Терентьевич, дорогой, - писала Марина, - здравствуйте, здравствуйте и еще раз здравствуйте! Сейчас, когда я пишу это письмо, полночь. В госпитале удивительная тишина. Дежурство сегодня особенно спокойное: нас еще не бомбили, даже тяжелораненые не зовут на помощь. И я уже в который раз! - перечитываю ваше письмо. Когда его вручили, долго не решалась развернуть. Волновалась: что меня ожидает? Прочитала и заплакала. Думала, плачут только с горя, а у меня слезы и радость перемешались.

Спасибо за ласковые слова, за надежду, которую вы мне подарили. Как все посветлело вокруг! Даже война не кажется теперь страшной. Незнакомое и удивительное чувство овладело моим сердцем. И я не знала, что жизнь так прекрасна со всеми ее неурядицами и невзгодами. Может, это и есть та таинственная любовь, о которой старшие подруги прожужжали мне уши? Если это так, то я теперь знаю, что любовь - это страстное желание жить и бороться за счастье. И я буду бороться за свое счастье, за наше счастье. Теперь я такая сильная, что никакие ужасы войны меня уже не испугают. Я спокойно смотрю в будущее. А ведь недавно весь мир был для меня окрашен в черный цвет. Заходила в палаты, заполненные ранеными и больными, и все казалось, что на одной из коек увижу вас. Работы было много. Если выпадала спокойная минута, готовила перевязочные материалы, кипятила инструменты, но мысли были далеко: где-то он теперь? Что с ним? Стоило закрыть глаза, и вы передо мной словно живой: то лежите на койке, а я сижу рядом; то гуляем по саду, и я спешу высказать вам все, что не успела до нашей разлуки. Теперь мне легче. Ваше письмо согревает. Оно всегда при мне. Дороже этого треугольничка сейчас для меня ничего нет: ведь это частица вашей души, Саша. Можно мне так называть вас? Мысленно я давно называю вас так, а вот написала и смутилась, не рассердитесь ли: ведь для вас я всего лишь глупая девчонка!

Господи, какая я глупая, и эгоистка притом! Захотелось вдруг, чтобы вас снова привезли к нам, только совсем легко раненным. Ох, как бы я вас выхаживала!

Перечитала написанное и невольно застыдилась. Я действительно эгоистка. Война продолжается, вокруг рвутся бомбы, льется кровь, гибнут наши близкие, страдают раненые, а я мечтаю о счастье. Но, с другой стороны, сердцу не прикажешь. Да и зачем приказывать, если любовь помогает жить, делает тебя сильной? Как мне хочется, чтобы вы, Саша, помогли мне остаться такой сильной, какой я чувствую себя сейчас. И тогда я все выдержу, все преодолею. Знайте, вы для меня все: и брат, и сестра, и отец, и мать дороже никого нет. Мне кажется, что жизнь связала мою судьбу с вашей таким узлом, развязать который у меня нет ни сил, ни желания. Вы пишете, что я отбила вас у смерти. Знайте, что я готова биться за вашу жизнь с тысячью смертей. Вы все время стараетесь подчеркнуть, что я еще ребенок. Вы ошибаетесь: девушка в 17 лет значительно серьезнее воспринимает жизнь, чем парень в 20, а проклятая война заставила повзрослеть даже детей.

Нас сейчас очень часто бомбят, ходят слухи об эвакуации госпиталя. Может, к вам поближе? А там вместе с вами и я на фронт... Вот было бы здорово! Что бы ни случилось, я верю в нашу встречу и буду жить надеждой на эту встречу. Только вы пишите мне, очень прошу. Неизвестность страшнее разлуки и самых далеких расстояний. Не забывайте, пожалуйста. Жду, жду, жду!..

Ваша Марина".

Долго всматриваюсь в неровные строчки письма, и передо мной вновь возникают синие глаза и две прозрачные слезинки на щеках. Когда писал письмо, уверял себя, что делаю это из чувства сердечной признательности, выполняя обещание, а прочитал ответ - и понял, что новое, незнакомое чувство зародилось в сердце. Под свежим впечатлением немедленно пишу ответ, в котором не жалею добрых и нежных слов.

А через неделю получил добрую весточку из деревни. Сестренка сообщила радостную весть об отце: он был ранен, теперь поправился и снова воюет, и она отправила отцу мой новый адрес. С улыбкой читаю ее рассказ о том, как вместе с двоюродной сестрой Таней осваивает трактор и комбайн. Мне трудно представить рядом с огромными машинами и.х неокрепшие девичьи фигурки. "Милые мои, - думаю я, - пришлось вам взвалить на свои хрупкие плечи мужские заботы..."

Июль закончился успешно: бойцы показали твердые знания и неплохие практические навыки по всем разделам учебной программы, в том числе и по огневой подготовке, и, получив звания "младший сержант" или "сержант", убыли в маршевые роты. Полагая, что теперь можно обратиться с просьбой отправить на фронт, иду к комиссару полка.

Батальонный комиссар Казаков, которому я доложил, что прибыл за советом как коммунист к коммунисту, добродушно усмехается:

- Знаю, за каким советом явились. Пришли просить об отправке на фронт? - Заметив мое смущение, он смеется: - Не вы первый советуетесь подобным образом.

Я объясняю, что уже оправился от последствий болезни, чувствую себя здоровым и способным сражаться на фронте. Добродушное лицо комиссара суровеет. Он молча шагает по комнате, потом останавливается и, пристально посмотрев мне в глаза, говорит:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});