Молот и крест - Гарри Гаррисон

– Франкский флот пересек Узкое море и причалил в Кенте, – ответил Даниэль. – Недалеко от епархии святого Августина в Кентербери. Они стоят лагерем в местечке под названием Гастингс.

* * *

Глядя на стены Кентербери – база в Гастингсе оставлена для шестидневного набега, – Карл Лысый, король франков, сидел верхом и ждал, когда процессия, вышедшая из открытых ворот, достигнет его. Он знал, что это. Во главе он видел священные хоругви, поющих монахов, качающиеся курильницы. За ними в кресле-носилках седовласая фигура в пурпуре и белом, качается высокая митра: конечно, это архиепископ Кентерберийский, примат Англии. Впрочем, вспомнил Карл, в его лагере в Гастингсе остался Вульфхир, архиепископ Йоркский; он, вероятно, оспорит полномочия этого архиепископа. Надо было привезти его с собой и посмотреть, как дерутся эти два старых дурака.

– Как его зовут? – спросил он у своего констебля Годфруа, сидящего верхом рядом с ним.

Годфруа – подобно королю, он удобно сидел в глубоком седле, с высоко поднятой лукой, ноги упираются в стальные стремена – поднял глаза к небу. – Геолнот. Архиепископ Канварбайри. Боже, что за язык!

Наконец процессия достигла цели, гимны стихли. Носильщики опустили кресло, старик выбрался из него и посмотрел на грозную фигуру перед собой – на металлического человека, верхом на покрытой металлом лошади. На горизонте поднимался дым горящих деревень. Старик заговорил.

Немного погодя король поднял железную перчатку, повернулся к папскому легату Альфонсо Ломбардскому, епископу без епархии – пока.

– Что он говорит?

Легат пожал плечами.

– Понятия не имею. Он как будто говорит по-английски.

– Попробуй поговорить с ним на латыни.

Легат заговорил легко и бегло, на латинском языке Рима – конечно, он говорил на латинском, как его на современный лад переделали обитатели этого древнего города. Геолнот, изучавший латынь по книгам, слушал, ничего не понимая.

– Не говори мне, что он и латинского не знает.

Легат снова пожал плечами, не обращая внимания на попытку Геолнота ответить.

– Английская церковь. Мы не знали, что дела здесь обстоят так плохо. Священники и епископы. Их одеяния не канонические. Литургии устарели. Священники молятся по-английски, потому что не знают латинского. Они имели даже безрассудство перевести Божье слово на свою варварскую речь. А их святые! Как можно почитать такое имя, как Виллиброрд? Гинхельм? Даже Фрайдсвайд! Мне кажется, когда я сделаю доклад его святейшеству, он всех их лишит сана.

– А потом?

– Это снова будет провинция, управляемая непосредственно из Рима. И доходы пойдут в Рим. Я говорю, конечно, о церковных доходах, плате за посвящение в сан, за крещение и погребение, за все священные обряды. А что касается самой земли – собственности мирских владельцев, – она принадлежит мирским правителям. И их слугам.

Король, легат и констебль обменялись взглядами, полными понимания и глубокого удовлетворения.

– Ну, хорошо, – сказал Карл. – Смотрите, кажется, седобородый нашел молодого священника, знающего немного по-латыни. Скажите ему, чего мы хотим.

Начал развертываться список требований: компенсация убытков, снабжение продовольствием, дань с каждого города за защиту от грабежей, заложники, рабочая сила, которая должна немедленно начать строить крепость для франков. Глаза Геолнота все шире раскрывались от ужаса.

– Но он обращается с нами, как с побежденными врагами, – запинаясь, сказал он священнику-переводчику. – Мы не враги. Его враги язычники. Ведь его призвали мой собрат из Йорка и достойный епископ Винчестера. Скажи королю, кто я такой. Скажи, что он ошибся.

Карл, уже собиравшийся повернуться к сотне ожидавших его вооруженных всадников, уловил тон голоса Геолнота, хотя не понял слов. Он не был необразованным человеком, как большинство обычных франкских аристократов. В юности он немного изучил латынь, читал рассказы Тита Ливия об истории Рима.

