Князек - Синтия Хэррод-Иглз

На Святки все трудились не покладая рук – ведь вот-вот начнется по-настоящму голодное время: проводы зимы, а потом долгий и изнурительный Великий пост. Мэри и Джин разбирали съестные припасы, прикидывая, что можно подать к праздничному столу. Зерно всех сортов было почти на исходе, но от собственного урожая оставались сушеные фиги, смородина и абрикосы, а в погребах лежали еще груши и яблоки. Джэн и Амори обихаживали ульи, с их помощью надеясь восполнить недостаток сахара. А в своем загоне жил королевской жизнью ничего не подозревающий рождественский гусь, отъедаясь к празднику... Кое-что, конечно, можно будет купить – апельсины, например, и специи, а вот с вином и элем будет куда сложнее... Но в канун Рождества мужчины воротились с охоты, добыв довольно упитанного оленя, а недавно родившегося теленка можно будет забить и приготовить пироги и жаркое, да и нежные потроха пойдут в дело... Ведь в этом году явно никто не откажется от рождественского угощения!

На Новый год все обменялись подарками, а Томас своим даром любимой жене Дуглас восхитил всю семью. Это был новый гобелен для ее спальни, вытканный специально для молодой хозяйки. Томас кое-что продал из серебра, чтобы расплатиться с ткачами – над гобеленом трудилась та же семья из Йорка, которая в свое время выткала знаменитого Единорога: они по праву считались лучшими господинами в стране. Это было длинное и узкое полотнище, которое прекрасно смотрелось на стене спальни – на нем искусно изображены были времена года, а из левого нижнего угла через все полотно двигалась процессия охотников с соколами, как бы собирая композицию воедино. А в центре, как раз в том месте, где лето сменяло весну, на изящном белоснежном коне с золотой уздой гарцевала красавица в синем платье с черными кудрями, струящимися по спине до самого седла.

– Это ты, – объяснил Томас восхищенной Дуглас. – Приглядись-ка внимательнее.

Дуглас подошла поближе – и вдруг вскрикнула от изумления и восторга. Творение рук искусного ткача таило загадку: белый конь изображен был на фоне дерева, и то, что издали казалось просто веточкой, на деле оказалось тонким золотым рогом, растущим прямо из лба животного. Дева ехала на Единороге...

Семья веселилась двенадцать дней. А потом наступило Богоявление, за ним праздник начала пахоты – и вот уже острый предвесенний холод сковал землю, и все подтянули потуже пояса на своих уже порядком похудевших талиях. Было все труднее находить дрова для каминов, к тому же начались снегопады – и вскоре в доме оставалась лишь одна протопленная комната. Там и сидела Дуглас почти все время – вышивая, читая, играя на клавикордах или лютне, болтая и смеясь в обществе родных и близких. Томас не мог допустить, чтобы ей было холодно – вот вся семья и собиралась в ее покоях: словом, это была веселая, хоть и голодная зима. Несмотря на утверждения Вильяма, что он не может работать в обществе домашних, он целые дни просиживал в покоях Дуглас, примостившись у окошка и обернув ноги теплым одеялом, – и писал... Он не двигался с места, когда домашние расходились по спальням – а утром, когда семья вновь собиралась в тепле, сидел на своем обычном месте, небритый и измученный...

Пришло время отела – и вот, впервые за долгие годы, в горах появились волки, и как только темнело, от их голодного и тоскливого воя по спинам людей бежали мурашки. Все мужчины по очереди охраняли стада – ведь новорожденные ягнята могли стать легкой добычей любого хищника: и волка, и лисицы, и ворона, и орла, и пустельги... Даже горностаи и совы были опасны для малышей, особенно если у тех погибли матери ... Дуглас ожидала ребенка в марте – и у Томаса сердце разрывалось, когда приходилось покидать жену. Все твердили ему, что он вовсе не обязан сторожить стада, но он видел, как измучены люди, и к тому же ощущал себя виновным, потому что никогда не занимался овцами... Единственным мужчиной, которого оставили в покое, был Вильям – почему-то никому даже в голову не пришло его обеспокоить. Его вообще никто не трогал – и лишь Мэри следила, чтобы он хоть время от времени ел…

Оттепель началась внезапно, когда матки еще телились – и в один день опрятное белое покрывало земли превратилось в хлюпающий океан грязи. Дуглас, желая воспользоваться первыми лучами теплого весеннего солнца, впервые за много месяцев вышла в парк прогуляться и подышать. Возвратившись в дом и проходя через большой зал, она споткнулась о кость, брошенную на полу каким-то псом – и тяжело упала. Мальчик-слуга, следовавший за ней, поспешил ей на помощь – и побледнел, услышав ее сдавленный крик. Она была очень тяжела, поэтому мальчишка в панике кинулся к Вильяму.

– Ох, сэр, скорее! Хозяйка упала – и, по-моему, началось!

Вильям послушно встал, хотя еще не вполне понял смысл сказанного – но когда он увидел Дуглас, стоящую на коленях и обхватившую руками живот, с лицом, по которому катились крупные капли пота, он тотчас же очнулся и кинулся на помощь. Вдвоем со слугой они подняли ее и осторожно повели в спальню. Впервые Вильям осознал преимущество широкого лестничного марша, сменившего старые винтовые лестницы, – по ним бедной женщине пришлось бы подниматься самой, а теперь мужчины могли заботливо поддерживать ее с двух сторон...

Помогая ей улечься на постель, Вильям приказал слуге:

– Беги и позови мисс Мэри и госпожу Гамильтон! И быстро!

– А мисс Мэри нету дома, сэр. Она ушла с утра в город на рынок...

– Ушла? Одна? – Вильям был поражен.

– Да некому больше было, господин, – все заняты на отеле...

– Тогда быстренько кликни госпожу Гамильтон – и пусть кто-нибудь пошлет за повитухой. Да, и прикажи, чтобы принесли белье и воду. Бегом!

Парнишка выбежал, а Вильям захлопотал вокруг Дуглас, устраивая ее поудобнее и время от времени давая ей напиться из кувшина.

– Хорошо бы вина, – сказал он, – оно придало бы тебе силы, но ничего. Может, оно и к лучшему – вино на голодный желудок могло бы повредить…

Дуглас вдруг заметалась на подушке и прерывисто проговорила:

– О, дитя просится на свет... Пресвятая Дева, Матерь Господа нашего, неужели снова слезы и горе?..

– Тс-с-с! Не говори так! Дитя скоро родится. Может быть, оттого ты и упала. Все будет хорошо, детка. Положись на Господа...

Но она вскрикнула и крепко сжала его руку, глаза ее расширились:

– Сейчас!.. – и он вдруг понял, что «сейчас» – значит «сию минуту»... Где же Джин? Куда запропастились все женщины в доме? Он попытался высвободить руку, но Дуглас вцепилась в него, словно клещами.

– Нет! Не оставляйте меня! – кричала она.

– Но мне нельзя быть здесь... Я не должен видеть...

– Помогите мне! – крикнула Дуглас, все тело ее напряглось и мучительно выгнулось, а рука старалась приподнять тяжелые юбки... Вильям уставился на нее, беспомощный, объятый ужасом.