Собор (сборник) - Яцек Дукай

— Давай, шевелись! Это уже близится!

— Зачем… зачем ты его…

— Это всего лишь муляж. Ну, какого черта ты встал?!

И вот тогда, сворачивая за Сантаной к старинным столпам, вслушиваясь в затихающий стон фермера, в этом особенном, редкостном сопряжении собственного эго со своим, но и с чужим представлением о другом человеке, неожиданно получив возможность взглянуть на его мысли — я понял Сантану, понял то ледяное, нечеловеческое спокойствие и то змеиное, детское безразличие, с которыми он убил крестьянина, и с которыми мне же обрезал пальцы. Ведь по сути своей, Сантана этого не делал, на самом деле он вообще ничего не делал, для него все эти люди — и я сам, тогда, в вертолете — были ничем иным, как только подпрограммами огромной системы Иррехааре, светящимися персонажами из электронной игры, брызжущими электронной кровью на экран, пиксельными человечками, гибнущими от призрачных пуль и вновь рождающимися, после того, как бросить монету в автомат. Потому что все так было в действительности. Иррехааре — это гораздо большее, чем кажется сначала: это свобода от греха. В этих фантасмагорических мирах, родившихся по причине подделки чувств, невозможно совершить какой-либо плохой поступок (равно как и хороший), ведь сама идея поступка как такового для Иррехааре является совершенно чуждой — Иррехааре это царство желаний.

Нас заглотила радуга, а потом — переваренных Вратами — нас выплюнуло в редкий лес, состоящий из высоких деревьев; здесь лил ужасный дождь, блестели молнии, и гремел гром.

— Что это было!? — крикнул я, перебивая шум ливня. — Там, на небе?! Что это было?!

— Вирус, — коротко отрезал Сантана.

Я только и успел бросить взгляд на нашу никакую, военизированную одежду, как Сантана потащил меня через следующие Врата.

Темнота абсолютная. Под ногами хлюпает грязь. Воздух сухой, резкий, царапающий в горло; я начинаю давиться…

Следующие Врата.

Нас забросило в самый центр гигантской, отсыревшей бетонной пещеры. Километровой длины цеха освещались немногочисленными потолочными лампами, заливая пространство потоками желтоватого, анемичного света. Останки когда-то могучих машин, превратившихся теперь в чудовищные, проржавевшие скелеты, тихо умирали под стенками. То тут, то там можно было видеть поблекшие фрагменты надписей на немецком языке.

По временному мостику мы перешли над лужей черной маслянистой жидкости и вошли в следующую радугу.

На сей раз нас выплюнуло в нью-йоркском Центральном Парке.

Стоял поздний осенний вечер.

Где-то далеко кричала женщина.

Небо было покрыто беспокояще знакомой мозаикой реклам: в самом зените стояла «Кока-Кола», ближе к Манхеттену вращался серебряный круг логотипа Shoito, за ним блистали ІСЕС и ІВМ, и уже за нами феерией диких цветов с небосклона проецировался фильм, восхваляющий первую, еще экспериментальную серию домашних Церберов — GenLSTor. Выходит, это уже было время ICECа и Церберов, но вот «прививок» еще не было: их рекламы из полосы public domain наверняка бы вытеснили все остальные. Но даже shareware'ная накидка третьей реальности — образование полу-Иррехааре — была столь же грозной, что и амнезийный «слепак», поэтому действовал запрет на существование многоэтажных иллюзий; следовательно, в теории, не имели права на существование симуляции миров, более поздних, чем этот. Но это я сам себе вычислял и объяснял. Только существовала возможность и того, что Самурай нарушил и этот принцип. Правда, это бы породило непростую юридическую проблему: все эти тысячи «захлопнутых» — их всех после освобождения, в силу Конвенции, следовало бы признать недееспособными до конца жизни — почему до конца жизни: потому что никому из них не удалось бы доказать, что он окончательно вышел из «слепачества», и что этот мир не является всего лишь очередной надстройкой. Но, все равно, каким-то образом за ними следить будут — и за мной тоже будут следить.

Я осмотрелся по сторонам.

Сантана лишь пожал плечами на мой вопросительный взгляд.

— Иногда Аллах выбирает для расположения Врат самые странные места. Он не всегда использует местные предрассудки и мифологию.

С кривой усмешкой присмотревшись к костюмам, в которые мы были одеты, к нам трусцой направился низкорослый скин-калека. Инвалидность была вписана в каждое его движение, неполноценной была каждая частица его тела, столь же ненастоящими были и их соединения. Он казался случайным слепком десятка различных мужчин. Даже способ его передвижения говорил о некоторой случайности — его шаги были до удивительного не скоординированными. Только маска инвалидности не могла скрыть сил и энергии, дремлющих с этом искаженном совершенным уродством теле, его чудовищной «плотности»: это был великан, сжатый до размеров карлика.

Недоросток остановился в метре от Сантаны: кожа, ламинат, шипы, татуировки, серьги и цепочки.

— Черный, — хрипло шепнул он, глядя на Сантану снизу своими скошенными, непропорциональными глазами.

— Лламет.

— Я так и думал, что ты захочешь вернуться по более быстрой тропке.

— Тебя здесь Назгул поставил?

— Я сам себя поставил. Назгул уверен, что ты гниешь в Алгонтоте.

— Что-то случилось, — наполовину вопросительно буркнул Сантана после минуты беспокойного молчания.

— Да.

— Что же?

— Поговорим в Астро. А это что за муляж? — бросил Лламет, не глядя на меня; во всяком случае, мне так казалось.

— Это не муляж, — ответил Сантана.

— Знаешь, я не слепой.

— Ты же видел, как мы выходили.

— Я знаю твои показатели, так что рядом с тобой могу видеть самые разные вещи.

— Это же Нью-Йорк, двадцать первый век.

— Я знаю твои показатели.

— Ладно, поговорим в Астро, — вздохнул Черный.

Лламет махнул рукой, раскачался на кривых ногах, развернулся и повел нас по темной аллее к выходу из парка.

На перекрестке к нам подбежал темнокожий, пидороватый типчик.

— Господа, бля, прохаживаются тут, бля… Луна, бля, светит, бля…

Лламет как-то изогнулся и уже через мгновение очутился рядом с негритосом.

— Да что ты, Билли, бля, я только так… — заурчал перетрухавший пидор, и только мы его и видели.

Такси пришлось снимать Сантане, потому что ради Лламета никто бы не остановился. И так, увидав его, садящегося в машину, водитель поднял вопль, но полуросток успокоил его тысячедолларовой банкнотой. Во время поездки никто не разговаривал, даже таксист, который с мазохистским упорством всматривался в наши лица в зеркале обратного вида, наверняка пытаясь их запомнить, чтобы затем составить портрет по памяти. Вышли мы возле спуска в метро. Оказалось, что следующий гексагон устроен прямо на перроне подземки: Врата размещались в покрытой цветастыми граффити стене тоннеля. Для засмотревшегося на нас кошара это должно было выглядеть, как будто бы мы вплавились радужной полосой в этот настенный рисунок. И когда меня охватила сказочная легкость гравитации Меркурия, перед моими глазами все еще стояло его смертельно перепуганное лицо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});