На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

Именно поэтому нужно, чтобы психотерапевт действовал исключительно словом и не прикасался к больному.

Перенос в общении таким образом символизируется.

В ночных яслях или в других детских учреждениях с продленной неделей дети боятся привязаться к кому-нибудь из обслуживающего персонала, кто делает то, что ему положено, и постоянно связан с ребенком в течение нескольких недель или месяцев.

Когда обрываются все жизненные корешки, связывающие ребенка с тем, кого он любит, то зацепиться больше не за что – ребенок отделяется от своего взрослого проводника в жизни, он изъят из живых; но когда этот отрыв понят матерью, проговорен ею, он лучше переживается ребенком. Рана не затянулась, но лечение ее может привести пациента к воспоминанию о том, что было в дальние времена его прибежищем безопасности. Оживить прошлое и вернуть желающему право надеяться на того, кого желаешь, и на других, – вот в чем заключается та трудная работа, которую ведут психотерапевты вместе с родителями, с детьми, страдающими аутизмом, которых – увы! – немало. Но этот психоаналитический аспект не исключает и социально-педагогической работы, в которой дети тоже очень нуждаются, хотя и кажется, что они к ней если не невосприимчивы, то уж индифферентны. Просто они боятся тех связей, что могут возникать. Они боятся любить и быть любимыми. Нужно уметь оправдать их и одновременно продолжать разговаривать с ними обо всем, что интересует детей их возраста.

Любое нарушение общения проявляется у младенцев в функциональных расстройствах. Ребенок такие нарушения переживает всеми органами. Мать или кто-то, кого ребенок знал, бросает его, и страдание ребенка выражается в бронхите, ринофарингите – это «ругаются» его носоглотка, его легкие, нутро. Такая болезнь – реакция на случившееся, и она символизирует физическое здоровье. Все нутро, наполненное некогда запахом человека, который сам вошел в общение и отношения с ребенком, возмущается и теряет жизненные силы из-за того, что запах этот исчез.

С ушами – то же самое, в них перестает звучать знакомый голос, и у ребенка начинается отит. Микробы, обычно безвредные для организма, обретают силу.

Страдать начинают те части тела, что лишились структурирующего их удовольствия от общения с матерью или тем, кто ее заменял. «Ее голос „строил” меня. А она уехала, она разрушила меня, вместо того чтобы строить, разрушила то, что я построил из удовольствия от осуществления желания общения». Удовольствие и желание общения эротизируются в тех местах, о которых взрослый и не подумает: в полостях тела, глазах, ушах, пищеводе и седалище. Именно эти места страдают более всего от того, что перестал слышаться знакомый голос, от того, что больше нет возможности вдыхать знакомый запах. Это происходит и тогда, когда ребенка неожиданно отрывают от матери на несколько часов и она забирает его только после работы, не подготовив его к такому испытанию заранее. Тяжелые моральные страдания с пагубными жизненными последствиями можно предупредить.

Мать или тот, кто ее заменяет, должны ребенку объяснить, что мать любит его всегда, и сейчас, когда ей вынужденно придется находиться в другом месте, она его не забудет, но раз уж так случилось, им на время займется другой человек. Дети с бесконечным насморком, те, у кого не все в порядке с дыханием, тут же начинают болеть – спровоцированные отиты повторяются один за другим, и в конце концов это приводит к частичной потере слуха, дети глохнут по причине того, что невмоготу им постоянно слышать чужой голос. Вынужденная глухота приводит к тому, что они перестают различать слова, ими утрачивается возможность пополнять и расширять свой словарный запас, а это значит отставание в развитии.

Ввиду того, что детская смертность у нас побеждена, физически ребенок выживает, но в силу превалирующего значения этого фактора не принималась во внимание значимость другого обстоятельства: символическая связь между ребенком и матерью – она не считалась столь же важной, как здоровье тела ребенка, в связи с чем либо искоренялась, либо загонялась внутрь, а отсюда – предпсихотические состояния, периодическое выражение физического отчаяния у рано развившихся и чувствительных детей, чье физическое здоровье оказалось сохраненным с медицинской помощью или без нее. Точно так же, если маленький ребенок попадает в больницу, у него возникает определенный разрыв в процессе собственной идентификации.

Лучше предупреждать, чем лечить.

У человеческого существа речь является той самой связующей нитью, что вместе с тактильными ощущениями, удовольствием от прикосновения матери или знакомой ребенку кормилицы, создает ткущуюся таким именно образом символическую связь.

