Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник) - Джон Ле Карре

– Зачем кому-то могло понадобиться их закрывать?

– Даже железнодорожную станцию?

– Про станцию я ничего не знаю, – ответила она, а потом заговорила очень быстро: – Но район действительно закрывали на три дня в ноябре. Никто не знает почему. И приезжали русские военные. Человек пятьдесят. Их расквартировали в городе. Примерно в середине ноября.

– Пятьдесят? А какая-нибудь техника?

– Только грузовики. По слухам, к северу отсюда проходили учения. Останься у меня на эту ночь! Или разреши пойти с тобой. Я пойду куда угодно.

– Какого цвета у них были погоны?

– Не помню.

– Откуда их прислали?

– Это были новобранцы. Некоторые из самого Ленинграда. Двое братьев.

– А куда они отправились потом?

– На север. Послушай, никто ничего не узнает. Я не из болтливых. И я тебе позволю все, что захочешь.

– В сторону Ростока?

– Да, они сказали, что едут в Росток. Но нам запретили об этом рассказывать. Люди из партийного комитета специально обходили все дома.

Лейсер кивнул. Его прошиб пот.

– До свидания, – сказал он еще раз.

– А если завтра? Завтра вечером? Я сделаю все очень хорошо. Что только пожелаешь.

– Возможно. Никому ничего не говори, поняла?

Она закивала в ответ.

– Не скажу. Мне нет ни до чего дела. Спроси, как найти Хоххауз позади Фриденсплатц. Квартира номер девятнадцать. Приходи в любое время. Я открою дверь. Только звони два раза. Тогда соседи будут знать, что это ко мне. Денег не надо. Будь только очень осторожен. Кругом рыщет полиция. Под Вильмсдорфом убили молодого пограничника.

Он легко нашел рыночную площадь, потому что к ней, казалось, сходились все улицы города. Отсюда было легче искать колокольню церкви и общежитие. В темноте он различал фигуры поспешно проходивших мимо людей. На многих было нечто похожее на мундиры и военные фуражки, оставшиеся, видимо, еще со времен войны. Иногда в свете тусклых уличных фонарей ему удавалось мельком разглядеть лица, и он искал в их замкнутых безрадостных чертах нечто, что мог бы возненавидеть. Он даже пытался мысленно подстегивать себя: ты должен ненавидеть, например, вот этого – он как раз подходит по возрасту. Но и эти мысли не пробуждали в нем ожидаемых эмоций. Вероятно, в другом городе, в ином месте он найдет тех, кого сумеет возненавидеть. Здесь почему-то не получалось. Эти были либо старыми, либо вообще никакими. Бедными и одинокими, как он сам. Он вдруг без всякой причины вспомнил вышку на границе, свою мастерскую после одиннадцати вечера, момент, когда он заколол пограничника, совсем еще юного. Даже моложе, чем Эвери.

* * *

– Он уже должен быть там, – сказал Эвери.

– Верно, Джон, он уже должен был туда добраться. Остался всего час. «Остался последний рывок…» – Он попытался запеть, но его никто не поддержал.

Они молча смотрели друг на друга.

– Слышали что-нибудь об «Эйлиес-клубе»? – неожиданно спросил Джонсон. – Что рядом с Вилльерс-стрит? Там собираются многие из нашей прежней команды. Вам надо зайти туда как-нибудь вечерком, когда вернемся домой.

– Спасибо, – сказал Эвери. – Я с удовольствием зайду.

– Там особенно хорошо под Рождество, – продолжал Джонсон. – Мое любимое время. Народу собирается больше обычного. Кое-кто даже специально надевает мундиры.

– Звучит заманчиво.

– А в Новый год они устраивают семейное торжество. Вы могли бы прийти вместе с женой.

– Отлично.

– Или с какой-нибудь подружкой, – подмигнул ему Джонсон.

– У меня нет подружек, кроме Сэры, – сказал Эвери.

Зазвонил телефон. Леклерк поднялся, чтобы снять трубку.

20Возвращение

Лейсер поставил рюкзак и чемодан на пол и оглядел стены. Электрическая розетка располагалась рядом с окном. Замка в двери не было, и ее пришлось подпереть стулом. Сняв ботинки, он лег на кровать. Вспомнил прикосновения пальцев девушки к своей руке, нервные подергивания ее губ. Но припомнил и лукавый взгляд из полумрака, следивший за ним, и ему оставалось только гадать, как скоро она его выдаст.

Потом перед ним возник образ Эвери. Какими теплыми и по-английски сдержанными были их отношения в самом начале! Он вспомнил его молодое лицо, блестевшее от дождя, застенчивый близорукий взгляд, когда он протирал стекла своих очков, и подумал: он наверняка сказал, что ему тридцать два. Это я ослышался.

Лейсер посмотрел на потолок. Через час ему надо будет установить антенну.

