Несущая свет. Том 1 - Донна Гиллеспи

На саму церемонию бракосочетания гости собрались в большой зале особняка и расселись в искусно сделанные кресла из орехового дерева и слоновой кости полукругом, лицом к Марку Аррию Юлиану, который в соответствии с ритуалом совершил возлияние фалернского вина на алтарь ларов — древних духов, охраняющих дом. Вдоль стен стояли бронзовые канделябры, выполненные в форме раскидистого дерева со множеством замысловато изогнутых ветвей. Мириады огней образовывали отдельные созвездия, которые освещали каждый уголок огромной залы, высвечивая перламутровый багет картин, изображавших пасторальные сцены, перспектива которых как бы раздвигала стены залы; в бликах колеблющихся огней мерцали стройные колонны из фригийского мрамора, отделявшие залу от сада. По комнатам плыли приглушенные звуки кифар, на которых играли невидимые музыканты, скрытые от глаз гостей. Призрачная музыка вилась в полумраке, словно дымок от благовонных курений, убаюкивая гостей, создавая атмосферу мечтательного покоя.

Когда Марк Юлиан наполнял усыпанный драгоценными каменьями кубок вином из амфоры, запечатанной печатью Дворцовых подвалов, гости наблюдали за действиями хозяина с тревожно замирающим сердцем: все знали, что это вино прислал сам Нерон. Не было бы ничего невероятного — и, во всяком случае, вполне в духе Нерона — если бы в этом вине оказалась изрядная доля аконита. Наверняка среди присутствующих находилось достаточно людей, от которых Нерон с удовольствием избавился бы, не говоря уже о том, что сама по себе подобная «шутка» от души позабавила бы его.

Когда кубки гостей тоже были наполнены, Марк Юлиан с полным спокойствием поднял свою чашу и, не колеблясь, отпил из нее несколько глотков. Домициан с тайным изумлением смотрел на друга. Он сам прежде наверняка дал бы попробовать этого вина одному из рабов. По мнению Домициана, Марк временами вел себя как неисправимый дурак.

Домициан отлично видел, как все гости с наполненными кубками в руках тайком пытались оттянуть неприятный момент — боясь прикасаться к вину и исподволь следя за самочувствием хозяина, пригубившего опасный напиток. Некоторые из них усиленно делали вид, что погружены в беседу и совсем забыли о вине. Домициан, окинув всю сцену своим обычным внимательным взглядом, не стал судить присутствующих слишком строго, он и сам не решался выпить свой кубок.

Марк Юлиан тем временем распорядился, чтобы авгуры вынесли вперед жертвенного ягненка и приступили к гаданию. Сам он был против заклания жертвенных животных, но этого принесли авгуры с собой в дом. Дело в том, что мать Юниллы решительно настаивала на ритуальном гадании, поскольку считала: без него счастье молодых будет омрачено. Марк не понимал, как у него еще хватает сил на сочувствие и жалость к несчастному, судорожно извивающемуся в руках жестокого авгура созданию, когда в это время в задних комнатах особняка сидят перепуганные дети, которым грозит страшная судьба.

Авгур поднес серебряный нож к горлу ягненка.

Неожиданно оглушительный стук, раздавшийся у входной двери и прокатившийся эхом по всем комнатам, потряс дом, будто в дверь колотил мощный кулак самого Геркулеса. Вслед за громовыми ударами послышались ругань, шарканье ног и вызывающий дерзкий смех. Все присутствующие замерли в напряженном оцепенении. Может быть, это шайка уличных разбойников бесчинствовала на крыльце особняка?

Марк Юлиан недовольно поморщился и подал знак авгуру, чтобы тот отложил в сторону нож. «Моей семье отказано не только в достойной смерти, но и в достойной церемонии бракосочетания», — как бы говорил весь его вид.

Марк прошел к атрию, провожаемый молчаливыми взглядами настороженных гостей. «Кто мог осмелиться на столь наглое вторжение в мой дом в такое время?» — размышлял он. Его дом представлялся ему отныне тонущим кораблем, попавшим в шторм, на палубе которого теперь никому не было спасения. В передней путь ему преградил Диокл, в глазах старика пылал огонь негодования.

— Мой господин, — воскликнул он, всплеснув руками от досады, — на наш дом напала свора музыкантов!

— По-твоему, это так ужасно? Радуйся, что это всего лишь музыканты, а не акробаты и не пантомимисты, — улыбнулся Марк, стараясь шуткой развеять охвативший Диокла ужас, — нашествие последних действительно можно было бы назвать стихийным бедствием, но…

— Ты не понял! — настаивал на своем Диокл, следуя по пятам за Марком, направлявшимся к входной двери. — Это гнусные дерзкие твари, манеры которых ничем не отличаются от поведения ослов или грязных свиней! Я сказал им человеческим языком, что мы уже наняли музыкантов, но они и слышать ничего не хотят! Прошу покорнейше простить меня за то, что я не смог остановить этих…

Марк успокаивающим жестом положил ладонь на плечо старика, как бы уверяя его в том, что ему нет никакой необходимости извиняться.

— Приди в себя. Я уверен, ты сделал все, что мог. Отойди в сторонку и подожди, пока я сам поговорю с ними.

На крыльце он увидел толпу странных существ, сбившихся в одну кучу и выглядевших как одно огромное вызывающее трепет мифическое животное — какой-нибудь гиппогриф — полуконь-полуптица. Всего музыкантов было, по-видимому, человек двадцать пять. Некоторые из них, разодетые в роскошные наряды, вымазанные грязью и кровью, выглядели как подгулявшие юнцы, всю ночь занимавшиеся бесчинством и разгулом. Другие походили на пышнотелых евнухов — жрецов Кибелы, третьи же несомненно являлись цирковыми актерами, судя по неухоженным всклокоченным бородам, золотым кольцам, продетым в уши и подведенным черной краской глазам. От всей толпы исходил сильный запах пота, смешанный с душным ароматом восточных благовоний. Среди них выделялся высокий молодой человек, — который, впрочем, вполне мог сойти за девицу, — с длинными рыжеватыми косами неопрятного вида. Он — или она — играл на скабелли — ножных кастаньетах, ударном музыкальном инструменте, состоявшем из дощечек, прикрепленных к стопам, — играли на таком инструменте пританцовывая, а сама музыка годилась скорее для сопровождения какого-нибудь непристойного фарса или для плясок в публичном доме, однако никак не для свадьбы. За этим музыкантом стояла женщина с волосами, выкрашенными в оранжевый цвет, вены на ее лбу были подчеркнуто подведены голубой краской, а ее влажная туника из белого шелка висела на ней, словно обвисшая кожа, облегая высокую грудь, сквозь сырую ткань просвечивались золотистые соски. Она держала в правой руке систру — и издавала на ней скрежещущие звуки. Трое стройных белокурых юношей, на которых не было ничего, кроме шкуры пантеры, прикрывавшей только бедра, да драгоценных каменьев, вплетенных в длинные волосы, дули в деревенские пастушичьи свирели. Здесь же был карлик в тунике из выкрашенной в красный цвет кожи, полы которой были обшиты серебряными колокольчиками, он что есть сил бил человеческими берцовыми костями в туго натянутую кожу маленького барабана, висящего у него на груди.