Есть еще одно – чувства: они помогают ребенку лучше «укорениться» в понимании собственного появления на свет. Именно поэтому при разговоре с ним я по имени называю его мать и его самого тоже – по имени, вот почему я рассказываю ему все, что могу знать о его жизненном пути до тех пор, пока он не попал в детское учреждение, ясли. «Сначала, – говорю я, – тебе это должно быть известно, возможно, ты даже можешь вспомнить: твоя мама страдала и не в состоянии была оставаться с тобой…» Когда начинаешь говорить с ними таким образом, надо видеть, как буквально впивается в вас детский взгляд. Это потрясающе. Именно этот взгляд превращал в единомышленников тех, кто присутствовал на лечебном сеансе.

«Ты взгляни на свои руки, на свои пальцы, такие же – у твоей мамы; твой папа, не знаем его имени, тоже имел такие же. Человеком – уже рождаешься. Ты – живое существо, которое со временем станет взрослым мужчиной (женщиной), как Пьеретта, как Роза, которых ты узнал (узнала) когда-то, когда твоя мама доверила тебя им…» Весь этот словесный отсыл в прошлое заставляет ребенка вновь обрести и сохранить защищенность своего «я» с самого начала жизни, которая прошла среди заместителей его родителей, как он называет персонал воспитательного учреждения. И нужно объяснить этому ребенку, каков именно его статус, даже статус сироты, если это – его судьба.

Но если ребенка отделяют от матери сразу после родов и занимается им дальше не мать, а больничная сестра посреди криков других новорожденных, то он не будет знать, кто он, даже тогда, когда при выписке из больницы вновь обретет свою мать. Скажется опыт недельного одиночества, недельного отсутствия тех связей, которые он имел прежде с матерью, он оторван от тех семейных шумов, которые воспринимал in utero.

В Италии это поняли и получили прекрасные результаты. Во Франции в некоторых родильных домах существуют боксы, которые соединяются с палатой роженицы. Но их разделяет стеклянная перегородка. Мать и ребенок не могут ни потрогать друг друга, ни услышать один другого. Ребенок не слышит голоса матери. Он, конечно, не окружен гомоном голосов новорожденных, как в общей палате, но и отделение от голосов взрослых так же вредоносно.

Необходимо, чтобы звуковой континуум не прерывался, ребенку необходимо слышать высокие ноты материнского голоса, чувствовать ее запах. Но под тем предлогом, что матери надо дать отдохнуть, ребенком занимается другая женщина, она дает ему рожок, она, а не мать – пеленает. Пусть так. Но тогда нужно все ему объяснить.

Если мать в отчаянии, что у нее родился ребенок не того пола, как ей хотелось, то это не следует скрывать от ребенка, да и упрекать эту женщину тоже не стоит. «Видишь ли, твоя мама так хотела девочку, а родился мальчик. Конечно же, хорошо, что появился ты. Ты есть ты. Но это вышло так неожиданно, это – сюрприз, надо, чтобы мама свыклась с происшедшим. Реальность – не совсем то, что воображаешь. Ты это тоже понимаешь».

И лучше, если эти слова будут сказаны ребенку не в присутствии матери, которая продолжает пока сокрушаться, что ее надуманное желание не осуществилось. Надуманное – потому что выносила-то она в своем чреве именно этого ребенка и ее тело приняло его; подспудным – было желание дать жизнь ребенку именно того пола, какой и есть у родившегося младенца. Тот, о котором она сожалеет, – плод ее воображения. Помогаешь, таким образом, обоим, и матери, и ребенку.

Еще лучше – помочь установить прерванную связь посредством слова через третье лицо.

Многие матери не умеют, не знают, как общаться с новорожденным. Когда такая мать видит кого-то, кто говорит ребенку буквально то же, что только что сказала она, и ребенок понимающе смотрит на эту личность, которая таким образом, с помощью слова, установила связь между ними троими, она говорит: «Удивительно! Кажется, он понимает». – «Конечно, он понимает речь. Он – человек, а это значит, что человеческое в нем – с первых дней, слово в нем – изначально». Это «открытие» с огромной силой привязывает к малютке. И по прошествии двух-трех дней матери делятся: «Мне удалось, я с ним разговаривала, он меня слушал, он слушал меня! А я и не знала, что так можно с такой крошкой». Это поразительно.