Комнату ему выделили просторную, но почти пустую, с округлой мраморной раковиной умывальника в одном из углов. Вниз от нее вела единственная труба, и Лейсер молил бога, чтобы она сгодилась для заземления. Он открыл кран и дал воде немного стечь, с облегчением обнаружив, что она холодная, потому что, по словам Джека, с горячими трубами иметь дело было рискованно. Он достал нож и осторожно соскреб краску с задней стороны трубы. Заземление имело огромное значение, говорил Джек. Если другого выхода нет, учил он, положи провод зигзагом под ковер, причем сделай его той же длины, какой будет антенна. Но никакого ковра в номере не было. Только бы труба сгодилась! Ни ковра, ни занавесок на окнах.

У одной из стен стоял гардероб с раздвижными дверцами. Когда-то здесь, должно быть, располагался приличный отель. Пахло турецким табаком и дешевым освежителем воздуха. Стены покрывала серая штукатурка. По ней темными пятнами расплывалась сырость, которая, однако, распространилась не повсюду. Дом обладал каким-то таинственным свойством во многих местах оставаться совершенно сухим. Вот и по потолку странным образом проходила абсолютно сухая полоса. И все же местами штукатурка потрескалась или покрылась слоем белесой плесени. Там, где она уже успела отвалиться, маляр заделал дыры алебастром, и по всей комнате, особенно ближе к углам, виднелись более светлые нашлепки. Лейсер внимательно оглядывал стены, одновременно вслушиваясь в малейшие звуки, доносившиеся снаружи.

Украшением комнаты служила картина, изображавшая крестьян в поле, которые пахали землю плугом на конной тяге, хотя где-то на горизонте маячил силуэт трактора. Лейсер снова как будто услышал мягкий голос Джонсона, говорившего об антеннах: «Если ее нельзя вывести наружу, это превращается в большую головную боль. Придется как-то выходить из положения внутри помещения. Делается это так: натягиваешь ее зигзагом поперек комнаты в футе от потолка. Длина должна равняться четверти длины твоей волны. Разверни каждый виток как можно шире, Фред, но так, чтобы она не проходила параллельно каким-нибудь металлическим балкам, другим проводам и тому подобному. И ни в коем случае не позволяй хотя бы одному ее отрезку повернуться в обратную сторону, Фред, или ты сам себя поимеешь в одно место». Непременная грубая шутка с сальным подтекстом в конце – так уж работали мозги у простого человека: подобное легче запоминается.

«Я прикреплю ее к раме картины, а потом протяну в противоположный угол. Штукатурка мягкая. В нее легко будет воткнуть гвоздь», – раздумывал Лейсер. Он еще раз осмотрелся в поисках гвоздя или штыря и заметил бронзовые крепления карниза, к которому когда-то подвешивали шторы. Он встал и отвинтил головку с задней части своего станка для бритья. Она имела обратную резьбу, что считалось чуть ли не гениальным изобретением: человек случайный, попытавшись отвинтить крышку, только затянул бы ее еще туже. Из отверстия в ручке он извлек лоскут тончайшего шелка, который нежно разгладил на колене своими сильными пальцами. Достал из кармана карандаш и принялся затачивать его, сидя неподвижно на краю кровати, чтобы лоскут шелка оставался в неизменном положении. При этом грифель у него дважды ломался, стружка с карандаша сыпалась на пол к его ногам. Потом он начал писать в блокноте печатными буквами, какими многие заключенные пишут письма женам. Каждый раз, поставив точку, обводил ее кружком – этому его научили много лет назад.

Как только донесение было составлено, он провел черту после каждых двух слов, а под отсеченной парой поставил номер из той таблицы, которую заучил наизусть. Порой ему приходилось прибегать к помощи почти детского стишка, придуманного для облегчения запоминания, а иногда он путался и стирал написанное, чтобы начать еще раз. Закончив, он разделил столбцы цифр на группы по четыре и нашел для каждой соответствие на лоскуте шелка. В завершение работы перевел цифры снова в слова, записал полученное и еще раз разделил на группы по четыре слова.

Страх, как боль старой раны, скручивал низ живота, и при каждом чудившемся ему звуке он тревожно вскидывал голову в сторону двери, а рука с карандашом замирала над строчкой. Но на самом деле он не слышал ничего. Только поскрипывали доски в стенах старого дома, как скрипит обшивка парусного корабля на волнах.

Лейсер внимательно изучил окончательный текст донесения, понимая, что получилось слишком длинно. Будь он хоть немного искуснее в подобных вещах, работай его голова в этих условиях хотя бы немного быстрее, он бы нашел способ внести сокращения. Но как раз сейчас он не чувствовал себя в состоянии сделать это. К тому же его учили, что лучше внести в донесение одно-два лишних слова, чем быть неверно понятым на другом конце. У него набралось сорок две группы.