Улыбаясь, он извлек из ножен свой длинный обоюдоострый меч, поднял его, как торговые весы.

– Это не нуждается в переводе, – сказал он Годфруа. Потом повернулся в седле к Геолноту и медленно и четко произнес два слова: – Vae victis.

Горе побежденным.

* * *

Шеф обдумал все возможные планы нападения на лагерь Айвара, взвесил их один за другим, как ходы на шахматной доске, и все отбросил. Новый способ ведения войны связан со сложностями, которые могут привести к смятению в битве, к потере людей, к потере всего.

Насколько проще было, когда линия сходилась с линией, сражались один на один, пока не побеждал сильнейший. Он знал, что его викингам все меньше и меньше нравятся новшества. И сам тосковал по уверенности обмена ударами. Но если он хочет победить Айвара и его оружие, он должен действовать по-новому. Вернее, скрестить старое и новое.

Конечно! Он должен сплавить старое и новое, как мягкое железо и упругую сталь в его самодельном мече, потерянном в той битве, когда был захвачен Эдмунд. В его голове сформулировалось слово.

– Flugstrith! – воскликнул он, вскакивая на ноги.

– Flugstrith? – повторил Бранд, отворачиваясь от огня. – Не понимаю.

– Так мы проведем битву. Это будет eldingflugstrith!

Бранд недоверчиво смотрел на него.

– Битва-молния? Я знаю, Тор с нами, но сомневаюсь, чтобы тебе удалось уговорить его пустить свои молнии в ход, чтобы обеспечить нам победу.

– Я имел в виду не молнию с неба. Битва должна быть быстрой, как молния. Вот что, Бранд: я чувствую, что знаю теперь, что нужно сделать. Но я должен разобраться: в голове у меня должно быть все так ясно, словно произошло в действительности.

* * *

Теперь, ожидая в темноте предрассветного часа, Шеф чувствовал, что его план сработает. Викинги одобрили его, расчеты катапульт тоже. И план обязательно должен сработать. Шеф знал, что после освобождения Годивы, после того как он упал на глазах у армии, ждущей сигнала к наступлению, его авторитет в армии и совете почти исчерпан. Многое держат от него в тайне. Он так и не знает, куда уехал Торвин, почему уехала с ним Годива.

Как и перед стенами Йорка, он считал, что в этой войне в новом стиле самая легкая часть – само сражение. По крайней мере так будет для него. Но все же в глубине души он ощущал страх. Не страх смерти или позора. Страх перед драконом, которого он чувствовал в Айваре. Он подавил этот страх и отвращение, взглянул на небо, на первые признаки рассвета, напрягая зрение, пытался различить в тумане вал лагеря Айвара.

Айвар устроил свой укрепленный лагерь в точности так же, как тот, на который напал король Эдмунд у Стура: неглубокая канава, вал и ограда поверх него, они образуют три стороны лагеря, четвертая – река Уза, корабли вытащены на илистый берег. Часовой, расхаживающий по валу за оградой, тоже участвовал в той битве и остался жив. Его не нужно предупреждать о бдительности. Но для него темные часы, хоть и очень короткие в это время года, были самыми опасными. Увидев, что небо начинает светлеть, почувствовав легкий утренний ветерок, он расслабился и начал думать о том, что принесет предстоящий день. Ему не хотелось видеть Айвара Рагнарсона и его мясницкую работу с пленными. Почему, гадал он, они не нападают? Айвару бросили вызов у Эли, и он на него ответил. Теперь Сигвартсон и Путь должны считать себя опозоренными. Часовой остановился, прислонился к достигавшей ему до груди ограде, боролся со сном. Вспоминал звуки, которые так часто слышатся в последние дни из-под окровавленных рук Айвара. Вспомнил двести трупов, которые лежат в свежих могилах. Это результат последних двух недель, забавы Айвара с пленными мерсийцами. Крикнула сова, и часовой вздрогнул. На мгновение ему показалось, что это кричит дух, явившийся мстить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});